Otkryt_yaschik_Skinnera
.pdfОткрыть ящик Скиннера |
103 |
Этот тест оказался ненадежным, так что сразу отправился в мусорную корзину истории. Попытки психиатров создать дру гие диагностические тесты тоже особого успеха не принесли. В последнее время появились сообщения о том, что Чарльз Немерофф из университета Эмори продвинулся в нужном направ лении: он установил, что гиппокамп у страдающих депрессией примерно на 15% меньше, чем у здоровых, а у крысят, отлучен ных от матерей, имеется избыток нейротрансмиттеров*. Это, конечно, волнующие открытия, но остается неясным, что они дают для понимания причин заболевания.
Если покажется, что сказанное выше не имеет никакого отношения к эксперименту Розенхана, то это не так. Многие со временные исследования являются осознанным или неосознан ным откликом на брошенный им вызов и результатом сомне ний, которые он породил у «мягких» психиатров.
—Новая система классификации, принятая в DSM, явля ется строго научной, — говорит Спицер.
—Ничто так не подчеркивает условный характер психиат рических диагнозов, чем недавнее решение Американской пси хиатрической ассоциации изъять из DSM гомосексуальность [речь идет о D S M - I I , 1968]. Каково бы ни было мнение специ алистов о природе гомосексуальности, тот факт, что профес сиональное сообщество голосованием решало, следует или нет считать гомосексуапьность нарушением, ясно показывает раз личие как между психическими заболеваниями и тем, что счи тают таковыми психиатры, так и чувствительность последних
кконтексту. Изменения в отношении образованной части об щества к гомосексуальности произвели соответствующие из менения в восприятии ее психиатрами, — говорит Розенхан.
—Все диагнозы, — возражает на это Спицер, — ставятся на основании разработанной людьми классификации, так что кри-
*Нейротрансмиттеры — физиологически активные вещества, посредством которых в нервной системе осуществляются контактные клеточные взаимодействия.
104 |
Л о р ин С л е й т е р |
тиковать это смешно. Говорю вам: теперь, когда принята новая диагностическая система, эксперимент Розенхана никогда бы не удался. Его уловка просто не сработала бы. Вас никогда бы не госпитализировали, а в приемном покое вам поставили бы отложенный диагноз. — Термин «отложенный диагноз», кста ти, — специальная категория, позволяющая официально не ста вить диагноз при недостатке информации. — Нет, — повторяет Спицер, — эксперимент Розенхана никогда не удалось бы ус пешно повторить. В современных условиях — никогда.
Вот я и решаю попробовать.
Многое сейчас выглядит так же, как и тогда. Небо такой же пронзительной синевы, деревья радуют глаз яркими красками,
иалые листья, похожие на раскрытые ладошки, медленно па дают на еще зеленую траву лужайки. В лавках скоро появятся пластиковые тыквы, а детишки станут покупать свежие тыквы
ивырезать на них страшные рожи ножами, которые еще вели ки для их рук. Первым делом срезается верхушка, потом вычи щается внутренность со всеми семенами и перепутанными во локнами клетчатки, издающими влажный запах осени. Моя собственная дочка еще слишком мала для возни с тыквами: ей только что сравнялось два. Может быть, из-за Розенхана и всех исследований, которые после его разоблачений начались в об ласти «этиологии и патогенеза», я часто беспокоюсь о мозге дочурки, который представляется мне розовым и сморщенным в своем жилище — черепе.
—Ты решила что? — переспрашивает мой муж.
—Я хочу попробовать, — отвечаю я, — в точности повто рить эксперимент Розенхана и посмотреть, госпитализируют ли меня.
—Прости, пожалуйста, — говорит он, — а не кажется ли тебе, что нужно подумать и о своей семье?
—Да ничего у меня не получится, — говорю я, вспоминая слова Спицера. — Я через час уже вернусь.
Открыть ящик Скиннера |
105 |
—А если нет?
—Тогда ты приедешь и заберешь меня.
Муж теребит свою бороду, которая, пожалуй, стала слиш ком длинной. Он носит хакерскую рубашку, в которой синте тики больше, чем хлопка, с роршаховским* чернильным пят ном на кармане.
—Приеду и заберу? Ты думаешь, мне поверят? Меня про сто запрут в соседней палате, — говорит он почти с надеждой. Мой муж родился слишком поздно, чтобы насладиться шести десятыми годами, и это очень его огорчает. Он молча продол жает теребить бороду. В открытое окно влетает мотылек и на чинает отчаянно биться о лампу. Тень, которую он отбрасывает на стену, велика, как птица. Мы следим за мотыльком и вдыха ем запах осени.
—Я тоже с тобой поеду, — наконец говорит муж.
