Зер-Х.-Восстановительное-правосудие

Они начинают верить, что совершенное ими не так серьезно, что жертва «заслужила» это, что все так делают и что страховка возместит любой ущерб. Они стараются свалить вину на других и на обстоятельства. При мысли реальных и потенциальных жертвах они прибегают

кстереотипам - осознанно или неосознанно делают все, чтобы оградить себя от жертвы. Например, некоторые грабители отмечают, что, если они видят фотографии хозяев дома, в который вламываются, то поворачивают их к стене, чтобы не думать о своих жертвах.

Уголовный процесс не опровергает ложных представлений преступника, а, напротив, часто содействует самооправданию и поддерживает стереотипы. Состязательный характер правосудия, создавая преграду между преступником и жертвой, преступником и обществом, лишь способствует закреплению соответствующих штампов. Запутанный, болезненный характер процесса, лишающий преступника и пострадавшего полноценного участия, ведет к тому, что внимание фокусируется на тяжелых обстоятельствах жизни преступника, а не на вреде, причиненном жертве. Многие, если не большинство преступников, в конце концов, начинают верить в то, что с ними плохо обращались в жизни (возможно, так и было). А это, в свою очередь, способствует тому, что они сосредотачиваются исключительно на собственных ранах. Отчасти это объясняется сложностью процесса и его ориентацией на преступника, и последний остается озабоченным только собой и своим правовым положением.

Следовательно, мало что в уголовном процессе побуждает преступников в полной мере оценить страдания, которые они причинили. Что это значит – стать жертвой квартирного ограбления, автомобильной кражи, пережить страх и растерянность, задаваясь вопросом кто мог это совершить и почему? Что чувствует человек, испытавший страх смерти, и потом потерявший глаз? Что представляет собой эта жертва как личность? Ничего в ходе процесса не наталкивает преступника на эти вопросы. Не заставляет его (или ее) пересмотреть свои стереотипы, уйти от самооправдания. В приведенном выше примере преступник, по крайней мере, попытался понять значение содеянного, но его понимание неполно и в скором времени будет стерто новым опытом, полученным в ходе судебного процесса и отбывания наказания.

Итак, «нести ответственность» - значит осознать последствия своих поступков, понять, что было сделано и кто от этого пострадал. Но подлинная ответственность означает нечто большее. Она предполагает еще и практические шаги по компенсации и заглаживанию вреда от последствий собственного поведения. Преступникам должно быть предоставлено право участвовать в решениях по восстановлению справедливости в отношении жертвы, по возмещению нанесенного ущерба.

Судья Деннис Чэллин обращает внимание на то, что большинство приговоров, заставляя преступников отвечать за свои поступки (через понесение наказания), не вызывает у них чувства ответственности за совершенное. А ведь именно неразвитое чувство ответственности приводит к тому, что они совершают преступления. Когда наказание налагается на людей, обладающих такой способностью, утверждает Чэллин, они относятся к этому ответственно; если же такая способность отсутствует, наказание только способствует еще большей безответственности (3).

Некоторые суды начали включать в свои приговоры возмещение ущерба. Это шаг в верном направлении. Однако мотивировка этого требования часто бывает неясной и даже ошибочной. Возмещение ущерба нередко рассматривается как вид наказания, как установленная приговором санкция, а не как восстановление справедливости по отношению

кпострадавшему, что лишает преступника возможности почувствовать свою причастность к такому решению. Обычно преступник не участвует в принятии решения по возмещению ущерба и имеет лишь самое поверхностное представление о понесенных жертвой убытках. Он или она, таким образом, склонны рассматривать возмещение ущерба как дополнительное наказание, а не как разумную попытку исправить нанесенное зло и выполнить обязательства по отношению к другому человеку. Приговоры, которые вынуждают преступников в виде наказания возместить убытки пострадавших, вряд ли способствуют развитию чувства

21

ответственности. Именно поэтому во многих программах по возмещению ущерба размеры денежных компенсаций столь малы.

Наш преступник должен нести ответственность за свое поведение. А значит по возможности осознать содеянное (чем его поведение обернулось для другого человека и свою роль в этом). Его следует подтолкнуть к попытке восстановить справедливость, он должен участвовать в поиске реальных путей, ведущих к этой цели. Это и будет подлинной ответственностью.

