из электронной библиотеки / 482555095804855.pdf

поглощает львиную долю, произведенной прибавочной стоимости.

Государство, его полиция и его армия формируют гигантское предприятие антипроизводства, которое, однако, находится в лоне самого производства…»1. Антипроизводство становится реальностью и частью самого производства. Капитализм,

основанный на воспроизводстве капитала, обречен на избыточность, избыток продуктов, услуг, самого производства и,

наконец, желания. Все это требует поглощения, что и достигается путем введения антипроизводства в структуру самого производства. Неизменно должен образовываться недостаток,

который необходим для производства. Антипроизводство выступает машиной производства недостатка, недостатка в ситуации избытка. Это производство «ничего» функционирует на различных уровнях: не только военная машина ее олицетворяет, ее элементы есть в государственном производстве и производстве знаний. Там, где существует производство, там же находит себе место антипроизводство: «излияние антипроизводства характеризует всю капиталистическую систему; капиталистическое излияние – это излияние антипроизводства в производство на всех уровнях процесса. С одной стороны, только антипроизводство способно реализовать высшую цель капитализма, то есть произвести нехватку в больших системах, ввести нехватку туда, где всегда есть избыток, - посредством выполняемого им поглощения избыточных ресурсов»2. Ресурсы, произведенные в избытке,

1Там же. С.371.

2Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.372.

171

поглощаются войной; а избыточные знания – глупостью, так как антипроизводство знания является производством глупости.

Возникшая структура действительно является уникальной,

таким образом, она оказалась способной преодолеть «родовую травму» всех обществ существовавших ранее. Угроза раскодирования потоков исчезла, так как они раскодированы,

смерть и хаос уже наступили, но ничего не произошло. Желание,

избыточное по своей природе, странным образом пришло к своей недостаточности. Оказалось, что территоризация и кодирование, то есть ограничение-табуизация желания могут отменяться и ниспровергаться, но следом возрождаться вновь. Возможна ли такая существенная «утечка» желания, которая станет революционной и приведет к созданию нового социума? Ответ кроется в том, насколько желание стало раскодированным и возможно ли сделать их еще более свободными.

И в этом моменте Фуко дополняет и уточняет, конкретизирует Делеза и Гваттари в их утверждении о специфичности капиталистического способа «контроля желания», его большей эффективности при меньших затратах, так как он сращивается с самим желающим производством, а не является сторонним ему как прежде: «…XVIII век создал и еще кое-что, что можно было бы назвать новой экономикой властных механизмов: совокупность приемов – и в то же время аналитических формул, - которые позволяют взвинтить эффекты власти, уменьшив затраты на ее исполнение и интегрировав это исполнение в механизм производства… XVIII век нашел ряд средств или, точнее, нашел

172

принцип, в силу которого власть, вместо того чтобы исполняться ритуально, церемониально, в виде отдельного действа, как это было с властью феодального строя и даже еще с абсолютной монархией,

- сделалась непрерывной. Иначе говоря, она стала исполняться уже не посредством обряда, а посредством постоянных механизмов надзора и контроля…Вместо того чтобы целиться в отдельные группы, XVIII век нашел механизмы власти, которые могли действовать, не делая пропусков, и распространяться на всю ширину социального поля»1. XVIII век – это рождение аксиоматизации, где каждому уготовано свое определение:

нормальный или ненормальный. Она (эта «новая власть» -

проявляющаяся как новый механизм) несравнимо более тотальна и жестока чем другие: «снижаются издержки на власть в том смысле,

что становится меньше возможностей сопротивления,

недовольства, бунта, по сравнению с тем, сколько могла пробудить монархическая власть»2. И это следствие уже указанного вхождения власти в производство, когда одно от другого уже не отличимо (синтез производства как желания и власти как антипроизводства).

Виртуальный субъект, существовавший ранее, был в определенной мере инороден социуму, маргинален или перифериен. Теперь же, с введением «тела без органов» в ткань желающих машин можно сказать, что каждый становится виртуальным. Хотя сближение рассматриваемых нами субъектов

1 Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. – СПб.: Наука, 2004. – С. 113.

2 Там же. С. 114.

173

(виртуального и не виртуального) заставляет усомниться в том, что результат будет положительным. Возможно, что способ учета неучтенного субъекта найден и заключается в отсутствии этого учета. Как уже было сказано ранее, капитализм основывается на детерриторизации желания. Действенный инструмент кодирования воли-желания дает сбой, но также ломается и другой инструмент контроля – письмо (письменность). Письменность играла чрезвычайно важную роль в Деспотической мегамашине осуществляя кодирование потов желания и их запись на деспотическом «теле без органов». Капитализм отказывается от этого инструмента. Запись, которая соединяет воедино желающие машины, более невозможна, так как она постоянно прерывается.

