Грот Я.К.. Державин и граф Петр Панин

не туда, где б он безопасен был; почему и представляется мне, что гораздо легче сему коменданту пред военный суд явиться если бы обстоятельство того востребовало, нежели вам по изъявлению вами желания военного суда, ибо регулы военный да и все прочие законы пришлют в настоящее доказательство и вероятность больше существенные действия, нежели сокровенность человеческих сердец, изъявляемых словами. Сего ради, по истинному к вам усердию, советую отложить желание ваше предстать пред военный суд".

Любопытно заключение письма: "Впрочем будьте уверены, что все сие из меня извлекло усердие к людям, имеющим природные дарования, какими вас творец вселенной наградил, по истинному желанию обращать их в прямую пользу служения владеющей нашей Великой Государыне и отечеству и по той искренности, с которою я пребыть желаю, как и теперь с почтением сем вашего благородия верный слуга граф Петр Панин".

Теперь, имея в руках своих уже столько данных по обстоятельствам, которые Екатерина поручила ему разъяснить, Панин счел благовременным отвечать на ее запрос, и в донесении 17-го октября писал: "По окончательному исполнению повелений вашего величества вступили ко мне по моим требованиям столь великие, особливо от Державина изъяснения, что и меня раба вашего удивили дерзновенным дозволением себе толикого распространения в извинении, которое требует в непорочной истине нескольких только слов; но по прочтении онаго заставили меня и к единому вашего величества любопытству поднести оныя здесь все в оригинале. Смею при том, Всемилостивейшая Государыня! о саратовском коменданте с подчиненными ему офицерами, пробившимися сквозь злодея, то присовокупить, что они в точности исполнили, и заслугу свою показали по настоящей своей Вашему Императорскому Величеству присяге, где каждый обещает и должен в потребном случае не щадить, своего живота и где от всякого требуется не витейственных слов и вмешательства в чужие, себе не принадлежащие и выше своего звания должности и дела, но существительных всякого по своему званию действ и безмолвного повиновения одного другому по предписанному в регулах порядку, от которых мне по приближении злодея на Саратов далеко было отступлено собиранием советов с приглашением и купечества; усердие мое об истинном соблюдении установленных от Вашего Императорского Величества безмолвственных повиновений, по форме правительства самодержавной власти и по чинам одного над другим установленным, не могло меня воздержать, чтоб Державину не сделать такого предложения, какое вы изволите здесь в копии усмотреть, а саратовскому коменданту дать повеление, чтоб он тамошних купцов Кобякова и Протопопова прислал сюда скованных" и проч.

При строгости, с какою граф Панин смотрел на Державина, может показаться странным, почему он отказал ему в суде. Главною причиною того было вероятно опасение шумной огласки дела по спору гвардейского офицера с местным начальством, распоряжения которого не были оправданы событием.

Граф Панин, конечно, понимал, что если бы до нападения Пугачева на Саратов, было там принято мнение Державина идти на встречу злодея, сделав перед городом укреплёние, то ход происшествий мог бы измениться". А между тем, к делу были причастны с одной стороны сам астраханский губернатору , а с другой, управляющий конторою иностранных поселенцев, состоявший под покровительством сильного начальника, князя Орлова. Нельзя, было также упускать из виду, что Державин своими действиями во время этой командировки заслужил полное одобрение многих уважения достойных лиц: Бибикова, князей Щербатова и Голицына, Павла Потемкина и Суворова, чему он имел в руках самые убедительные доказательства. По этому гораздо проще и удобнее должно было казаться графу Панину решить дело без суда, по своему личному усмотрению.

