gryaznov_a_f_red_analiticheskaya_filosofiya_stanovlenie_i_ra
.pdf60 |
Фридрих Вайсман |
Упорядоченность может быть получена и иным способом, напри мер, посредством высказываний, которые делаю я или кто-то другой. Если я, например говорю: «Это событие произошло раньше, а то поз же», то это совсем другая упорядоченность. Оба вида упорядоченнос ти могут быть объединены, когда, например, я говорю о сильном по жаре, рассказы о котором я слышал в детстве. Здесь, так сказать, на слаиваются друг на друга время воспоминания и время высказывания. Еще сложнее дела обстоят с историческими высказываниями и с вре менем в геологии. В этом случае смысл указания на время полностью зависит от того, что допускается в качестве верификации.
25сентября 1930
<РАЗНОЕ>
Кажется, можно сказать, что только настоящее обладает реаль ностью. Здесь следует спросить: обладает реальностью в противопо ложность чему? Должно ли это значить, что моя мать не существова ла или что я не встал сегодня рано утром? Этого мы подразумевать не можем. Должно ли это значить, что события, которые я сейчас не вспоминаю, не существовали? Тоже нет.
Мгновение настоящего, о котором здесь идет речь, должно озна чать нечто, что есть не в пространстве, но что само является простран ством.
* · ·
* * *
Я не считаю, что будет правильным сказать: любое предложение должно быть составным в смысле слов. Что означал бы тот факт, что предложение «ambulo» 19 состояло только из корневых слогов? 20 Пра вильно было бы так: любое предложение есть момент игры в образо вание знаков — по всеобщим правилам.
* * *
Пожалуй, я могу спросить: «Это был гром или выстрел?» Но не: «Это был шум?» Я могу сказать: «Померь еще раз, это круг или эл-
19Ambulo — прогуливаюсь {лат.) — Прим. перев.
20Витгенштейн критикует собственное утверждение в «ЛФТ», афо ризм 4.032.
Витгенштейн и Венский кружок |
61 |
липе!» Здесь можно сделать оговорку, что слово «это* означает нечто иное, сообразно с чем предложение будет истинным или ложным.
Ясно, что слово «это» должно иметь постоянное значение, ока жется ли предложение истинным или ложным. Если я могу сказать: «Это круг», то это должно также делать осмысленным предложение: «Это эллипс».
* * *
Я запросто могу сказать: «Протри стол!», но не: «Протри все точки <этого стола>!»
* · ·
Если я говорю: «Стол коричневый», то качество «коричневый» имеет смысл относить к носителю, к столу. Если я могу представить себе стол коричневым, то я могу представить себе его любой расцвет ки. Что значит это: «Я могу представить себе один и тот же круг красным или зеленым»? Что именно остается одним и тем же? Фор ма круга: Но я не могу представить одну лишь форму.
* * *
«У этого предложения есть смысл» — неудачный оборот речи. «У этого предложения есть смысл» звучит так же, как «У этого
человека есть шляпа».
«Эти знаки обозначают предложение», то есть мы перемещаем в знаки форму предложения.
Одновременно мы перемещаем в предложение форму действи тельности. [Ф.В.]
Если я знаю, что эти знаки обозначают предложение, то могу ли я спросить: «Какое предложение?»
Среда, 17 декабря 1930 (Нойвальдегг)
РЕЛИГИЯ
Существенна ли для религии речь? Я очень хорошо могу пред ставить себе религию, в которой нет никаких постулатов и в которой, следовательно, не о чем говорить. Сущность религии, очевидно, не должна иметь ничего общего с тем, о чем можно вести речь, или, ско рее, так: если что-то говорится, то это само по себе является состав ной частью религиозного поступка, а не религиозной теорией. Таким образом, это вовсе не зависит от того, истинны, ложны или бессмыс-
62 |
Фридрих Вайсман |
ленны слова. |
|
Религиозные речи не являются |
также сравнением; ибо тогда это |
должно было бы быть сказано прозой. Атака на границы языка? Но ведь язык не является клеткой.
Я могу сказать лишь: я не смеюсь над этим человеческим стрем лением; я снимаю перед ним шляпу. И здесь существенно, что это не социологическое описание, но то, что я говорю это о себе самом.
