chernyshev_sergei_tekhnoekonomika_komu_i_zachem_nuzhen_blokc

– Управлять стоимостью потоков. Бизнес не управляет стоимостью, бизнес имеет стоимость. Хотя кто тут кого имеет – большой вопрос. А предприниматель управляет стоимостью. Он говорит: «Что такое, значит, пока я спал, у меня капитализация упала? Извините, ребята, капитализацией буду управлять я. Мне наплевать, что там у вас происходит на фондовом рынке в Бангкоке. Я вот сейчас встану и отыграю назад мою капитализацию – к тому уровню, на котором она должна быть и который отражает реальный уровень издержек и мою способность выстраивать цепочки».

–Кажется, мы отвлеклись. Я перестала улавливать нить.

–А нить такая: корпорация – это следующий, уже третий уровень управления, считая

от бизнеса. Если предпринимательство – управление стоимостью, то корпорация – это уже управление эффективностью или организованностью (опять нет слова русского) распределения ресурсов между группой предпринимательских проектов. Хорошая современная корпорация должна не «иметь эффективность», а управлять ею, так же как предприниматель управляет стоимостью – выходя наружу по отношению к собственной корпорации, строя «иерархию добавленной эффективности».

–А откуда берется эффективность? Это, собственно, второй главный вопрос, который всех беспокоит. Помимо того, что госкорпорации задушат свободу в стране, есть второй вопрос: как сделать их эффективными? В какой-то момент вы сказали. что если корпорации внизу смогут опираться на предпринимательство, то это и будет новая корпорация.

–Да, и я знаю эмбрионы таких корпораций. Нормальные корпорации возникают там,

где крупные предприниматели понимают, что в своём холдинге хотят управлять сотней проектов. Именно проектов, а не бизнесов, потому что проекты на порядок прибыльнее. Но сами они физически не в состоянии быть предпринимателем в каждом из проектов. И тогда они начинают думать, как сделать так, чтобы эти проекты отдать менеджерам, а менеджеры вели бы себя в них как предприниматели. В принципе это возможно.

Что такое современная корпорация? Она должна быть способна каждому предпринимателю сказать: «Слушай, старик, ты бегаешь по рынку, для того чтобы найти там все активы для своей цепочки, и договориться с их собственниками. Ты бегаешь и договариваешься по поводу денег, электричества, помещений, лицензий, страховки, кадров. Давай мы из этих ресурсов две трети дадим тебе централизовано – ты бегай по рынку только за тем, чего у нас на корпоративном складе нет. Но за эту услугу ты должен будешь поделиться добавленной стоимостью». Если это происходит, возникает почти сусальный идеал, когда корпорация нужна предпринимателю, а предприниматель корпорации.

–И есть такие гармоничные корпорации?

–Настоящие private equity, к примеру, идут именно к такой форме. Лучшие компании,

управляющие стоимостью, уже на подступах к ней.

–Но здесь же возникает вопрос о ликвидации собственно предпринимательства, о котором писал Шумпетер. Предпринимательство конца девятнадцатого – начала двадцатого века было связано прежде всего с производством новых ценностей, и только затем – с самостоятельным встраиванием их во все эти цепочки.

–Шумпетер более широко смотрел на явление, более культурно. Предприниматель в

полном смысле этого слова начинает с того, что он инноватор, у него есть изобретение, замечательная супермашина, у которой КПД в два раза больше, чем у привычных сегодня. Он ищет, как это воткнуть в общество. Выясняется, что в общество воткнуть это невозможно, потому что внедрению препятствует огромная корпорация, которая кормится на воспроизводстве существующего типа машин. И тогда он строит рядом свою, новую корпорацию.

–Да-да. А у вас предприниматели почему-то добровольно должны войти в чужую.

–Я же говорю здесь о предпринимателе в узком смысле слова. Предприниматель в узком смысле слова занимается только управлением капитализацией. Предприниматель в широком смысле слова, в общекультурном, в шумпетеровском, занимается всеми слоями

управления производительностью. Но я хочу специализировать понятие.

– Вы-то хотите специализировать, а я пока хочу понять. Как раз пугающим является то, что если предприниматель лишается идеи, он начинает тупо качать стоимость. Тот же Форд писал: «Хочу, чтобы люди ездили на моих машинах по просторам Америки, дарованной нам Господом Богом». В какую корпорацию пристроился бы Форд с такой идеей?

Есть немало случаев, когда бизнес, сталкиваясь с корпорацией, терял свое предпринимательское свойство, и именно поэтому многие избегали и будут избегать вхождения в корпорации.