Такая ответственность со стороны преступника поможет решить некоторые проблемы пострадавшего, удовлетворяя часть его насущных потребностей. Это поможет и преступнику в решении его собственных проблем. Понимание того, какое страдание он причинил, может удержать его от подобных поступков в будущем. Возможность восстановить справедливость, стать полноценным членом общества, вернет ему уверенность в себе и будет способствовать законопослушному поведению.

Что же произойдет?

Ничего такого не произойдет в жизни нашего преступника в ближайшие двадцать лет. Что же будет?

Унего не будет возможности преодолеть стереотипы и представления, приведшие к такому поступку. Больше того, за годы заключения они только глубже укоренятся в нем. У него не будет условий для развития навыков межличностных отношений, которые так понадобятся ему по выходе на свободу. Напротив, он усвоит ложные паттерны взаимоотношений и потеряет те положительные навыки, которые были у него до заключения. Он не сможет ни осознать, что совершил, ни восстановить справедливость.

Унего не будет возможности справиться с чувством вины, которую такое преступление порождает. В процессе правосудия нет места, где он почувствовал бы себя прощенным, где увидел бы, что справедливость восстановлена. Представьте, как это отразится на его самооценке. Что ему остается? Попытаться оправдать свое поведение. Либо направить гнев на себя и всерьез задуматься над самоубийством. Либо направить гнев на окружающих. В любом случае, клеймо преступника останется на нем даже через много лет после того, как он «выплатит свой долг» и отбудет наказание. Ненависть и насилие, с которыми он столкнется в тюрьме, не оставят в его душе места раскаянию.

Как и пострадавшая девушка, он будет не в состоянии уйти от случившегося, поставить точку на своем прошлом. Рана останется открытой.

Своими действиями наш преступник совершил насилие над другим человеком. Он также посягнул на доверие в отношениях между людьми. Однако ничего в процессе правосудия не поможет ему понять масштабы причиненного вреда.

Преступление совершено человеком, который и сам прежде подвергался насилию. Хотя это и не может служить оправданием, но его действия стали результатом жестокого обращения с ним в прошлом. Еще ребенком он стал жертвой физического насилия. Когда вырос, продолжал подвергаться психологическому и духовному насилию, которое подточило его чувство собственного достоинства и отношения с окружающим миром. Никто в ходе судебного процесса не примет эти обстоятельства во внимание. Никто не поможет ему встать на путь восстановления.

Примечания:

(1)Robert Johnson, «A Life for a Life?» Jastice Quaterly, 1, No. 4 (December 1984), 571.

(2)Jack Henry Abbott, In the Belly of the Beast: Letters from Prison (New York: Random House, 1981).

(3)Dennis A. Challeen, Making It Right: A Common Sense Approach to Criminal Jastice (Aberdeen, South Dakota: Melius and Peterson Publishihg, 1986).

22

Глава 4 Некоторые общие темы

Хотя я обсуждал проблемы жертвы и преступника по отдельности, нельзя не усмотреть некоторые общие темы.

Раскаяние и прощение

До сих пор я анализировал их переживания и потребности, прежде всего, в терминах личного опыта и психологии. Теперь подойдем к этому с позиции христианской.

Оба человека нуждаются в исцелении. Для полного исцеления необходимо выполнить, по крайней мере, два условия: найти путь к раскаянию и путь к прощению.

Пострадавшим для исцеления очень важно суметь простить.

Схристианской точки зрения это кажется очевидным: мы призваны прощать наших врагов, тех, кто обижает нас, как Господь прощает нас. Мы не свободны до тех пор, пока нами правит вражда. Мы должны следовать примеру Господа.

Сточки зрения практики, жизненного опыта это кажется сложной, почти невыполнимой задачей. Как мать или отец могут простить убийцу своего ребенка? Преодолимы ли гнев и жажда мести? Как тот, кто не пережил ничего подобного, осмеливается давать такие советы? Можно ли думать о прощении до тех пор, пока не обеспечена полная безопасность? Возможно ли восстановить доверие к окружающему миру?

Простить, как и быть прощенным, не так легко. И те, кто не могут найти в себе силы для прощения, не должны взваливать на себя за это дополнительный груз вины. Истинное прощение не может быть результатом пожелания или насилия над собой, но должно прийти

всвое время и с Божьей помощью (1). Прощение — это дар, оно не должно стать непосильной ношей (2).