Факты для меня — ничто. Я чувствую сердцем, что имеют в виду люди, когда говорят «мир — тут*.
Вайсманн спрашивает Витгенштейна: Связано ли присутствие мира с этическим?
Витгенштейн: То, что здесь существует связь, люди чувствуют и выражают это чувство так: Бог-Отец сотворил мир, Бог-Сын (или Слово, которое исходит от Бога) есть Этическое. Что Бога мыслят разделенным, а затем вновь единым, означает существование здесь связи.
ДОЛЖЕНСТВОВАНИЕ
Что значит слово «должен*? Ребенок должен это делать, если он этого не сделает, последуют такие-то и такие-то неприятности. Воз мездие и наказание. Существо дела состоит вот в чем: кто-то принуж ден нечто сделать. Долженствование, следовательно, имеет смысл, только если за долженствованием стоит что-то, что придает ему силу: власть, которая наказывает и вознаграждает. Долженствование само по себе — бессмыслица.
«Проповедовать мораль трудно, обосновать ее невозможно».
ИНТЕНЦИЯ, ПОЛАГАНИЕ, ЗНАЧЕНИЕ
Вайсманн читает предложения:
«Когда ты говорил о Наполеоне — думал ли ты одновременно об этом?»
«Я думал о том, что я говорил».
Вайсманн спрашивает Витгенштейна: Значит ли это, что предло жение выходит за пределы того, что оно говорит, и затрагивает еще и другие вещи?
Витгенштейн и Венский кружок |
63 |
Витгенштейн: Я Вам это объясню. В данной работе я снова и снова размышляю над вопросом, что значит понимать предложение. Это связано с общими вопросами, что такое то, что называют интен цией, полаганием, значением. Привычным на сегодняшний день явля ется такое мнение, что понимание есть психологический процесс, ко торый разыгрывается «во мне». А я спрашиваю: «Является ли пони мание процессом, параллельным — высказываемому или записываемо му — предложению?» Тогда какую структуру имеет этот процесс? Ка ким-то образом ту же самую, что и предложение? Или этот про цесс нечто аморфное, подобно тому, как когда я читаю предложение и мучаюсь при этом зубной болью?
Я считаю, что понимание вовсе не является особым психологи ческим процессом, который присоединяется здесь и который проника ет в восприятие предложения-картины. Если я слышу какое-нибудь предложение или какое-нибудь предложение читаю, то во мне, разуме ется, протекают различные процессы. Всплывает представленная карти на, возникают ассоциации и т. д. Но все эти процессы не то, что меня при этом интересует. Я понимаю предложение, когда его применяю. Понимание, следовательно, вовсе не является особым событием, но оно есть оперирование с предложением. Предложение — это именно то, как мы им оперируем. (Операцией является также и то, что я делаю).
Мнение, от которого в этой связи я хотел бы отмежеваться, тако во, что в случае понимания речь идет о состоянии, которое во мне происходит, как, например, в случае зубной боли. Но что понимание ничего не может поделать с состоянием, это лучше всего будет видно, если спросить: «Понимаешь ли ты слово "Наполеон"?» «Да». «Ты имеешь в виду победителя под Аустерлицем?» «Да». «Ты имел это в виду все время, без перерыва?» Очевидно, не имеет смысла сказать, что я все время имел это в виду, так как я могу сказать: «У меня все время, беспрерывно болел зуб». Я могу сказать: «Я осознавал значе ние слова "Наполеон" точно таким же образом, как я осознаю, что 2 + 2 - 4, а именно не в виде состояния, а в виде диспозиции». То, что я употребляю претеритум: «Я имел в виду победителя под Аус терлицем», — относится не к самому полаганию (имению в виду), но к тому, что это предложение я высказал раньше. Но это не предпола гает того смысла, что в определенный момент времени я понимаю слово «Наполеон». Поскольку тогда останется возможность спросить: «Когда же я это понял? Уже на первом "Н"? Или только после перво го слога? Или только в конце всего слова?» Как ни комично это зву чит, все такие вопросы были бы реальны.
Понимание слова или предложения — это процесс исчисления (?)
Вайсманн: Это употребление слова «исчисление» непривычно.