– Понимаю. Извините, что перебиваю, мне просто не терпится сказать, что я угадываю ваш вопрос. Это ведь не корпорация как демоническая внешняя сила, а мы сами для себя представляем угрозу. Потому что главный грех, позволяющий врагу рода человеческого вмешаться в жизнь, – это когда часть мнит себя целым и начинает претендовать на роль и место целого.

Как целое, как человек, как гражданин я хочу, чтобы производилось счасть е, и чтобы по просторам страны свободные граждане свободно ездили на замечательных машинах. Потом начинаю это реализовывать, и в какой-то момент понимаю, что эти уроды мешают внедрению. И чтобы внедрение произошло, я должен для преодоления помех создать могучую корпорацию «Форд». И вот я ее создал. И пока еще помню, что создавал все это хозяйство для того, чтобы по свободным просторам свободные граждане ездили на шикарных автомобилях. Но в какой-то момент я ловлю себя на том, что мне ужасно нравится отдавать указания, иметь сексапильную секретаршу, ездить на автомобиле представительского класса, и чувствовать, как все меня боятся или мной гордятся. И вот уже я забыл, чего хотел на самом деле.

«Корпорация» сидит внутри каждого человека. Это часть любой личности, а не какие-то злые институты, снаружи находящиеся. Я как предприниматель в широком смысле слова хочу счастья. Как предприниматель в узком смысле слова, начинаю управлять потоками бабок. Научился строить цепочки, мне понравилось, и я вдруг понял, что я могу сделать «три конца» (триста процентов годовых). Эти уроды делают полконца, а я делаю три. И мне уже никто не нужен. Потому что я сейчас заработаю миллиард, а потом, под настроение, его, глядишь, раздам.

–И как же быть?

–Общество как целое, его стратегические институты все время должны следить, чтобы

части общества как части не взяли верх над целым, чтобы в обществе не взяла верх та или иная корпорация. Или чтобы в обществе власть не захватили жадные предприниматели, или сумасшедшие технократы-изобретатели. Корпорация как любая другая часть общества и как часть человека опасна, когда она выступает как самодостаточная – тогда это «семья», «питерские», «чекисты», тогда подковерные схватки бульдогов, очередная попытка захватить власть над миром. Должна быть инстанция, которая выступает от имени целого – в каждом человеке должна быть такая инстанция, и в обществе тоже. Во всякой деятельности человека, в любой конторе, которую мы сооружаем, должна присутствовать духовная вертикаль, целостность, и партия, правящая во имя её и от её имени.

– А если с обратной стороны, не со стороны целого посмотреть, а со стороны частного? Вот частное лицо в лице предпринимателя сталкивается с корпорацией. Причем у этого частного лица так же, как и у Форда, когда он был маленьким, есть какая-то замечательная идея. А корпорация захватывает это дело, поглощает, уничтожает. Как вести себя частному лицу, чтобы не потерять смысл жизни?

– В этом различие между архаической и новой, правильной корпорацией. Неправильная корпорация видит во мне мой бизнес как вкусную вещь, а меня как собственника, как предпринимателя не видит, либо стремится от собственности оторвать. Правильная корпорация видит, она понимает, что я обладаю ценнейшей компетенцией строить цепочки добавленной стоимости. Один процент в ее капитализации составляет мой бизнес или три

процента – это не играет роли, потому что правильная корпорация позарез нуждается в предпринимателях, и, найдя человека, который умеет строить цепочки, она должна от радости заорать «банзай!» и потащить к себе. Потащить не насильно, а так, как Медной горы Хозяйка звала Данилушку, потому что он умеет чаши делать, и она ему каменный цветок покажет, он посмотрит, обомрет, испытает творческий оргазм и навеки там останется новые чаши ваять.

Институт идентичности

–Такая общественная система, где есть правящая партия или нечто, отвечающее за целое, есть замечательные корпорации, которые работают на базе предпринимательства, – это всеобщее счастье, что ли?

–Всеобщее счастье? Нет, конечно. Это всего лишь то, что позволяет стране выжить, сохранить идентичность в жестоком современном мире. Собственно, главная задача той самой правящей партии – это сохранение идентичности. Это верховный институт по

отношению к институтам собственности. Это самое мощное, что может быть институционально обеспечено.

Ведь что произойдет, если мы соберемся воевать, а окажется, что у наших воинов тем временем поменялась идентичность под влиянием дискотек, импортных шмоток или Интернета? Им нравятся рогатые шлемы, и они уже между собой по-заморски говорят. Значит, дело проиграно еще до того, как мы начали воевать.

–Многие скажут, что такая правящая партия, отвечающая за идентичность, будет властью тоталитарной.

–А нельзя ли найти слово, у которого смысл будет тот же – total, целостность, но чтобы

внем не было вот этого дурного привкуса опять: корпорация – значит, всенепременно фашизм, а целостный – стало быть, тоталитарный?