Бошняк, успевший с помощью своего покровителя, Кречетникова распространить в высшем начальстве убеждение, что он с оружием в руках "пробился сквозь злодейскую толпу", не удовольствовался этим: он сам в ноябре месяце ездил в Симбирск к графу Панину и получил там разрешение снова вступить в свою комендантскую должность. Еще, прежде того саратовские изменники, которые в сражении при Черном Яре попали в руки правительства, были преданы графом Паниным "скоро-решитёльному" военному суду, который, приказано произвести

случившемуся тогда в Саратове генералу Мансурову. Состоявшейся, об них приговор был препровожден главнокомандующим к императрице вместе с новым засвидетельствованием в пользу Бошняка. Екатерина, отвечая 20 ноября разом на восемь донесений Панина, дала в письме своем следующий отзыв по этому предмету: "касательно до дела поручика Державина и саратовского коменданта нашла я, что ваш ответ, сделанный Державину, и правила, из которых оной истекает, суть таковы беспорочны, как от ревности вашей к службе ожидать надлежало, и сей ответ таков хорош и полезен быть может сему молодому человеку, что конечно образ мысли его исправить, буде: природное в нем. здравое рассуждение есть. Саратовского коменданта поведение, о котором вы обновляете похвалу, не оставлю без взыскания" (т. е. вознаграждения). Государыня не замедлила исполнить это обещание: в начале следующего года, после казни Пугачева, она пожаловала не только самому Бошняку 370 душ, но и жене его 2000 р., "потому что она" как сказано было в одном частном письме к Державину "жаловалось, что все потеряла при нападении Пугачева на Саратов".

Что касается до Державина, то граф Панин, напротив совершенно забыл или не захотел сдержать свое обещание "довести до сведения Императрицы об услуге, оказанной им в поражении киргиз-кайсаков". Строгий и оскорбительный ответ главнокомандующего должен был нанести жестокий удар самолюбию офицера, избалованного своими отношениями с другими генералами. Чрез несколько дней после того Державин получил и от князя Голицына, по прежнему благосклонного к нему, частное письмо о неудовольствии Панина.

"Я с крайним моим сожалением", писал Голицын, на "сие следствие взирая и будучи исполнен истинным моим к вам доброжелательством, изыскиваю все удобовозможные средства к утолению графского гнева... но как не вижу еще в сем случае мнимого мною успеха, то и пишу теперь к Павлу Сергеевичу (Потемкину), дабы он, находясь над вами командиром, оказал вам в настоящем происшествии прямую свою протекцию". Но Голицын, не зная отношений между обоими генералами, напрасно надеялся в этом случае на помощь Потемкина. При том можно наверное сказать, что если бы этот вельможа узнал, как императрица смотрит на Державина, то он, даже и будучи в душе на стороне его, все-таки ничего бы для него не сделал. Меж тем, однако же, Павел Потемкин, еще вовсе не подозревая невзгоды, которой подвергся Державин, звал его в Казань, откуда сам он по своей инструкции сбирался ехать на Яик для исследования в источнике настоящих причин бунта.

По этому Державин во второй половине октября отправился в Казань, но этою поездкою решился он воспользоваться и для того, чтобы побывать у графа Панина в Симбирске. Он откровенно сознается, что язвительный ответ главнокомандующего "внушил молодому чувствительному к чести офицеру желание ехать к графу и, лично с ним объяснившись, рассеять и малейшее в нем невыгодное о себе заключение."

До сих пор мы в своем изложении основывались на подлинных документах, которые нам удалось собрать для дополнения и поверки записок Державина. Но в сообщении обстоятельств его представления Панину мы принуждены ограничиться этим последним источником. Рассказ о свидании с Паниным составляет одну из самых живых и всего лучше написанных страниц записок Державина. Мы представим его здесь в несколько сокращенном виде.

Под самым Симбирском он встретил графа Панина, ехавшего с большою свитою на охоту; поэтому он отправился прежде к князю Голицыну, который в то время был также в Симбирске. Голицын чрезвычайно удивился смелости Державина и советовал ему лучше ехать, не останавливаясь, в Казань и там искать покровительства Потемкина. Державин при этом услышал, между прочим, что. Панин уже недели две (следовательно с получения его рапорта) повторяет публично за столом, что он ждет от государыни повеления повесить Державина вместе с Пугачевым.