Да нет, не поедет: кому-то же нужно присматривать за доч кой. Я начинаю готовиться: пять дней не принимаю душ. По том звоню приятельнице, о которой известно, что ее отличает склонность к авантюрам, и спрашиваю, нельзя ли мне восполь зоваться ее именем взамен собственного, которое кто-нибудь может узнать. Мой план заключается в том, чтобы назваться ею, а потом попросить ее, предъявив удостоверяющие личность документы, получить истории болезни, чтобы я точно знала, что говорилось в приемном покое. Приятельница, Люси, со глашается. Вот кого на самом деле следовало бы отправить в сумасшедший дом!
— Это так забавно, — говорит она.
Потом я долго практикуюсь перед зеркалом.
— Плюх, — говорю я и начинаю хихикать. — Я... я приехала сюда... — теперь нужно изобразить тревогу, наморщить лоб. —
Яприехала сюда, потому что слышу голос, который говорит
*Тест Роршаха заключается в интерпретации дорисовывания ис пытуемым чернильных клякс.
106 |
Л о р ин С л е й т е р |
«плюх». — Каждый раз, сказав это, я, стоя перед большим зерка лом в обвисшей черной бархатной шляпе, начинаю смеяться.
Если я рассмеюсь, я наверняка выдам себя. Ну, если мне все-таки удастся сдержаться, если я буду говорить о себе прав ду, за исключением этого единственного симптома, как делали Розенхан и компания во время своего эксперимента, что ж, может быть, меня и поместят в палату. Мой сценарий, правда, в одном существенно отличается от замысла Розенхана. Никто из участников его затеи не имел раньше дела с психиатрией; я же, напротив, обладаю солидной историей болезни, включая несколько госпитализаций, хотя сейчас и вполне здорова. Я решаю скрыть это обстоятельство и отрицать какие-либо пред шествующие обращения за психиатрической помощью; такая ложь, как мне известно, является радикальным отступлением от исходного протокола эксперимента. Плюх.
Яна прощание целую дочку. Мужа я тоже целую на проща ние. Я пять дней не принимала душ. Зубы у меня грязные. Я надела измазанные в краске черные леггинсы и футболку с над писью «Ненавижу свое поколение».
— Как я выгляжу? — спрашиваю я мужа.
— Как всегда, — отвечает он.
Яотправляюсь. Ничто не сравнится с поездкой на автомо биле осенью. Стоит выехать за город, и воздух начинает пах нуть опавшими листьями и урожаем. Посреди поля виден крас
ный амбар, по нему пробегают тени от синих туч, перемежаясь с ярким солнечным светом. Слева от дороги кипит река, по крытая пеной после недавних дождей. Поток встает на дыбы, истерически кидаясь на плоские спины скал, перемешивая ил, тину, гальку — следы туманной древней истории.
Я выбрала лечебницу в нескольких милях от города, в кото рой есть психиатрическое отделение. Эта лечебница имеет от личную репутацию — учтите на будущее. Здание находится на холме, и к нему ведет извилистая дорога.
О т к р ы т ь я щ и к С к и н н е р а |
107 |
Чтобы попасть в приемный покой психиатрического отде ления, нужно найти соответствующую дверь в огромном белом холле и нажать кнопку звонка. Через интерком доносится го лос: «Мы можем вам помочь?», и вы отвечаете: «Да».
— Да, — говорю я.
Двери открываются — похоже, без всякого человеческого участия; за ними обнаруживаются трое полицейских с блестя щими серебряными бляхами. На экране стоящего в углу теле визора кто-то стреляет в лошадь — бах! — и пуля рисует звезду на красивом лбу, черную на черной шерсти.
—Имя? — спрашивает сестра, открывая регистрационный журнал.
—Люси Шеллман, — отвечаю я.
—А как пишется Шеллман? — задает сестра вопрос.
Яне сильна в таких вещах и на подобный фонетический экзамен не рассчитывала... Что ж, придется постараться.
—Ш-е-л-м-е-н, — говорю я.
Сестра записывает, с подозрением глядя на буквы.
—Какое странное имя, — говорит она. — Это же множе ственное число*!
—Ну, — объясняю я, — так уж получилось на Эллис-ай- ленде**.
Сестра поднимает на меня глаза, потом что-то — чего я не вижу — пишет в журнале. Я начинаю беспокоиться о том, не решит ли она, что у меня бред, связанный с Эллис-айлендом, так что я говорю:
— Я никогда не бывала на Эллис-айленде. Это семейная история.
*В английском написании первая фамилия включает часть «тап», а вторая — «теп»; второе слово является множественным чис лом первого.
**Эллис-айленд — остров близ Нью-Йорка, в 1892—1943 гг. глав ный центр по приему эмигрантов в США, где оформлялись их доку менты (в которых указывалась фамилия).