–Вот вы и придумайте.

–Слова не придумывают – им возвращают подлинный смысл. Давайте восстановим в правах слово «целое».

–Но ведь мы же не понимаем. Это, наверное, бессмысленный разговор, потому что невозможно понять, что это за целое. Оно же общее, то есть оно исходит ото всех и как-то сливается в единый поток и при этом выстраивается в иерархию… При том наборе философских, политических моделей, которыми мы вообще располагаем, это не

имеет описания другого, чем тоталитаризм. Вот западное общество, как мы его понимаем, противопоставляет целое и индивидуальное и говорит, что индивидуальное важнее.

– Ну, противопоставлять – дело нехитрое. Те мистические свойства целого, о которых Вы говорите, философам известны, Ильенков называл такое целое «конкретно-всеобщим». А в обыденной жизни между частным и общим, как выяснилось, еще есть корпоративное. Как только выясняется, что сторон уже три, невольно начинаешь чесать репу – то ли надо противопоставлять, то ли надо объединять, потому что все-таки троица. Ну давайте противопоставим Бога Отца и Бога Духа Святого, а Бога Сына выкинем для ясности – это будет образец дуалистического западного мышления? Нам никто не запрещает так мыслить, только в этом есть что-то нецелостное и потому греховное.

Слово «целое», total не нуждается в самооправдании. Ну, кому-то угодно было к нему прилепить этикетку «плохой». А к слову «индивид» прилепили слово «хороший». Ну, а как быть с тем, что сказано: «плохо человеку быть одному»? Каждый из нас это понимает прекрасно. Зачем мне быть индивидом, если нет другого, без которого я не могу жить, кому я стражду преподнести мою индивидуальность в безусловный дар?

– Я как-то раз высказала соображение, что в России очень сильна воля к сохранению нации, то есть целого. Именно эта воля привела к власти Путина. Но ведь все, что мы смогли сделать, так это делегировать право осуществлять эту волю самому Путину.

– Ну да, если мы не умеем сами целое создать, поддержать, постоять за него – тогда мы

всучаем заботу об этом целом кому-то одному и говорим: «Царь наш, батюшка, или кто ты там у нас нынче – президент, премьер? – давай ты теперь за целое будешь отвечать, вот вёсла, вот галера». И он, бедный, уже понял, что вместо «рынка» отвечает за всеобщий российский базар.

–И тогда возникает конфликт между теми, кто себя называет либералами, и, пусть условно, теми, кого я представляю и у которых нет названия (не назовешь же себя «консерватором»). Одни говорят: «Свободу душат», – а другие: «Зато целое сохраняют». Одни считают, что ради свободы можно его развалить на любое количество кусков, и черт с ним, потому что важнее безопасность индивидуальная, а другие готовы зачем-то рисковать индивидуальной безопасностью.

–Проблема имени. Свобода – необходимый внутренний момент целого, они непротивопоставимы. Но это наше целое нужно как-то назвать. Вы же, наверное, имеете полное моральное право сказать, что называете себя русскими. Но тут выясняется, что уже

объявились узкоспециализированные корпоративные, либеральные, патриотичные и прочие «русские», у которых «русский» не только в паспорте, но и в дипломе. И они спрашивают: «Какие вы такие русские? А что у вас там с партийностью дедушки? А в Перуна веруете? Владеете славяно-горицкой борьбой?»

У нас в обществе предпринимаются попытки присвоить имя «русский» гражданами, фанатеющими на какой-нибудь политической или этнографической частности. Это малые дети своего рода, такие же дети, как профессиональные либералы. Нельзя приватизировать ни звезду, ни её отражение. Монополию на слово «русский» могут осуществлять только институты идентичности от имени общества в целом. Никто не волен его за собой закрепить, это своего рода «общественное достояние». Нельзя им обладать, но к нему можно «быть причастным» (категория Платона). Причастность эта трудно даётся, но открыта для всех, включая славян, либералов, инженеров, эфиопов, масонов, дзен -буддистов, чухонцев, коммунистов, студентов, татар, культурологов, культуристов, толкинистов и домохозяек. Именем её мы сможем объяснить себе и другим, чего хотим. И тогда трудяга Путин (а за ним и другие гребцы на галере – братья по правящей, но не властвующей партии) окажутся просто оперуполномоченными по русскости.

Кадры и производительность: катастрофа состоялась

24 марта 200823

Kreml.org:

–Что необходимо решить в оставшееся время до инаугурации нового президента? Какие сложности могут быть? Возможны ли кадровые изменения, перестановки?

Сергей Чернышев:

–Нет сомнений, что все кадровые изменения и перестановки будут успешно

подготовлены и осуществлены. Места и роли для гражданского общества здесь не просматривается.