Монолог Деспота, который адресовал сообщения самому себе и сам же их фиксировал в текстах, сменяется диалогом, а точнее какофонией-многоголосием субъектов, которые в определенной мере сами стали себе деспотом. Новая мегамашина по сути чужда письменности, хотя и продолжает ею пользоваться: «Письмо никогда не было принадлежностью капитализма. Капитализм глубоко безграмотен. Смерть письма – это как смерть Бога или отца, она случилась давно, но это событие долго до нас доходит,

так что в нас остается воспоминание об исчезнувших знаках,

которыми мы по-прежнему пишем. Причина проста – письмо предполагает особое использование языка как такового, при котором графизм не только выравнивается по голосу, но и перекодирует этот голос, индуцирует фиктивный голос высот,

функционирующий как означающее. Произвольность указанного,

174

подчинение означаемого, трансцендентность деспотического означающего и, наконец, его последовательное разложение на минимальные элементы в поле имманентности, запущенные устранением деспота, - все это отличает принадлежность письма деспотическому имперскому представлению»1. В теоретическом плане, в сфере производства знания, «поломка» графической кодировочной машины выразилась в так называемой соссюровской парадигме, постулировавшей отрыв означаемого от означающего.

Но еще более показательным является язык машинный, язык двоичного кода, где 0 сменяется 1. Этот язык столь же бесстрастен и анонимен, как и деньги. Поток информации уравнивает означаемое и означающее, делая их неразличимыми. Язык компьютера оказывается наиболее раскодированным языком,

подобным самому желанию, так как он столь же амбивалентен.

Нули и единицы схожи с избытком и недостатком.

Свойства нового языка детерриторизации описываются Делезом следующим образом: «Во-первых, для неозначающего языка сгодиться все – никакой фонетический, графический,

жестуальный поток не является привилегированным в этом языке,

который остается безразличным к своей материи или своей основе как аморфтному континууму…Детерриторизированные потоки содержания и выражения находятся в состоянии коньюнкции и взаимопредположения, это состояние образует фигуры как предельные единицы того и другого потока. Это фигуры не являются ни фигурами означающего, ни даже знаками как

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.379.

175

минимальными элементами означающего; это не-знаки или скорее незначащие знаки, многомерные точки-знаки, срезы потоков, шизы,

которые формируют образы посредством своего объединения в определенную систему, не сохраняя при этом никакого тождества при переходе от одной системы к другой»1. Таким образом,

капитализм не нуждается в письме как таковом. Он может довольствоваться знаком, который ничего не означает или имеет произвольное означивание. И такое положение вполне соответствует нашему пониманию виртуального субъекта, который сам есть случайная точка пересечения сингулярностей. Такому субъекту соответствует номадический язык.

Однако по-прежнему остается нерешенным вопрос о том,

является ли современный человек, человек, живущий в эпоху капитализма, виртуальным субъектом. Мы уже выяснили, что механизм ограничения желания, его кодировки разрушен, хотя и постоянно возрождается. Но все же возникает сомнение в том, что субъект, столь тщательно исключаемый ранее, стал «легитимным».

В том, что он стал массовым, чего ранее опять-таки никогда не было. Утверждение Делеза, что капитализм глубоко шизофреничен,

не следует трактовать так, как будто бы все шизофреники. Они по-

прежнему считаются больными и занимают периферийное положение в социальной системе. По нашему мнению, здесь проявляется все та же двойственность желания и уже остаточная территориальность капиталистической мегамашины. Неучтенные субъекты производятся, но их производство отрицается.

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.380-381.

176

Капитализм хоть и основывается на раскодированных потоках желания, но является мегамашиной кодирования желания, пусть и довольно странной: «наше общество производит шизофреников так же, как шампунь Dop или автомобили Renault, с тем единственным различием, что шизофреников нельзя продать. Но как же все-таки объяснить, что капиталистическое производство постоянно останавливает шизофренический процесс, превращает его субъекта в ограниченную клиническую сущность, как если бы оно видело в этом процессе образ своей собственной смерти,

пришедшей изнутри?... Почему оно, в свою очередь, создает гигантскую машину подавлениявытеснения, действующую на то,

что одновременно задает его собственную реальность, то есть на раскодированные потоки? Дело в том, что капитализм, как мы уже поняли, является пределом всех обществ, поскольку он выполняет раскодирование потоков, которые другие общественные формации кодировали или перекодировали. Однако он является их относительным пределом или относительным разрывом, поскольку замещает коды крайне строгой аксиоматикой, которая удерживает энергию потоков в связанном состоянии на теле капитала как детерриторизированного социуса, который при этом остается столь же или даже более безжалостным, чем любой другой социус»1. То есть разница действительно существует и довольно существенная.