По возвращении Панина с охоты, Державин поспешил явиться к нему; после первых слов граф спросил, видел ли он Пугачева. "Видел на коне под Петровском", отвечал офицер (Пугачев гнался

за ним по Дороге от Петровска к Саратову). "Прикажи привести Емельку", сказал Панин Михельсону.

Чрез нескольку минут введен был самозванец в оковах по рукам и по ногам, в старом засаленном тулупе. Он стал на колени. Граф спросил: "Здоров ли, Емелька"?-Ночи не сплю, все плачу, батюшка, ваше графское сиятельство. — "Надейся на милосердие государыни" и с этим словом Панин приказал увести его, Так, по замечанию Державина, гордый начальник хотел с одной, стороны похвалиться тем, что Пугачев в его руках, а с другой, уколоть Державина, дав ему почувствовать, что он при всех своих усилиях не мог поймать злодея.

После удаления Пугачева главнокомандующий и все бывшие тут штаб и обер-офицеры пошли ужинать. Державин, хотя и не получил приглашения, однако же отправился вслед за другими и занял место у графского стола, помня что он гвардейский офицер и сиживал за одним столом с императрицей. Заметив его граф нахмурился, заморгал по своей привычке глазами и вышел под предлогом, что забыл отправить курьера к государыне.

На другое утро еще до рассвета, Державин явившись опять к главнокомандующему, ждал его несколько часов. Наконец около обедни, граф вышел в приемную галерею, где уже собралось много военных; на нем был широкий атласный шлафрок серого цвета и большой французский колпак, перевязанный розовыми лентами. Панин прошел несколько раз по галерее, ни с кем не говоря ни слова, и даже не посмотрел на дожидавшегося поручика. Тогда Державин решился сам подойти к нему и сказал: "я имел несчастие получить вашего сиятельства неудовольственный ордер, беру смелость объясниться". Граф удивился, но велел Державину идти за собою и повел его в кабинет чрез целый ряд комнат.

Дорогой он с сердцем делал выговор Державину, между прочим за то, что он в Саратове не уважительно обращался с комендантом и даже раз прогнал его от себя.

Сознаваясь во всем, Державин оправдывался пылкостью своего нрава и прибавил: "Кто бы стал вас обвинять, что вы, быв в отставке на покое, из особливой любви к отечеству и приверженности к службе государыни, приняли на себя в столь опасное время предводить войсками? Так и я, когда все погибало, забыв себя, внушал в коменданта и во всех долг присяги к обороне города". Панин, надменный, но вместе и великодушный, как характеризует его Державин, был тронут этим и другими откровенными объяснениями его и наконец со слезами сказал: "садись, мой Друг, я твой покровитель". Вслед за тем, по докладу камердинера, вошли съехавшиеся в Симбирску военачальники: князь Голицын, Огарев, Чорба, Михельсон. Первый, который принимал в Державине особенное участие, тотчас бросил на него испытующий взгляд, желая угадать, что произошло. Державин старался веселым видом показать, что гроза миновалась. Вскоре развязный и шуточный разговор его с графом еще более убедил присутствовавших в добром расположении к нему главнокомандующего. Выходя из кабинета, граф Панин пригласил его к обеду за столом посадил его против себя и много с ним разговаривал. Державин заметил сильное любочестие и непомерное тщеславие в рассказах этого, впрочем, честного и любезного начальника. После обеда граф пошел отдыхать. В 6 часов пополудни свита, как делалось обыкновенно при дворе Екатерины, опять собралась и в этот раз граф Панин много разговаривал с Державиным, вспоминая семилетнюю войну, турецкий поход и особенно взятие Бендер, которым он немало превозносился; при этом он часто возвращался к мысли, которая напоминала и строгое письмо его к Державину, т. е. что молодым людям во всех делах нужна практика, потом Панин сел играть в вист с Голицыным, Михельсоном и еще кем-то. Тут Державин испортил все дело одною неловкостью. Во время игры он подошел к Панину и сказав, что едет в Казань к генералу Потемкину, спросил, не угодно ли будет что приказать. Граф не мог скрыть своей досады и, отвернувшись, сухо отвечал: нет. Державин после думал, что ошибка его состояла в бесцеремонности, с какою он, не желая попусту тратить время, потревожил графа среди игры вместо того, чтобы побыть еще в месте пребывания главнокомандующего и потом откланяться ему в особом представлении; но причина неудовольствия скрывалась, кажется, глубже и объясняется отношениями между Паниным и Павлом Потемкиным.