Вопрос не в том, что решить, а в том, какие проблемы включить в национальную повестку дня, пользуясь короткой доинаугурационой паузой. Таинство смены власти в России таково, что старая стратегия, как правило, бесследно исчезает вместе с прежним руководителем, даже упоминание о ней становится непарткорректным. А новая, по известному образцу Афины, сразу рождается готовой, в комплекте с венцом и державой. И обсуждать её не только поздно, но и неблагонадёжно.

Сегодня мы переживаем уникальный для России шаг к содержательной преемственности, усилие передать повестку дня от лидера к лидеру, как эстафетную палочку. Но вскоре после 7 мая все гражданские дебаты вокруг да около стратегии снова станут маргинальны, она

23 http://kreml.org/interview/176861235

заживёт во власти закрытой аппаратной жизнью. У общества есть шанс во время антракта не соловеть в буфете, а торкнуться в политповестку со своими болячками. Вот, кстати, хороший повод прошарить по сусекам: куда там это пресловутое общество завалилось?

–Как вы считаете, возможно ли выполнить к 2020-му году стратегический план? И что нужно для этого сделать?

–Налицо как минимум две преграды развитию страны. Они – прямо по курсу перед

носом, они грандиозны по масштабу, в рейтинге национальных проблем должны иметь порядковый номер один и два. Правда, сам факт их существования вроде бы признаётся. Но то, как и что именно о них говорят, вызывает даже не тревогу, а тоску.

Проблема № 1 – кадры.

Был такой анекдот, сравнительно недавний. Все поезда на Ленинградском вокзале встречают граждане в пиджаках и галстуках, с авторучками и блокнотами, и каждого гражданина с баулом вежливо останавливают: «Скажите, пожалуйста, вы из Питера? Ах, как замечательно! Вы не страдаете церебральным параличом, нет? Какая удача! А читать -писать обучены? Поздравляем! Тогда у нас к вам серьёзное предложение: поработать в администрации».

Смеяться тут не над чем. Сегодня уже впору каждый поезд на всех российских вокзалах встречать кадровикам и рекрутерам. «Вы из Москвы, Мордовии, Якутии? Олигофренией не страдаете? Ах, страдаете? С кем не бывает: Писать не умеете? Ну, не повезло. Зато читать умеете, чудно! Не согласитесь ли поработать менеджером по маркетингу за две тысячи долларов? Мало? Три! Постойте, не уходите… Пять!»

Кадровая проблема стояла много лет. Простояла, пролежала – и сегодня мы имеем не проблему, а вполне состоявшуюся кадровую катастрофу. Поздно бить в набат. Надо отвечать конкретно: как дальше работать в перманентно катастрофической ситуации?

Почти во всех хозяйствующих субъектах кадровый корпус управленцев напоминает народное ополчение или фольксштурм. А вменяемых кандидатов на вакансии просто физически не существует! Только в Москве число проектов по формированию управляющих компаний в сфере прямых инвестиций зашкаливает за четыре сотни (каким образом они собираются ими управлять – это отдельная тема). Но кадров, отвечающих заявленным критериям компетенции, во всей стране хватит, дай Бог, на неполных три команды. Это означает, что управляющие компании из первого десятка обречены перевербовывать, переворовывать, перекупать кучку заевшихся «манагеров» друг у друга, загоняя планку цен в стратосферу. Либо нанимать, кидаясь от варяг в греки, из числа тех, кто «на ловлю счастья и чинов заброшен к нам по воле рока». В остальных 97 % компаний все вакансии займут «питерские» в старом смысле слова: те, кто согласно «принципу Питера» давно достиг и превзошёл уровень своей некомпетентности.

Постонав о кадрах, у нас обычно принято сетовать на ущербную образовательную реформу, на плохие вузы. Боже праведный, при чём здесь это?

Согласились, система образования нуждается в стратегическом реформировании. Но в том-то и беда, что к ситуации кадровой катастрофы это уже отношения не имеет. Титаник столкнулся с айсбергом; не пора ли на его борту учредить курсы переподготовки навигаторов? Любая реформа высшей школы сработает не раньше, чем через поколение. Даже в утопии «Гадкие лебеди», где из космоса на Землю десантировалась раса идеальных педагогов-«мокрецов», они вынуждены были радикально разделить поколения и увести детей с собой на обучение в закрытую Зону. А ведь наша катастрофа в полной мере коснулась и преподавательских кадров. Но даже если в Отечестве вдруг вырастут, как грибы, десять приличных университетов (согласно международным рейтингам, сейчас нет ни одного), всё равно кадровый голод начнёт утоляться не ранее 2020 года. А с кем прикажете осуществлять стратегический план до того времени?