Поясним, что мы понимаем под прощением. Часто мы думаем, что простить — значит забыть о случившемся, вычеркнуть прошлое из нашей памяти, может быть, даже отпустить преступника безнаказанным. Но простить — не значит забыть. Эта девушка никогда не сможет — и не должна — полностью забыть о своей травме и потере. И нельзя от нее этого ожидать. Прощение не подразумевает, что мы должны перестать считать преступление преступлением. Мы вовсе не должны убеждать себя: «Это было не так тяжело, не так важно». И тяжело, и важно; и отрицая это, мы одновременно обесцениваем переживания и страдания жертвы и личную ответственность преступника.

Прощение — это освобождение пострадавшего из-под власти преступления и преступника. Не пережив прощение, не поставив точку на прошлом, мы оставляем свои раны открытыми, позволяем преступлению взять верх над нами, нашим сознанием и нашей жизнью. Таким образом, истинное прощение - это процесс освобождения и исцеления. Истинное прощение позволяет жертве выжить.

Существует несколько путей возвращения к жизни после преступления. Некоторые пострадавшие пытаются справиться с ситуацией «живя счастливо», считая, что лучший реванш после подобной трагедии — личный успех. «Они еще увидят» - таков ответ многих, и он психологически вполне оправдан. Но этот путь все еще оставляет преступника и преступление в фокусе внимания. Прощение же позволяет тяжелым переживаниям отойти на задний план, стать лишь воспоминанием о событии, пусть существенном, но переставшем занимать главное место в жизни.

Прощению содействуют некоторые условия. Существенную роль может сыграть признание преступником своей ответственности, выражение им сожаления, раскаяния. Важным условием становится и поддержка со стороны окружающих, а также ощущение восстановленной справедливости. Существенный момент в «исцелении памяти» — молитва, Представители церкви могут помочь, выслушав исповедь и отпустив грехи. Все мы, особенно наши церкви, несут ответственность создание соответствующей атмосферы, в которой может произойти такое исцеление.

Как я уже отмечал, обретение ощущения восстановленной справедливости может происходить по-разному. Один из таких способов отражен в библейском образе плача,

23

который мы встречаем в некоторых псалмах. Обращаясь к задачам Церкви, богослов Вальтер Брюгеманн очень точно определил его смысл:

«Зрелость — это способность открыто говорить об отрицательных сторонах явления. Я представляю себе священника, стоящего рядом со мной и спрашивающего; все ли ты высказал или что-то еще осталось? И я обнаруживаю, что, если я все открываю, ничего не утаивая, то иду домой обновленным и свободным. Но если мы не обращаемся к Богу с плачем, мы оставляем страдание в себе на всю нашу жизнь. Мы живем в мире людей, ждущих случая доверить свои страдания Господу. Тайна заключается в том, что если вы честно говорите о них Богу, Бог не пугается их, не обижается, не отдаляется, но, напротив, становится ближе... Очень много людей в нашей подавленной культуре испытывают постоянную потребность высказывать свою ярость, ненависть, обиды и страх. Люди не могут петь акафисты с такой свободой и легким сердцем, если до этого они не имели возможности выразить во всей полноте боль потерь и обид. Задача пастора — позволить людям говорить о том, что их волнует, чтобы потом они могли свободно славить Господа...

Задача Церкви не в том, чтобы говорить о хорошем, но чтобы говорить правду. Иногда единственная правда — та, что причиняет страдания. Псалом 87 написан как раз для таких ситуаций. Единственная правда, выраженная в этом псалме, — чувство боли и возможность дать душевной ране открыться. Следующий день может быть днем исцеления и миропомазания, но сегодня рана нуждается только в чистом воздухе. Псалом 87 не боится той болезненной правды, что в жизни бывают тяжелые, горькие моменты». (3)

На Церкви лежит ответственность за этот процесс. К сожалению, она слишком часто пыталась избежать страдания, обойтись без плача. Но в то же время от пострадавших требовала прощения. И неохотно прощала пострадавшим их естественные чувства гнева и враждебности по отношению к преступнику, обществу и Богу.

Так же как жертве нужно простить, преступнику нужно получить прощение. Как иначе он может справиться со своим чувством вины? Как еще может начать новую жизнь? Как может обрести чувство собственного достоинства? Как может быть спасен?

Преступники, вопреки общему мнению, нередко испытывают раскаяние в содеянном. Но чувство вины представляет собой угрозу для самооценки и чувства собственного достоинства. Одно исследование показало, что преступникам свойственны сильные приступы страха, среди основных причин которого — ощущение собственной «никчемности», незначительности (4). Отсюда, преступники прибегают к различным способам, лишь бы заглушить чувство вины и сохранить самоуважение.