64 |
Фридрих Вайсман |
Раньше Вы всегда придавали значение отличию исчисления от тео рии. Вы говорили: «Что есть различие между исчислением и теорией? Просто то, что теория нечто описывает, а исчисление ничего не опи сывает, исчисление есть».
Витгенштейн: Вы не должны забывать, что сейчас я веду речь не о предложениях, а о пользовании знаками. Я говорю: способ, каким мы используем знаки, образует исчисление, и говорю я это с умыс лом. А именно: между способом использования наших слов в языке и исчислением нет голой аналогии, но на самом деле я могу разуметь понятие исчисления так, что применение этого слова будет с ним сов падать. Сейчас я поясню, что имею в виду. Здесь у меня бензиновое пятнышко. К чему это меня подталкивает? Ну, к стирке. А если здесь приклеен листок с надписью «бензин». К чему же подтолкнет меня эта надпись? Ведь я отстирываю бензин, а не надпись. (Ясно, конечно, что вместо этой надписи могла стоять какая-нибудь другая.) Теперь эта надпись является точкой приложения для исчисления, то есть для своего применения. То есть я могу сказать: «Принесите бензин!» И посредством этой надписи наличествует правило, в соответствие с ко торым Вы можете действовать. Если Вы принесли бензин, то это оз начает очередной шаг в том же самом исчислении, которое определе но через правила. Все это я называю исчислением, поскольку здесь есть две возможности, а именно, что Вы действуете по правилу, или что Вы действуете не по правилу; ибо теперь я в положении, когда могу сказать: «Вот то, что Вы принесли, отнюдь не было бензином!»
Названия, которые мы употребляем в повседневной жизни, — это всегда такие таблички, которые мы навешиваем на вещи и которые служат нам точкой приложения исчисления. Я могу, например, пове сить на Себя табличку со словом «Витгенштейн», на Вас — с надпи сью «Вайсманн». Но вместо этого я могу сделать также и нечто дру гое: я укажу своей рукой по очереди туда и сюда и скажу: господин Мюллер, господин Вайсманн, господин Майер. Тем самым я вновь об рел точку приложения для исчисления. Я могу, например, сказать: «Господин Вайсманн, идите во Фруктовый переулок!» Что это зна чит? Там снова висит табличка с надписью «Фруктовый переулок». Только с ее помощью я могу определить, правильно ли то, что Вы де лаете, или нет.
Вайсманн: Значение слова — это способ его употребления. Если я даю вещи название, то я не устанавливаю тем самым никакой ассоци ации между вещью и словом, но указываю на правило для употребле ния этого слова. Так называемое «интенциональное отношение» в таких правилах исчезает. На самом деле здесь нет никакого отношения, и ког-
Витгенштейн и Венский кружок |
65 |
да о нем говорят — это всего лишь неудачный оборот речи.
Витгенштейн: И да, и нет. Это сложная вещь. По-видимому, в определенном смысле можно сказать, что такое отношение существу ет. А именно: это отношение точно такого же вида, что и отношение между двумя знаками, которые стоят рядом в таблице. Например, я указываю рукой на Вас и на себя и говорю: «Господин Вайсманн, гос подин Витгенштейн». (?)
Ведь я также мог бы использовать исчисление, в котором «госпо дин Майер» и «господин Вайсманн» перепутаны, и — подобно «3 + 5» и «15» — перепутаны «Фруктовый переулок» и «Площадь Стефана».
То, что я делаю со словами языка (когда их понимаю), есть в точности то же, что я делаю со знаками в исчислении: я ими опери рую. Ведь в том, что в одном случае я совершаю действие, а в другом только пишу или стираю знаки, нет никакой разницы; поскольку и то, что я делаю при исчислении, есть действие. Здесь нет четкой границы.
<ИСЧИСЛЕНИЕ И ПРИМЕНЕНИЕ>
В чем состоит различие между языком (M) 21 и игрой? Можно было бы сказать так: игра заканчивается там, где начинается серьез ность, а серьезность — это применение. Но это было бы еще не совсем правильное высказывание. Собственно говоря, можно сказать: игра есть то, что не является ни чем-то серьезным, ни шуткой: поскольку мы говорим о серьезном, когда мы используем результаты исчисления в повседневной жизни. Я, например, тысячи раз применяю в повсед невной жизни вычисление 8 χ 7 = 56, а потому для нас это всерьез. Но ведь процедура умножения сама по себе и для себя ничуть не от личается от той процедуры, которую я совершаю исключительно ради удовольствия. В самом по себе вычислении не заложено различий, и, следовательно, по исчислению нельзя увидеть, используется ли оно нами всерьез или для собственного удовольствия. Поэтому я не могу сказать: «Исчисление — игра, если оно мне нравится», но только: «Исчисление — игра, если я смогу так истолковать его, что оно мне понравится». В самом исчислении не заложено отношения ни к се рьезности, ни к развлечению.