Как выбираться из кадрового тупика? Что делать, если на рынке кадров спрос на порядок превышает предложение, а быстро увеличить последнее не представляется возможным? Логика «шоковой терапии» отечественного разлива предписывает: тогда надо снизить

амбиции до уровня реального кадрового потенциала. Нет у нас в стране управленцев на четыреста управляющих компаний? Давайте откроем три, а прочие триста девяносто семь пусть сдохнут! По этой логике, в 41-м году, когда выяснилось, что у нас крайне ослаб командный состав (видать, из-за той же системы образования), надо было оставить на фронте те три дивизии, где офицеры способны воевать на немецком уровне, а все прочие армии распустить по домам. Или перекупить на аутсорсинг Гудериана с власовцами?

Безнадёжна здесь не ситуация, а логика. Подобные обстоятельства означают, что хозяйственная деятельность созрела до стандартизации, которая должна позволить большинству граждан, не страдающих тяжёлыми расстройствами, осмысленно участвовать в ней. Едва ли для успеха в управлении стоимостью требуется всенепременно степень MBA. Тем более, что сами выпускники бизнес-школ очень по-разному отзываются о том, насколько это помогло им в реальном предпринимательстве.

Большинство задач, которые сегодня приходится решать управленцам, – в коммерческой ли сфере, в государственной – на деле шаблонны. Соответствующий управленческий стандарт должен быть срочно введён в оборот, он должен быть тиражируемым, лёгким в освоении: трёхмесячные курсы повышения квалификации – и вперёд! Опыт того же Центра корпоративного предпринимательства недвусмысленно показывает: в самой что ни есть крутой предпринимательской деятельности по производству добавленной стоимости основу составляет пласт вполне стандартизуемой рутины, доступный подмастерьям из числа вчерашних студентов. Проблема не в кадрах, а в глубокомысленой дребедени, которой полны управленческие учебники, что размножаются как кролики.

Проблема № 2 – производительность.

На известном заседании Госсовета 8 февраля было сказано: «Главная проблема сегодняшней российской экономики – это её крайняя неэффективность. Производительность труда в России остаётся недопустимо низкой. Те же затраты труда, что и в наиболее развитых странах, приносят в России в несколько раз меньшую отдачу».

Проблему производительности советская Россия унаследовала от царской. Ленин писал: «Производительность труда, это, в последнем счете, самое важное, самое главное для победы нового общественного строя». Тема не сходила со страниц партийной и советской печати, склонялась на съездах и пленумах. Апрельский 1985 года Пленум ЦК провозгласил неизбежность операции по «достижению нового качественного состояния общества». Операция, увы, окончилась смертельным исходом. Её цель, вспомним, формулировалась следующим образом: «Это прежде всего – научно-техническое обновление производства и достижение высшего мирового уровня производительности труда».

Но и за двадцать лет до того XXIII съезд торжественно провозглашал: «Главным источником роста производительности труда должно быть: ускорение научно-технического прогресса и повышение эффективности общественного производства на основе развития и внедрения новой техники и прогрессивных технологических процессов». Не хватало разве что упоминания о нанотехнологиях.

Мираж новой «электрификации» не покидает российских горизонтов.

Как ни удивительно, понимание сути проблемы и способов её решения за девяносто лет не изменилось. Вновь предлагается «радикальное повышение эффективности экономики, прежде всего на основе роста производительности труда». Считается, что «реализация инновационного сценария развития позволит нам добиться кардинального повышения производительности труда. В основных секторах российской экономики должен быть достигнут как минимум четырехкратный рост этого показателя за 12 лет»…

Конечно, сделаны нужные оговорки: «В целом, необходимо развитие рыночных институтов и конкурентоспособной среды, которая будет мотивировать предприятия снижать издержки» и т. п. Но ведь и Ленин призывал «черпать обеими руками хорошее из -за границы: Советская власть + прусский порядок железных дорог + американская техника и организация трестов + американское народное образование». И XXIII съезд предписывал

«расширить хозяйственную самостоятельность и инициативу предприятий, повысить ответственность и материальную заинтересованность в результатах своей деятельности».

Стоимостное мышление, проблема сверхнизкой капитализации российских активов, как видно, по-прежнему непосильны для экспертно-аппаратного истеблишмента.