Один из таких способов содействует формированию у преступников того, что Михаил Игнатьев определил как «стратегия самооправдания» (5). Они могут оправдывать себя тем, что «все так делают», что жертва «заслужила» это или вполне может справиться с причиненным ущербом, что они были спровоцированы на подобные действия. Они обращаются к языку социального и психологического детерминизма, утверждая «я развращен, потому что обделен». Точно так же склонность преступников придавать столько значения несправедливости, которой они подвергаются в ходе судебного процесса, нередко оказывается лишь попыткой забыть о собственной вине.

Чтобы примириться с собственной совестью, некоторые преступники даже выдумывают замысловатые истории о себе и о том, что совершили. Некоторые испытывают чуть ли не раздвоение личности, проводя строгую грань между Я-виновным и Я-подлинным.

Думаю, в основе переживаемых преступниками таких сильных эмоций, как гнев и ярость, лежит чувство вины. Признание вины оборачивается ненавистью к себе. Отрицание вины может обернуться ненавистью к окружающим. В любом случае подобная ненависть крайне разрушительна.

Некоторые утверждают, что чувство вины преодолевается через понесенное наказание: принимая наказание, преступник выплачивает свой долг и освобождается от чувства вины. Теоретически трудно определить, так ли это, но практика почти не дает положительных примеров. Чтобы наказание могло снять чувство вины, оно в глазах преступника должно быть законным и заслуженным. Однако такое случается нечасто. Больше того, преступнику трудно понять и согласиться с тем, что вред нанесен обществу и что долг, следовательно, должен быть выплачен обществу. Это слишком абстрактно, и к тому же преступники видят мало связи между собой и обществом.

У нас нет ритуалов, символизирующих, что долг выплачен и вина искуплена. Как отмечает Игнатьев, прощение снимает бремя долга в той же степени, если не больше, что и наказание. Однако обычно считают, что наказание должно предшествовать прощению. На

24

деле же наказание приносит только больший вред и кажется преступнику незаслуженным, тем самым закрывая возможность испытать прощение.

Новая жизнь требует одновременно прощения и исповеди. Для полного восстановления преступники должны исповедаться в совершенном зле, почувствовать свою ответственность и признать нанесенный вред. Лишь после возможно раскаяние, ведущее к началу новой жизни. Исповедь и раскаяние — таков путь исцеления преступников, но этот путь может принести исцеление и пострадавшему.

Но ничто: ни раскаяние, ни исповедь, ни прощение со стороны Бога или жертвы — не может уничтожить последствий действий преступника. Благодать, милость не даются так просто. Остаются еще обязательства по отношению к жертве. И тем не менее, спасение и свобода возможны.

Путь к такому спасению, по утверждению многих тюремных священников и посетителей, лежит в признании собственной глубокой греховности и недостойности, так как грех коренится в себялюбии (6).

Преступникам часто недостает представлений о нравственности, они больше заняты собственными проблемами и не способны разделить переживания окружающих. Однако, как я уже отмечал, эта озабоченность своими проблемами коренится в неуверенности в себе, а возможно, и ненависти. Но если это гак, условием исцеления может стать открытие того, что их ценят и любят, а вовсе не дальнейшее подтверждение их никчемности.

И жертва и преступник нуждаются в исцелении; последнее возможно лишь через прощение, исповедь, раскаяние и примирение. Некоторые из этих актов осуществляются в отношениях между личностью и Богом, личностью и церковью, личностью и общиной. Но точно также прощение, исповедь, раскаяние и примирение должны быть включены и в отношения — которых, возможно, и не было до преступления — между жертвой и преступником.

К сожалению, наша современная система уголовной юстиции ничему такому не способствует; даже напротив, делает примирение почти невозможным. В ходе уголовного процесса нет места для раскаяния, тем более — прощения. Больше того, своим характером процесс способствует тому, что преступники отрицают свою вину и сосредотачиваются на собственном положении. Такой процесс создает барьер между преступником и жертвой, подталкивая их к противостоянию, и тем самым препятствует поиску точек соприкосновения в понимании происшедшего и в разрешении конфликта.

Мое последнее утверждение можно наглядно проиллюстрировать случаем с молодым преступником, которого я встретил много лет назад. Отбывая срок наказания в тюрьме, он стал христианином. Когда он был досрочно освобожден, его предупредили: «Мы понимаем, что теперь вы стали христианином. Возможно, вы намереваетесь вернуться к вашей жертве и восстановить справедливость. Если вы только приблизитесь к жертве, немедленно снова окажетесь здесь!» Такая реакция понятна, но все-таки это трагедия.