108 |
Л о р и н С л е й т е р |
—Расовая принадлежность? — спрашивает сестра.
—Еврейка, — отвечаю я и начинаю гадать: не следовало ли сказать «протестантка»? На самом деле я еврейка, но тут меня одолевает паранойя (чего обычно не случается): я не хочу, что бы моя национальность была использована против меня.
Чего я так боюсь? Никто не может подвергнуть меня при нудительному лечению. Со времен Розенхана и отчасти в ре зультате его исследования законы, касающиеся принудитель ного лечения, стали гораздо строже, идо тех пор, пока я отрицаю тягу к убийству или самоубийству, я — свободная женщина. «Ты свободная женщина, Лорин», — говорю я себе, хотя где-то на заднем плане моего сознания река истерии выносит на поверх ность ил и мусор.
Я контролирую ситуацию. Я говорю это себе, хотя река все так же бурлит. Я ведь на самом деле не чувствую, что я ситуа цию контролирую. В любой момент кто-нибудь может вывести меня на чистую воду. Как только я скажу «плюх», какой-ни будь начитанный психиатр тут же заявит: «Вы — мошенница. Я знаю об этом эксперименте». Остается только молить Бога, что бы здешние психиатры не оказались начитанными. На это я и делаю ставку.
Этот приемный покой кажется мне странно знакомым. Се стра записывает мое имя, которое не мое, и несуществующий адрес; я придумала название улицы, потому что мне нравится, как это звучит: Ром-роу, 33. Ром-роу, место, где пираты выра щивают зелень в своих садах. Приемный покой кажется знако мым потому, что в прошлом я не раз попадала в очень похожие, только тогда у меня были настоящие симптомы психического нарушения... все это было очень давно. Запах заставляет меня вернуться в те дни: пот, свежевыстиранное белье, пустота. Я не ощущаю триумфа, только печаль, потому что где-то рядом та ится настоящее страдание, а лошадь с алой звездой на лбу па дает на солому. Запах есть запах, сестра есть сестра — ничего не меняется.
Открыть ящик Скиннера |
109 |
Меня отводят в маленькую комнату, где к стене прислоне ны носилки с черными ремнями.
—Садитесь, — предлагает мне сестра, и в комнату входит мужчина, закрыв за собой дверь.
—Я мистер Грейвер, — говорит он, — старший медбрат, и я сейчас измерю ваш пульс.
Сто ударов в минуту.
—Многовато, — говорит мистер Грейвер. — Я бы сказал — верхняя граница нормы. Конечно, кто не будет нервничать на вашем месте. Здесь ведь приемный покой психиатрического от деления — это кого угодно заставит нервничать. — Он улыба ется мне мягкой доброй улыбкой. — Послушайте, не принести ли вам стакан родниковой воды? — И прежде чем я успеваю ответить, он вскакивает, исчезает и тут же возвращается с вы соким стаканом, почти элегантным, где в воде плавает бледножелтый ломтик лимона. Этот ломтик неожиданно кажется мне таким красивым: он играет с желтизной, но никак не может обрести ее, мешает белый цвет, а цедра слишком тоненькая.
Мистер Грейвер вручает мне стакан. Этого я не ожидала — такой доброты, такой услужливости. Розенхан писал о том, что подвергся дегуманизации. Пока что если кто-нибудь и подвер гся дегуманизации здесь, так это мистер Грейвер, который бы стро превращается в моего собственного личного дворецкого.
Яделаю глоток.
—Большое спасибо, — говорю я.
—Может быть, я еще что-нибудь могу для вас сделать? Вы не голодны?
—О нет, нет, — отвечаю я. — Со мной на самом деле все в порядке.
—Ну, не хочу вас обидеть, но с вами явно не все в порядке, — говорит мистер Грейвер, — иначе вас здесь не было бы. Так что вас тревожит, Люси?
—Я слышу голос, — говорю я.
Он что-то записывает в карточке и понимающе кивает.
110 |
Л о р ин С л е й т е р |
—И что голос говорит?
—Плюх.
Он больше не кивает понимающе.
—Плюх? — Это, в конце концов, не то, что обычно произ носят голоса. Обычно они оставляют угрожающие сообщения
озвездах, змеях, маленьких спрятанных микрофонах.
—Плюх, — повторяю я.
—Так и говорит?
—Так и говорит.
—Это началось постепенно или резко?
—Как с неба свалилось, — отвечаю я и почему-то представ ляю себе падающий с неба самолет, вошедший в крутое пике, вопли пассажиров... Я и в самом деле начинаю чувствовать себя немножко сумасшедшей. Как трудно отделить разыгрываемую роль от реальности — социальные психологи давно обратили внимание на этот феномен. Я тру виски.
—Когда вы начали слышать голос? — спрашивает мистер Грейвер.