Давайте посмотрим на вещи, понятные человеку с неповреждённым здравым смыслом и средним неэкономическим образованием, самые приземлённые – к примеру, на земельный рынок. Возьмём, скажем, Пензенскую губернию, проведём по глобусу линию широты и проверим, сколько стоят земли в сходной природно-климатической зоне. Будем для ясности вести речь только о землях сельхозназначения с достаточно высоким бонитетом. Оставим до поры в стороне пустующие или «неотмежеванные» земли. Нас интересуют сейчас только те, на которых действуют профессиональные операторы, успешно ведущие агробизнес. Выясняется, что в Польше – а Варшава с Пензой на одной широте – такая же точно земля стоит в 5 раз дороже. А ещё чуть западнее – в Нидерландах – аж в 30 раз. Что, польские фермеры бегают в пять раз быстрее наших? А голландские пашут лазерным наноплугом?

Чем чревата абстракция «низкой капитализации» для собственника земли? Если я – российский колхозник или фермер – хочу под залог своей земли взять кредит, чтобы обновить агротехнологии, то для меня кредит будет в 5 раз скупее, чем у поляка или венгра, в 30 раз скуднее, чем в Голландии. Не повысив сперва стоимость своих активов, мы не сможем повысить ни их эффективность, ни мощность. Трактор не купим, управленцев не наймём, зарплату рабочим не увеличим, потому что банк прежде всего смотрит на залоговую стоимость – а земля наша не стоит ничего! Подъём к нанотехнологиям обрывается уже на взлётной полосе. Стоимость – простейшая, исходная мера производительности, первое условие её повышения.

Почему же познанская земля радикально производительнее пензенской? Этот вопрос не стоит ни в политической, ни в стратегической повестке дня. Академии наук не до него, она занята собственными обесценившимися активами.

И здесь проблемы № 1 и № 2, линии кадров и производительности – смыкаются: Парадигма управления стоимостью – скрытый мотор непонятого нами «Капитала» –

вторично доползла к нам с просвещённого запада в качестве новейшей управленческой моды. Но сегодня считается: чтобы управлять стоимостью, нужно нанять выпускника Уортона за сотню штук в месяц, который соберёт команду обладателей MBA и сядет колдовать. Это совсем не смешно. Красная цена управленца, занимающегося стоимостью земли, должна быть равна средней зарплате по стране. Курсы – трёхмесячные, образование – среднее, это, в общем-то, нехитрая вещь. Когда-то наша страна такие проблемы умела решать. В 1929 году понадобились кадры для проведения коллективизации (здесь не обсуждается ни её целесообразность, ни методы). На кратких курсах, включающих стажировки, было подготовлено 25 тысяч операторов из числа рабочих. Они отправились в деревню и в сжатые сроки совершили социальный сдвиг формационного характера. Сопоставимые по масштабам задачи стоят сегодня перед страной, и придётся решать их с должной эффективностью.

Вот, по моему разумению, две незатейливых идеи, которых не хватает нынешней учёно-стратегической дискуссии.

Часть 2. Проблема

За однополярным кругом

22 сентября 2008[24] Двадцатый век открыл всемирную технологическую гонку. В классе промышленных

технологий советская Россия проделала путь от сохи до ядерной ракеты и надолго удержалась в числе чемпионов. Технологии планового управления тоже десятилетиями били рекорды.

Но в разряде финансовых технологий мы провалили главный экзамен века и в итоге были отчислены. Одно это уже обрекает страну на гибель.

Американская финансовая система стала играющим судьей и абсолютным лидером мирового первенства. Покуда это так, прочие обречены на прозябание в однополярном круге.

Наша независимость под угрозой. Новая Россия выживет, только обретя финансовый суверенитет.

Феномен технологий Технологии – явление новейшей истории. Постиндустриализм несет типовые способы

функционирования производительных сил, серийного выпуска массовых продуктов. Как говорят философы, производительные силы «уходят в основание» человеческой деятельности. Проблемы производства обрели стандартное решение – и отныне, чтобы соединить человека со средствами его труда, больше нет нужды в уникальном таланте мастера, в его искусстве. Нормальный работник, прошедший стандартное обучение, совладает с любым сертифицированным орудием. Каждая хозяйка в состоянии пользоваться утюгом любого производителя, торгующего на мировом рынке. Все функционально подобные устройства на элементарном уровне схожи.

Это мир технологий: стандартных, регламентированных, поставленных на поток методов обращения с производительными силами.

Три в одном флаконе Технологизация поочередно охватывает все три этажа системы производительных

сил: материальное производство, распределение и, наконец, обмен.

Соответственно и технологии делятся на три разряда:

–материальные (они же энергетические, производственные в узком смысле);

–распределительные (они же информационные, управленческие, корпоративные);

–обменные (они же стоимостные, финансовые).