Власть над собственной жизнью

Вопрос личной независимости и автономии стоит во главе угла проблематики преступления и правосудия, как их воспринимают преступник и жертва.

Одно из самых болезненных переживаний пострадавшего — это потеря внутренней свободы, отнятой у него преступником. Чтобы быть полноценной личностью, нам нужно осознавать возможность управлять собственной жизнью и судьбой. Преступник, присвоив себе право распоряжаться чужой жизнью, превращает жертву в вещь, предмет. Это необыкновенно унизительно.

Когда у людей отнимают нечто столь существенное, как чувство независимости, они стремятся вернуть себе способность распоряжаться своей жизнью. Жертвы преступлений нуждаются в восстановлении такого самоощущения и пытаются добиться этого самыми разными способами. Для одних выход заключается в преодолении, в понимании того, что они выжили, в достижении жизненного успеха. Другие принимают дополнительные меры предосторожности для обеспечения своей безопасности либо используют другие пути восстановления контроля над своей жизнью. Иные требуют мщения и сурового наказания. Некоторые способны вернуться к жизни через христианское всепрощение. В любом случае,

25

возможность распоряжаться собственной жизнью — лишение и возвращение этой возможности — вот главная тема переживаний пострадавшего.

Эта же тема — в центре переживаний преступника. Вообще много людей чувствует свою беспомощность и никчемность. В нашем обществе это ощущение отсутствия власти над собой и своей жизнью воспринимается молодыми людьми, как покушение на их мужественность, поскольку мужественность и власть часто отождествляются. Один из способов обретения уверенности в себе и ответа на подавление со стороны общества заключается в унижении другого. Гомосексуальное изнасилование в тюрьме принадлежит как раз к таким способам. Большинство преступлений — только извращенная попытка утверждения личной власти и значимости, неуклюжий способ самовыражения.

Но неужто и впрямь люди в нашем обществе чувствуют себя столь неуверенными? Безусловно, подобное утверждение противоречит американскому мифу о вознаграждении за способности: все, кто обладают определенными способностями и не боятся тяжелой работы, могут многого добиться в жизни. Если же им это не удается, пусть винят самих себя. Более того, успех мерится материальным достатком. Власть и богатство — вот основные критерии успеха и значимости. Но независимо от того, соответствует ли реальности миф об личном выборе и вознаграждении (что сомнительно в отношении многих), мало бедняков верят в него, во всяком случае, в отношении самих себя.

Я часто задумывался над тем, что, по-видимому, грань, разделяющая низшие и средние классы нашего общества, определяется не столько воспитанием и богатством, сколько ощущением личной независимости и свободы выбора. Большинство из тех, кто вырос в семьях средних и высших классов, верят, что они хозяева своей судьбы. Хотя существуют различные препятствия, а также удача и провидение, которые играют определенную роль, мы все же верим, что обладаем реальным выбором, властью распоряжаться своей судьбой.

Бедняки чаще всего не верят в это. С их точки зрения, то, что с ними происходит, — результат случая, а не предпринятых ими действий. Успех они воспринимают скорее как выигрыш, а не результат собственных усилий. Если же они подвергаются аресту за преступление, — это тоже игра случая, а не результат нарушения закона. Суть даже не в том, могут ли они реально совершать выбор, а в том, что они не верят в саму возможность выбора. Для некоторых людей преступление, тем самым, может стать способом обретения власти, которой им так недостает в жизни.

Многие считают, что события происходят помимо их воли. Такая установка подрывает теорию предупреждения преступности, базирующегося на устрашении. Для того, чтобы эта теория оказалась эффективной, люди должны верить, что их действия являются результатом свободного выбора, который, в свою очередь, влечет за собой определенные последствия. Но опрос, проведенный Паркером Россманом среди молодых жителей Нью-Йорка, многократно нарушавших закон, показывает иную картину (7).

Каждый день эти юноши наблюдали, как полиция арестовывает невинных людей. Каждый день они сталкивались с преступниками, которые разгуливали на свободе. В их представлении между преступлением и наказанием нет явной связи. Наказание для них, все равно что дождь. Дождь то польет, то перестанет. На виновного и невиновного дождь льет одинаково. Большинство из них предполагает, что раньше или позже они тоже будут арестованы и понесут наказание. Как и все остальное в их жизни, это должно произойти под действием неуправляемых сил.