Вспомним об игре в шахматы! Сегодня мы называем это игрой. Но предположим, война велась бы так, что войска сражались бы друг
Речь идет о языке математики.
66 |
Фридрих Вайсман |
с другом на лугу, оформленном как шахматная доска, и тот, кому пос тавили мат, проиграл войну. Тогда офицеры склонялись бы над шах матной доской также, как сегодня склоняются над картой генерального штаба. И тогда шахматы уже не были бы игрой, но чем-то серьезным.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО СУЩЕСТВОВАНИЯ
Если один раз я докажу, что уравнение я-ной степени должно иметь η решений, применив для этого, например, одно из гауссовских доказательств, и если в другой раз я буду доказывать существование посредством того, что укажу на способ построения решений, то я не дам два разных доказательства для одного и того же предложения, но докажу совершенно разные вещи. Что является общим, так это лишь то прозаическое предложение: «Имеется η решений», которое, однако, взятое само по себе, вообще ничего не означает, но служит лишь для сокращения доказательства. Если доказательства различны, то каждое предложение означает именно различное. То, что в обоих случаях гово рят о «существовании», имеет свою причину в том, что доказательство существования решений демонстрирует некое родство со способом по строения решений. Но само по себе слово «имеется» в этой связи во все нельзя понять так, как мы понимаем его в обыденной жизни, ко гда я говорю, к примеру: «В этой комнате находится человек».
Доказательство доказывает только то, что оно доказывает, и ни чего сверх того.
Среда, 9 декабря 1931 года (Нойвальдегг)
ОДОГМАТИЗМЕ
Вдогматическом изложении можно, во-первых, увидеть тот недо статок, что оно — в известной степени — высокомерно. Но это еще не самое дурное. Много опаснее другое заблуждение, насквозь проникаю щее всю мою книгу: такое понимание, будто есть вопросы, на которые однажды будут найдены ответы. Хотя и не имеют результата, но ду мают, будто знают путь, на котором его можно получить. Так, я, на пример, верил, что задачей логического анализа является поиск эле ментарных предложений. Я писал: о форме элементарных предложе-
Витгенштейн и Венский кружок |
67 |
ний нельзя дать никаких указаний и , |
и я был абсолютно прав. Мне |
было ясно, что, во всяком случае, в этом, нет никакой гипотезы, и что в этих вопросах нельзя поступать так, как это делал Карнап, заранее предполагая, что элементарные предложения должны состоять из дву местного отношения, etc. Тем не менее я все же считал, что когда-ни будь в будущем элементарные предложения могут быть конкретизи рованы. Только в последние годы я отошел от этого заблуждения. Когда-то — в рукописи своей книги — я написал (это не вошло в Трактат): «Решения философских вопросов никогда не должны пора жать воображение». В философии ничего нельзя .открыть. Но для ме ня самого это не было еще достаточно ясным и даже наоборот — я сам был грешен в чем-то подобном.
Ложное понимание, которое я хотел бы в этой связи обсудить, за ключается в том, будто мы можем прийти к чему-то, сегодня мы еще не видим, и будто мы можем найти нечто совершенно новое. Это ошибка. На самом деле, мы уже все имеем, и имеем именно в настоя щем, мы не нуждаемся ни в каких ожиданиях. Мы вращаемся в сфере грамматики обыденного, и эта грамматика уже тут. Таким образом, мы уже все имеем и совсем не нуждаемся в ожидании будущего.