В глобальной схватке технологий пресловутая гонка вооружений давно на третьих ролях. Военно-индустриальная мощь в первую очередь базируется на финансовом могуществе, на масштабе, совершенстве и быстродействии системы бюджетирования отраслей оборонного комплекса. На втором месте по значимости – система сбора данных, разведки и контрразведки, управления и информационного обеспечения военных действий. Тактико-технические характеристики экспериментальных образцов вооружений, конечно, важны, но все решает скорость и массовость производства, технологичность обслуживания, военная логистика, быстродействие и надежность систем связи и управления боем.

Производственные технологии сами по себе уже мало что значат, гонка в этой сфере почти прекратилась. Их инновационные версии еще удается кратковременно подержать в секрете в надежде на конкурентные преимущества. Но уже текущие версии в современном мире свободно продаются на внешнем рынке, а вчерашние – распространяются задаром, дабы подсадить пользователей на иглу платного сервиса и модернизации. Многие страны вообще не изобретают своих велосипедов, не участвуют в гонке промтехнологий и притом преуспевают.

Лидерство Советского Союза во время Второй мировой войны и в послевоенный период

– во многом торжество корпоративной технологии госсоциализма. Она позволяла быстро собирать в кулак ресурсы (минуя издержки капиталистической конкуренции), эффективно перебрасывать их с фронта на фронт, переводить предприятия на военные рельсы и перемещать их по территории. А после войны – создавать военно-промышленные суперкорпорации, концентрировать все виды ресурсов на разработке ракетно-ядерных машин. Чудом достигнутый, десятилетиями державшийся паритет со всем капиталистическим миром – заслуга хозяйства, основанного на планово-распределительных технологиях.

В 70-е по нему прозвонил колокол. Однополярная ночь

Покуда новые российские мозги по новой циклятся на бородатой утопии индустриальных инноваций, в современном мирохозяйстве верх поменялся местами с низом. Выстроилась пирамида постиндустриальных технологий, в основе которой не мощность, а капитализация.

Гонку финансовых технологий возглавили Соединенные Штаты. Главенство в этой гонке и решает судьбы мира. Тем, кто пытается теснить лидера на фронте производственных либо информационных технологий, элементарно не хватает инвестиций: мировые платежные инструменты достает из шляпы Дядя Сэм. Американская финансовая система отстраивается эволюционно, говоря словами Андропова – «весьма нерациональным методом проб и ошибок», а отдуваться за них принуждено все международное сообщество.

Предаваясь маниловщине «инновационных прорывов», колупаясь с «производительностью труда», мы невольно сдаем страну вечной мерзлоте однополярной ночи.

К суверенной финансовой системе Главное сегодня – суверенная финансовая система, основа выживания и фундамент всех

прочих суверенитетов, включая политико-демократический. Здесь, на этом поле, решается вопрос: быть или не быть независимой России?

Бросать вызов однополярному миру, не имея суверенной финансовой системы и соответствующих технологий, – все равно что состязаться с Третьим рейхом, используя шмайссеры, самоходки «Фердинанд» и фокке-вульфы, которые вкупе с запчастями поставлялись бы из Германии в обмен на нашу пеньку, лыко и ворвань и обслуживались абверовскими сервис-командами. Понятно, чем такая война заканчивается.

Задача построения суверенной финансовой системы оставляет мало места для плезира и обывательских утех. Она сопоставима с жестокой управленческой гонкой пятилеток индустриализации и коллективизации, со смертельной формулой -1 послевоенных атомщиков и ракетчиков. Точнее, предполагает все три технологических прорыва «в одном флаконе». На фундаменте финансового суверенитета предстоит и новая корпоратизация, и новая постиндустриализация. Только после может забрезжить эпоха инновационного управления потоком новых промышленных технологий.

Задачу надо ставить как мобилизационную. На ближайшие годы это главная цель правящей партии (когда и если таковая появится), предмет бессонных забот администрации и правительства, органов управления всех типов и уровней. Это главная статья бюджета, на ней придется сконцентрировать все скудные ресурсы и компетенции.

При этом, как учил Ильич, надо «черпать обеими руками из-за рубежа»: строя финансовую систему, пускать в дело все подходящие западные институты и инструменты.

Но тут важно учесть три обстоятельства. Во-первых, западная финансовая система развивалась эволюционно, отчего избыточно сложна, малоэффективна, содержит множество тупиковых, дублирующих подсистем и рудиментов. Во-вторых, она строилась применительно к иным обществам и другим историческим задачам, и ее пиратские скачиватели то и дело нарываются на проблемы совместимости, вирусы и глюки. В-третьих, эволюционный способ развития финансовой системы чреват перманентными кризисами: появляются новые, потенциально разрушительные инструменты, границы их использования приходится нашаривать ползком по минному полю. Как раз такой период мы переживаем сегодня.

Объективный ход событий, не гнушаясь уже ничем, вплоть до подсказок товарища Саакашвили, взашей толкает тупящую Россию: строить финансовый суверенитет! Сегодня же днем не приступим к делу – к вечеру нас не станет.