Внашем обществе немало тех, кто лишен ощущения власти над собственной жизнью,

ипреступление может оказаться способом самоутверждения. В подобном контексте наш ответ на поступки тех, кто отнимает у других возможность распоряжаться собственной жизнью с тем, чтобы компенсировать собственную неуверенность, более чем странен: мы еще больше подрываем их ощущение собственной значимости и самостоятельности. Вся правовая система рассчитала именно на это — на подавление преступников всей мощью государства и усугубление их неуверенности. В ходе уголовного процесса с ними обращаются как с пешками. Направляют в тюрьмы, где еще больше ущемляют их личную свободу и чувство собственного достоинства, если только они не найдут возможность утвердить себя в какой-нибудь извращенной форме. Таким образом, они сопротивляются «исправлению» по тем же причинам, что пострадавшие сопротивляются нападению: потому что им отказывают

26

в собственной автономии. Как же мы можем надеяться, что заключенные выйдут из тюрьмы с чувством собственного достоинства, не основанным на подавлении других? (8)

Пострадавшим в ходе судебного процесса тоже отказано в самостоятельных решениях. Их потребности никого не интересуют, и сами они остаются за пределами процесса правосудия, что усугубляет их чувство беспомощности.

Итак, и преступнику, и пострадавшему в ходе уголовного процесса отказало в самостоятельных решениях, что наносит вред обоим. Но одностороннее право на принятие решения имеет и другие последствия. Концентрация власти в одних руках может развратить тех, кто ей обладает, внушить им, что они выше закона. Подобное средоточие власти плюс различия в образовании и социальном статусе часто приводят к тому, что люди, играющие ключевую роль в правосудии, не способны проникнуться чувствами и переживаниями тех, у кого этой власти нет, будь то преступник или пострадавший. Они часто отказываются принимать к сведению точку зрения, отличную от собственной. Средоточие власти в руках обвинителя и судьи усугубляет проблему.

Итак, преступление нередко есть способ самоутверждения преступника. Преступник лишает свою жертву индивидуальной свободы и власти над собой. Для психологической реабилитации пострадавшие нуждаются в восстановлении чувства автономии. Что касается преступников, то их личностная работа должна быть ориентирована на развитие самостоятельности и внутренней свободы, не связанных с подавлением других. На деле же, процесс уголовного правосудия только усугубляет проблему, лишая преступника и жертву законного чувства самостоятельности, власти над собственной жизнью, одновременно концентрируя всю власть в руках немногих.

Теперь попробуем сопоставить проблемы преступника и пострадавшего с несколько иной точки зрения.

Судья Чэллин отметил, что одна из основных черт, присущих большинству преступников, с которыми он сталкивался, состоит в том, что в глазах общества все они — неудачники (9). И именно неудачники чаше всего склонны отстаивать себя с помощью преступления. Для них угроза наказания не так страшна, как для многих других. Устрашение, заключает судья, менее всего эффективно именно для тех, кто больше всего в нем нуждается: кто терпит постоянные неудачи, кому нечего терять, кто в самую последнюю очередь думает о последствиях в виде ареста и наказания.

Говоря о пострадавших, норвежский криминолог Нильс Кристи обратил внимание, что виктимизация сама по себе не является чем-то очевидным (10). Скорее, она «создается» в интерпретации события его участниками. При одинаковых обстоятельствах одни считают себя жертвами, другие — неудачниками, третьи — победителями. То, как «жертва» интерпретирует ситуацию, зависит от многих факторов. Если человек, проанализировав случившееся, приходит к выводу, что ему причинен вред, он может счесть себя жертвой. А кто-то другой свыкся с положением неудачника. И будучи неспособным увидеть причиненный ему вред, может истолковать ситуацию как очередное невезение, новое подтверждение того, что он неудачник.

И Кристи, и социологи Ричард Сенетт и Джонатан Кобб обратили внимание, что наше общество склонно внушать людям, оказавшимся на дне, что они в большей степени неудачники, чем жертвы (11). Дети из семей рабочих чаще всего объясняют свою несостоятельность личными недостатками, а не социальной несправедливостью. Именно бедняки особенно часто считают себя неудачниками.

Люди, привыкшие считать себя неудачниками, могут пойти на преступление с единственной целью — самоутвердиться.

В то же время, поскольку они уверены, что все, что с ними происходит, есть просто «игра случая», постольку угроза тюрьмы и наказания не является для них сдерживающим фактором. Так возникает новый класс жертв: жертв-преступников.