—Три недели назад, — говорю я в подражание Розенхану и его сотоварищам.
Мистер Грейвер спрашивает, хорошо ли я ем и сплю, пред шествовали ли появлению голоса какие-нибудь стрессы в моей жизни, были ли у меня травмы. Я отвечаю на все эти вопросы отрицательно: аппетит у меня хороший, сплю я нормально, с работой все в порядке.
—Вы уверены? — спрашивает он.
—Ну, что касается травм, — говорю я, — когда я училась в третьем классе, сосед по имени Блейер упал в свой бассейн и утонул. Я сама ничего не видела, но рассказы об этом были, пожалуй, травмирующими.
Мистер Грейвер грызет кончик ручки, глубоко задумав шись. Я вспоминаю старика Блейера, ортодоксального иудея. Он утонул в субботу, и его синяя бархатная ермолка плавала-в бассейне.
О т к р ы т ь я щ и к С к и н н е р а |
111 |
—Плюх... — говорит мистер Грейвер. — Ваш сосед плюх нулся в бассейн. Вы теперь слышите «плюх». Может быть, воз никло нарушение, связанное с посттравматическим стрессом. Слуховая галлюцинация может быть попыткой вашей памяти справиться с травмой.
—Ну, тогда не было ничего особенного, — говорю я. — Просто...
—Я бы сказал, — в голосе мистера Грейвера начинает зву чать уверенность, — что случай с утонувшим соседом был для вас травмирующей потерей. Я приглашу психиатра, чтобы он оценил ваше состояние, но на самом деле я думаю, что мы име ем дело с посттравматическим стрессом. Органическое повреж дение мозга, пожалуй, можно исключить — об этом я не стал бы беспокоиться.
Мистер Грейвер уходит: ему нужно пригласить психиатра. Теперь уже мой пульс — не 100 ударов в минуту, а по крайней мере 150: психиатр наверняка разоблачит меня или, еще хуже, окажется кем-нибудь, кого я знаю еще со школьных времен, и как я тогда объясню свою выходку?
В маленькую запертую комнату, где я сижу, входит психи атр. Он одет в ярко-голубой халат и не имеет подбородка. Он пристально смотрит на меня, и я отвожу глаза. Он садится и вздыхает.
—Значит, вы слышите «плюх», — говорит он, почесывая свой отсутствующий подбородок. — Так чем же нам вам помочь?
—Я обратилась сюда, потому что хотела бы избавиться от голоса.
—Голос раздается внутри вашей головы или снаружи?
—Снаружи.
—Он когда-нибудь говорит что-нибудь, кроме «плюх», — например, велит вам убить кого-нибудь или покончить с со бой?
—Я не хочу ни убивать кого-то, ни кончать с собой.
—Какой сегодня день недели? — спрашивает психиатр.
112 |
Л о р и н С л е й т е р |
Тут я сталкиваюсь с новой проблемой. Дело в том, что все это происходит под конец моего отпуска, так что по части дней недели у меня представления не очень четкие. Чувство време ни — один из признаков, по которым психиатры судят, норма лен человек или нет.
—Суббота, — отвечаю я, молясь в душе, чтобы не ошибиться. Психиатр что-то записывает.
—О'кей, — говорит он. — Значит, вы слышите этот голос, а больше никаких симптомов психического отклонения у вас нет?
—Значит, у меня посттравматический стресс? — спраши ваю я. — Так предположил мистер Грейвер...
—Мы многого не знаем насчет человеческой психики, — говорит доктор, внезапно опечалившись. Он потирает перено сицу, на мгновение закрыв глаза. Когда он склоняет голову, я вижу лысину у него на макушке величиной с ермолку старика Блейера, и мне хочется сказать: «Да ладно, ничего страшного.
Вмире много такого, чего мы не знаем». Но я молчу, а психи атр по-прежнему выглядит растерянным. — Но ведь этот голос вас тревожит...
—Ага, вроде того.
—Я пропишу вам антипсихотическое средство, — говорит доктор, и как только это произносит, перестает быть печаль ным. Его голос начинает звучать уверенно и властно: появи лось что-то, что в его силах сделать. Таблетка ведь не просто таблетка: она — знак препинания, она разрывает длинную не внятную строку. Остановитесь здесь. Начните отсюда. — Я со бираюсь назначить вам риспердал, — говорит доктор. — Он снизит активность слуховых центров у вас в мозгу.
—Так вы думаете, что у меня психоз?
—Я считаю, что некоторые признаки психоза у вас имеют ся, — отвечает психиатр, но у меня возникает чувство, что те перь он и должен так говорить, раз уж назначил мне риспердал: не можете же вы выписывать антипсихотическое средство, если это не подтверждается вашим диагнозом. Мне становится со-