Давосский даос

2 февраля 2009[25]

Жанр анализа выступлений политических лидеров независимыми экспертами (не мог у себя к ним причислить) в России сравнительно молод и с виду всем хорош. И наглядным демократизмом, и свидетельством живости гражданского общества, и показной удалью частных лиц, выставляющих оценки лицам первым – правда, без надежд на обратную связь. Всё же в данной сфере счастливо-наивное детство неоправданно затянулось.

Не секрет, что выступления лидеров, за редким исключением, пишутся аппаратом. Не тайна, что аппарат разделён на ведомства, каковые друг с другом мало в чём согласны. В

Давосе было несколько Путиных: его выступление состояло из клипов, границы между которыми видны невооруженным глазом, даже при выключенном звуке. Обсуждать их если и стоит, то по отдельности. Вопрос же связи между ними – отдельная трагедия.

Тому, кто внимательно следит (благодаря ТВ) за выражением лица Владимира Владимировича во время выступлений, хорошо заметно, что для него есть несколько болезненных тем. Когда он по ним высказывается – прячет лицо в листочках, морщится, говорит неуверенно. Похоже, текст, который приходится озвучивать, вызывает внутренний протест на каком-то из уровней его интуиции. Переходя же к другим разделам, откладывает бумагу, становится раскованным, афористичным и харизматичным. Видно, что соответствующие сферы деятельности им практически освоены, осмыслены, соотнесены в пространстве стратегии и пронизаны волей.

Можно для примера выделить в давосском докладе пару несопоставимых позиций по отношению к кризису. Одну условно назовём фундаментально-идеалистической (для меня идеализм – вещь хорошая), а другую, чтобы помягче выразиться, – ретро-либеральной.

Авторы первой утверждают, что в основе нынешнего кризиса – колоссальный дисбаланс «между масштабами финансовых операций и фундаментальной стоимостью активов». Выражение «фундаментальная стоимость активов» вообще впервые всплывает в официальном дискурсе, притом, встречается на протяжении короткого выступления дважды, напрямую увязывается с «производительностью и реальной эффективностью компаний». Призывая к реформе стандартов аудита, бухучёта и системы рейтингов, авторы устами докладчика провозглашают: «Оценки того или иного бизнеса должны строиться на его способности генерировать добавленную стоимость, а не на разного рода субъективных представлениях». Это, полагают они, должно стать основой будущей «экономики реальных ценностей».

Отрадно, что совокупный государственный разум, что глаголет устами лидера, идеологически развернулся в эту сторону. Но, вкладывая в первые уста столь ответственные идеологемы, нужно быть уверенным в их технологическом фундаменте и в культурной почве на два штыка под ним. Если взять практически любую из современных методик оценки «способности бизнеса генерировать добавленную стоимость», в самой её сердцевине обнаружатся во всей красе те самые «разного рода субъективные представления», которые предполагалось искоренить. Это связано с крайним эмпиризмом представлений кризисного поколения управленцев о том, что такое «стоимость» как аспект «собственности». Эмпиризмом, который лишь в последние десятилетия начал преодолеваться лидерами нов ой институциональной экономики. Но об этом давосским спичрайтерам, скорее всего, невдомёк.

Тем не менее, данную часть доклада хочется принимать и приветствовать звоном щита. Вторая позиция начинается с запева, советскому слуху знакомого, как глазам ладонь: «Кризис обнажил имеющиеся у нас проблемы… Об этих проблемах мы знали, конечно, и

раньше, и стремились их последовательно решить. Кризис лишь заставляет нас активнее продвигаться по заявленным приоритетам, не меняя, разумеется, самой стратегии…»

Так об чём говорить, коли не о чем говорить, нечего менять? Стратегия, поверхность которой даже глобальный кризис не поцарапал, едва ли конкретнее каменных плит-скрижалей Ветхого Завета.

Далее следует – шутки в сторону! – призыв «создать привлекательные условия для глобальных инвестиций уже сегодня». И через пару абзацев, чтоб не казалось, что ослышались: «Сохраним курс на открытость для иностранных инвестиций!»

Последний призыв – словно линялый транспарант на опустевшем майдане. Реанимируется фетишистское (в марксовом смысле) представление, что инвестиции – не просто деньги, а именно иностранная валюта. Ввозимая, естественно, извне. То есть оттуда, где инвестиционные банки на глазах у всех испарились как класс, а инвесторы разбежались и повымерли как динозавры.

Да, нетленная стратегия, авторством которой мы с докладчиком обязаны непотопляемому «финансовому блоку» – штука посильнее «Фауста» Гёте, пробойнее фауст-патрона.