В том, что касается Ваших тезисов, я как-то писал: «Если имеют ся философские тезисы, то это не может дать повода ни к каким дис куссиям». Вы должны будете сочинять именно так, чтобы любой ска зал: да, да, это само собой разумеется. Пока по одному вопросу су ществуют разные мнения и споры — это признаки того, что мысли выражаются все еще недостаточно ясно. Когда достигнут абсолютно прозрачных формулировок, последней ясности, — больше не будет jrn размышлений, ни возражений; ведь они всегда возникают из чувства: сейчас нечто утверждается, и я еще не знаю, должен ли я с этим сог ласиться или нет. Если же, наоборот, сделать грамматику ясной, — а здесь продвигаются маленькими шажками, причем каждый отдельный шаг совершенно самостоятелен, — то никакая дискуссия вообще не произойдет. Спор всегда возникает от того, что либо проскакивают несколько определенных шагов, либо неточно выражаются, следова тельно, это лишь видимость спора, когда выдвигают тезис, о котором можно спорить. Однажды я написал: «Единственно верный метод фи лософствования состоит в том, чтобы ничего не говорить и предостав лять другому делать утверждения» м. Того же мнения я придержива юсь и теперь. Что не может другой, так это постепенно и в правиль ной последовательности изложить правила так, чтобы все вопросы от пали сами собой.
См. «ЛФТ», афоризм 5.55.
23 Приблизительное цитирование («ЛФТ», афоризм 6.59).
68 |
Фридрих Вайсман |
Вот что я имею в виду: когда мы, например, говорим об отрица нии, речь идет о том, чтобы задать правило «—ρ = ρ». Я ничего не утверждаю. Я только говорю: «Грамматика "~" устроена так, что "—р"
может быть заменено на "р">. Употребляешь ли ты слово «не» таким же образом? Если ты согласен, то все в порядке. Следовательно, так и обстоят дела в грамматике вообще. Мы не можем делать ничего дру гого, как только задавать правила. Если с помощью опроса я установ лю, что кто-то принимает для одного слова то те, то эти правила, я ему скажу: «Ты должен тщательно различать, как ты используешь это слово»; и больше я ничего не хочу сказать.
<...>
Рудольф КАРНАП
ПРЕОДОЛЕНИЕ МЕТАФИЗИКИ ЛОГИЧЕСКИМ АНАЛИЗОМ ЯЗЫКА !
1. ВВЕДЕНИЕ
Начиная с греческих скептиков вплоть до эмпиристов XIX столе тия имелось много противников метафизики. Вид выдвигаемых со мнений был очень различным. Некоторые объявляли учение метафи зики ложным, так как оно противоречит опытному познанию. Другие рассматривали ее как нечто сомнительное, так как ее постановка вопро сов перешагивает границы человеческого познания. Многие антимета физики подчеркивали бесплодность занятий метафизическими вопро сами; можно ли на них ответить или нет, во всяком случае не следует о них печалиться; следует целиком посвятить себя практическим за дачам, которые предъявляются каждый день действующим людям.
Благодаря развитию современной логики стало возможным дать новый и более острый ответ на вопрос о законности и праве метафи зики. Исследования «прикладной логики» или «теории познания», которые поставили себе задачу логическим анализом содержания на учных предложений выяснить значение слов («понятий»), встречаю щихся в предложениях, приводят к позитивному и негативному ре зультатам. Позитивный результат вырабатывается в сфере эмпириче ской науки; разъясняются отдельные понятия в различных областях науки, раскрывается их формально-логическая и теоретикопознавательная связь. В области метафизики (включая всю аксиоло гию и учение о нормах) логический анализ приводит к негативному выводу, который состоит в том, что мнимые предложения этой облас ти являются полностью бессмысленными. Тем самым достигается ра дикальное преодоление метафизики, которое с более ранних антиме тафизических позиций было еще невозможным. Правда, находятся подобные мысли уже в некоторых более ранних рассуждениях, на пример номиналистического типа; но решительное их проведение возможно лишь сегодня, после того как логика благодаря своему раз витию, которое она получила в последние десятилетия, стала орудием достаточной остроты.
Если мы утверждаем, что так называемые предложения метафи-
1 Erkenntnis / Hrsg. Carnap R, Reichenbach H. Leipzig, 1930-1931. Bd. 1. Перевод выполнен А. В. Кезиным и впервые опубликован в журнале «Вестник МГУ», сер. 7 «Философия», № 6, 1993, с. 11—26. — Прим. ред.