Одни из таких жертв осознают себя таковыми, другие — нет. Люди, привыкшие к невезению и сталкивающиеся с преступлением ежедневно, видят себя неудачниками, теряют контроль над своей жизнью и рассматривают преступление как очередную неудачу. Бедственное социальное положение только усугубляет их ситуацию. Именно из этой группы и выходят многие преступники. И создается порочный круг.

27

Мистификация преступления

Случай с молодым человеком, ограбившим и ранившим девушку, привлек к себе много внимания внутри общины. Однако — как и в большинстве подобных случаев — сообщения о событиях и действующих лицах были существенно искажены как в средствах массовой информации, так и в ходе судебного процесса.

Искалеченный жизнью юноша, нанесший рану девушке, стал преступником, некоей абстракцией, стереотипом, с которым и обходились соответственно. Раненая девушка стала жертвой, но се нужды остались без должного внимания. Событие превратилось в преступление, которое описывалось и трактовалось с точки зрения символических и правовых категорий, непонятных его непосредственным участникам. Весь процесс был мистифицирован, превращен в некий миф, ставший удобным инструментом прессы и политики.

Преступление занимает много места в ежедневной информации, которую мы получаем из газет. Исследования показали, что отчасти это объясняется коммерческими интересами: сенсации привлекают людей. Но преступление занимает столько места еще из-за того, что это «легкие новости». В отличие от других новостей, сведения о преступлении легко доступны: репортеру достаточно поддерживать связь с полицией и прокурором. Но эти «новости» часто бывают необъективными, и принимаются журналистами без достаточной критики. Информация о преступлении, поступающая из официальных источников, часто не подвергается сомнению и не проходит дополнительной проверки. Чтобы иметь постоянный доступ к подобной информации, журналисты должны оставаться в добрых отношениях с полицией и прокурором, что отнюдь не способствует объективности. Следовательно, информация о преступлении подается с точки зрения официальной власти. Такая информация не только страдает односторонностью, но также представляет преступление как абстракцию и миф.

Преступление служит и важным орудием в руках политиков. Преступление может стать палкой для битья. Взгляды па преступление в значительной мере определяют положение человека в обществе. Являетесь ли вы жестким реалистом? Или мягкотелым идеалистом? Высказаться по поводу преступления значит принять определенную сторону, занять некую позицию, как мы это увидели в президентских выборах 1988 года в США.

И снова за всем этим теряются чья-то боль и реальные обстоятельства преступления. По мере того, как процесс мистифицируется и мифологизируется, он все дальше отрывается от жизни. Такой процесс вселяет в нас страх.

Все это сказывается на нашем чувстве общности. Сталкиваясь с преступлением, мы встаем перед определенным выбором. Мы можем сплотиться и вместе противостоять «врагу». Чувство общности, возможно, и возрастет, но это будет обороняющаяся, замкнутая на себе, агрессивная община. Или мы можем попрятаться по домам, перестав кому-либо верить. Чувство общности, и так ослабленное, еще больше пострадает.

Таким образом, то, как мы отвечаем на преступление, имеет серьезные последствия для нашего будущего.

Примечания:

(1)Мне помогли работы Marie Marshal Fortune Sexual Violence: The Unmentioneable Sin (New York;

Pilgrim Press, 1983), and «Justice-Making in the Aftermath оf Woman-Battering», in Domestic Violence on Trial, ed. Daniel Sonkin (New York: Springer Publishers, 1987), pp. 237—248. Сравни Jeffrie G. Murphy and Jean Hampton, Forgivness and Mercy (Cambridge University Press, 1988) and Thomas R, Yoder Neufeld, «Forgiveness and the Dangerous Few: The Biblical Basis», address to the Christian Council for Reconciliation, Montreal, Qedec, November 18, 1983.

Мортон MaкКаллум-Патерсон высказал предположение, что прощение может подразумевать добровольный отказ от возмездия. Также оно может подразумевать готовность передать все в руки Господа. Он указал на то, что корень слова «прощение» в Новом Завете означает передавать или откладывать. См.:

Toward a Justice That Heals (Toronto: The United Church Publishing House, 1988), стр. 56.

(2)Спасибо Дейву Уорту за это удачное замечание.