Капитализму удалось избежать «жесткого» кодирования свойственного другим мегамашинам; но его кодирование является еще более жестким чем все предыдущие, так как изначально

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.387-388.

177

предполагает «право на ошибку», принимает любое исключение.

Каждый из избежавших вытеснения в рамках одной системы, тут же попадает в рамки другой, которая его успешно кодирует.

Отсюда проистекает принципиальная невозможность какой бы то ни было революционности в эпоху капитализма. Революционер,

вырвавшийся за рамки системы и ставший ей в оппозицию,

автоматически примыкает к другой системе.

Следовательно, насколько бы человек, включенный в мегамашину капитализма, не приблизился к виртуальному субъекту, разница между ними сохраняется. Она заключается в том,

что виртуального субъекта невозможно продать, как метко выразился Делез. Он не эквивалентен деньгам или чему-либо еще.

Только самому себе. В этом случае световодозвуконепроницаемость так же действует. Несмотря на то,

что воля-желание функционируют столь странно, что кодирование и раскодирование стали едины: «в таком режиме невозможно различить, пусть и посредством определения двух периодов,

раскодирование и аксиоматизацию, которая приходит на место исчезнувших кодов. В одно и то же время потоки раскодируются и аксиоматизируются капитализмом.

Следовательно, шизофрения – это не тождество капитализму,

а, напротив, отличие от него, его устранение и смерть»1. Различие также в том, будет ли возрожден код каждый раз вновь. Будет ли исключение включено в правило или нет. Отличие в том, что капитализм создает относительный предел своему развитию,

1 Там же. С.388-389.

178

притом, что шизофрения – есть абсолютный предел; несмотря на то, что сущностно они едины: «…понятие потока-шизы и среза-

потока, решили мы, определяет как капитализм, так и шизофрению.

Но определяет не одним и тем же образом, - все зависит от того,

загоняется или не загоняется раскодирование в аксиоматику,

остаемся ли мы с большими системами, функционирующими статистически, или же мы переходим барьер, который отделяет их от молекулярных развязанных позиций, - от того, достигают ли потоки желания, этого абсолютного предела или же довольствуются преодолением имманентного относительного предела, который восстанавливается снова и снова, от того,

дублируются ли процессы детерриторизации ретерриторизациями,

которые их контролируют, от того, жгут деньги руки или сгорают без остатка»1.

При этом аксиоматика, лежащая в основе капиталистического механизма вытеснения желания принципиально чужда кодам прошлых мегамашин. Код, построенный на различии, был поглощен деньгами как всеобщим эквивалентом. Любое различие оказывается стертым в обороте капитала. Отсюда же и сбои в работе «желающих машин», которые должны осуществлять вытеснение потоков желания и их возобновление. Производство избытка и недостатка делается проблематичным, когда и то и другое равны. То же и с письмом-графизмом, которое превращается в архаизм. Нет нужды в записи как констатации различия. Запись человека, его учет становится ненужным, так как

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.389-390.

179

капитал к нему безразличен. Он фиксирует только часть – рабочую силу: «человек реально стал «частным», поскольку он сам выводится из абстрактных количеств и становится конкретным в становлении конкретным этих самых количеств. Именно последние отмечаются, а не сами люди – твой капитал или твоя рабочая сила,

остальное не имеет значения, тебя всегда найдут во все время расширяющихся пределах системы, даже если нужно будет сделать еще одну аксиому специально для тебя»1. Продолжение все тех же парадоксов амбивалентности когда человек как никогда свободен и столь же не свободен. Свободен от сословных ограничений,

родовых правил первобытной территориальности, свободен в получении знаний и выражении мыслей, наконец, в передвижении и даже выборе пола. Вместе с тем, повседневность человека, как и сама его жизнь, как никогда ранее контролируема. Современное общество по праву может называть себя обществом тотального контроля, причем добровольного. Нет необходимости принудительного учета, капитализм в больших количествах изобретает способы добровольной регистрации. Не внешнее инвестирование в тела, а внутреннее инвестирование желающих машин в аппараты своего контроля. Эти аппараты реальны, а не трансцендентны (институт Церкви здесь не причем).

Тем не менее, нас должна интересовать возможность определения места сбоя мегамашины, место появления виртуального субъекта среди «желающих машин». Он должен отличаться от «желающих машин» и не быть подключенным к

1 Там же. – С. 395-396.

180