Первый, после приема, сделанного им Державину был неприятно поражен, услышав что он едет искать благосклонности врага его. Нерасположение к Державину снова пробудилось в душе графа. Оно имело решительное влияние на всю будущность Державина. Долго он не получал никакой награды за службу во время пугачевщины, тогда как сверстники его, употребленные в эту же пору по секретной комиссии или по другим поручениям, были щедро награждены. Наконец он добился таки справедливости: через два года после казни Пугачева Екатерина пожаловала Державину 300 душ в Белоруссии, но вместе с тем он, против своего желания переведен был в гражданскую службу.

После того ему только раз в жизни довелось опять встретиться с графом Петром Паниным. Это было не задолго до смерти последнего, в 1789 году в Москве. Державин приехал туда по тому поводу, что в тамошних департаментах сената производился над ним суд по тамбовскому губернаторству, от которого он был отрешен вследствие неудовольствий с генерал-губернатором Гудовичем. Дело было уже решено; Державин дожидался только объявления сената, что нет препятствия к отъезду его в Петербург. Тогда-то и решился он обратиться к графу Панину, чтобы просить его помощи к ускорению выдачи этого объявления. К чести Панина, говорит Державин в своих записках, должно сказать, что этот вельможа принял его благосклонно и исполнил его просьбу. Это окончательно примирило незлопамятного Державина с бывшим его начальником. "Таковая благосклонность, думал он, единственно от доброго и сострадательного сердца происходила". Но тут же он прибавляет, что, по мнению других, граф Панин помог ему из неприязни к генерал-прокурору князю Вяземскому, который тогда преследовал Державина.

Примечания

1.Военным орденом 1-й степени и 2,500 душ крестьян.

2.Казанской, Оренбургской и Нижегородской.

3.Александр Михайлович, впоследствии губернатор полоцкого наместничества и, наконец, сенатор.

4.Здесь Кречетников забывает то, что он несколько раз повторял в ордерах своих Бошняку, именно чтоб он "советовал" с Лодыжинским и действовал с ним "единодушно".

5.Но они-то и требовали особого укрепления, комендант же сперва не хотел никакого, а потом стал укреплять старинный вал, окружавший весь город, что было неисполнимо и действительно осталось без исполнения.

6.Последнее было неверно. Державин поехал в противоположную сторону — в Сызрань.

7.Две степные реки Оренбургского края, которые текут почти параллельно между собой.

8.У Пушкина это событие, как и вообще вся вторая половина истории бунта, изложена очень кратко и более по преданиям, чем по положительным источникам.

9.Из современных документов видно, что Голицын прежде, действительно, посылал на Узени разведчиков, но, как сам он писал Державину, эта партия, возвратясь 12-го числа, "не нашла никаких знаков, что и удостоверяет меня о каком либо другом намерении злодея". После же того, если бы Голицын и отправил на Узени новую партию; она никак не успела бы вернуться одновременно с державинскою.

10.Так сам Бошняк описывал свое отступление в рапортах своих, но в сущности дело происходило несколько иначе: из всех документов видно, что он только ретировался верст шесть под выстрелами пугачевцев, почти не попадавшими в его отряд.