(3)По материалам семинара по изучению псалмов в Торонто, Онтарио. Цит. по «A Reflective Analysis on Reconsiliation as It Relates to Criminal Jastice», неопубликованному докладу по результатам дискуссии рабочей группы Национальных ассоциаций в сфере уголовного правосудия на семинаре в мае 1987 г. в Оттаве, Канада.

28

(4)См. David Kelley, «Stalking the Criminal Mind: Psychopaths, ―Moral Imbeciles‖, and Free Will», Harper’s, August 1985.

(5)Ignatieff, «Imprisonment and the Need for Justice.»

(6)См. Gerald Austin McHugh, Christian Faith and Criminal Justice: Toward a Christian Responce to Crime and Punishment (New York: Paulist Press, 1978), pp,172ff.

(7)Parker Rossman, After Punishment What? (Cleveland, Ohio: Collins, 1980).

(8)Особенно полезным источником для анализа вопроса о власти является Richard Korn, «Crime, Criminal Justice, and Corrections», University of San Francisco Law Review, October 1971.

(9)Dennis A. Сhalleеn, Making It Right (Aberdeen, South Dakota: Milieus and Peterson Publishing, 1986), pp. 21ff. and 43ff.

(10)Nils Christie, ―The Ideal Victim.‖ Неопубликованная лекция, прочитанная в рамках 33-го международного курса по криминологии, Ванкувер, Британская Колумбия.

(11)Jonathan Cobb and Richard Sennett, Hidden Injury of Class (New York: Cambridge University Press,

1977).

29

ЧАСТЬ II Парадигма правосудия

ГЛАВА 5 Карательное правосудие

Впроцессе отправления правосудия боль и потребности обеих сторон — пострадавшего и преступника — остаются без должного внимания. Больше того, иногда наносится и дополнительный вред.

Всудебном процессе преступление начинает выходить за границы реальности: преступление мистифицируется и мифологизируется, его превращают в некий символ, которым манипулируют политики и пресса.

На протяжении последних нескольких веков предпринималось довольно много

попыток преобразовать этот процесс. Бытующее мнение, что «ничто не помогает» и реформаторские усилия не дали никаких положительных результатов, не совсем верно. И все-таки многие реформы, если не большинство, зашли в тупик, привели к самым разным непредвиденным последствиям: результаты резко отличались от первоначальных замыслов. Тюрьмы, например, исходно рассматривались как гуманная альтернатива телесному наказанию и смертной казни; тюремное заключение должно было ответить на потребность общества в наказании и изоляции преступников и одновременно содействовать их перевоспитанию — однако уже в течение первых лет введения тюрем они стали местами ужаса. В результате зародилось движение за реформирование тюрем.

Признание того факта, что тюрьмы не соответствуют требованиям, которые к ним предъявлялись первоначально, в скором времени привело к поискам «альтернатив» тюремному заключению (1). Вводилось много альтернатив, но их опыт никак нельзя назвать положительным. Часто они служили альтернативами другим «альтернативам», но не заменой лишения свободы. Слишком часто эти альтернативы не доводились до каких-либо официальных действий. Одновременно с распространением «альтернатив» численность тюремного населения продолжала расти, что вело к увеличению числа людей, подпавших под контроль и наблюдение со стороны государства. «Сеть» контроля и отслеживания разрасталась по всем направлениям, но при этом без какого-либо заметного влияния на преступность; основные потребности жертвы и преступника все так же оставались без внимания.

В чем же причина? Почему непосредственные потребности вовлеченных в преступление людей — говорим ли мы о правонарушителе или о том, чьи права нарушены,

— почему их потребности оказываются столь незначимыми для отправления «правосудия»? Почему преобразования, призванные реформировать систему правосудия, часто так бессильны изменить этот стандарт? Ответ коренится в нашем общем понимании сущности преступления и правосудия. И до тех пор, пока мы не обратимся к обсуждению этих базовых определений и понятий, вряд ли стоит ожидать подлинных изменений.

Но существуют ли и в самом деле общие, единые для всех определения преступления и правосудия? На первый взгляд, мы обнаруживаем значительные расхождения, даже среди профессиональных юристов. Судьи, к примеру, демонстрируют удивительное разнообразие во взглядах на то, какое наказание соответствует тому или иному преступлению, и почему. В этом основная причина такого серьезного недостатка, как отсутствие единообразия в вынесении приговоров. Расхождение во взглядах и даже в философских концепциях отчетливо проявилось в ходе исследования, когда нескольким судьям дали на рассмотрение идентичные дела и спросили, какой бы приговор они вынесли. Разница в результатах

30