Даль В.И.. Письма к друзьям из похода в Хиву

юлламе, а в двух шагах от нас Леман, Ханыков и корнет Шотт, ординарец В. А. Впрочем артель наша не разделилась: кони, люди и верблюды остались под ведением Иванова, а мулла произведен в чай-баши, и разливает в кибитченке нашей чай. Знаете ли, как хорошо посидеть вокруг огонька и пить чаек!

В укреплении гарнизон живет в довольно опрятных и удобных землянках, но воздух в них спертый, нездоровый и ничем не может быть исправлен. В. А. покупает у здешних Кайсаков несколько кибиток с тем, чтобы поместить в них часть больных и здоровых. Я также согласен, что в кибитках, с огоньками, жить гораздо здоровье. Кайсаки все кочуют спокойно на своих местах, ничего не боятся, и доселе их никто не тронул волоском. Старый хрен Юсуп Куланов явился с просьбою, чтобы камыш на зимовье его, верстах в 8 отсюда, был пощажен. Вероятно просьбу его исполнят, хотя для нас это очень неудобно.

IV. Аты-Якши, на р. Эмбе, 23 Декабря.

Вчера мы было уговорились с удалым уральским есаулом Назаровым (Максимом) ехать сегодня до свету на кабанов, которых здесь в камышах много. Я встал сегодня часа за полтора до свету, вышел с холода на холод, потому что в юлламе нашей также не было еще огня, — снег сильно захрустел под ногами, дыхание мгновенно мерзло на длинных усах и на бороде: я не брился уже более месяца, со дня выступления из Оренбурга. Окинув взглядом воротник тулупа, под которым провел ночь, я встретил несколько длинных сосулек: видно холодно. Подошедши с фонарем к термометру Чихачева, висящему постоянно под часами, у кибитки В. А., я узнал, что и сегодня опять 26°. Воздух тих, небо ясно, звезды сверкают. Подумав хорошенько, разсудил, что лучше остаться дома, особенно еще после бани, или лучше выразиться по польски: мовни, потому что я с Ивановым вымылся вчера вечером у Зайчикова в землянке. И так я пошел в юлламу Назарова, который занимался разливкою чая, и объявил, что я на сегодня отщепетец. Ханыков, который, на все время нашего здесь пребывания, перебрался в укрепление к Васильеву, снарядился однакоже и поехал на кабанов. Он был замечательно уродлив в огромном, толстом совике своем, с ружьем (в чехле) за плечами, особенно, когда сердился в это время и подбирал пули и патроны по калибру. Я советовал ему дружески оставить воинственныя, предприимчивыя затеи свои и ехать просто зрителем, потому что кабан иногда не любит шутить, а испуганная выстрелом и нападением кабана лошадь не редко скидывает подобных ездоков. Он однакоже пребыл тверд и не поколебим: пошли ему Господь на этот раз побольше равновесия. Напившись чаю, вышел я взглянуть на восходящее солнышко, мутное, бледное,

сонное, — и увидел вместо одного солнца три. При нынешней стуже мы уже частенько видели эти побочные облики Аполлона, но ни разу еще облик не был так хорош, как сегодня. Решительно нельзя было сказать, которое из трех видимых светил настоящее солнце: можно было только догадываться, что это, как обыкновенно, среднее. Я забыл сказать, что перед самым восходом над солнцем поднялся высокий столп яркаго света, потом уже явились три солнца, потом вскоре начали тускнеть, два из них приняли радужные цвета и растянулись несколько по виртикалу, края их заплыли, и ярче разгоравшееся солнце разогнало остатки своего подобия. День ясный, тихий, почти теплый — а 26°!! В землянках укрепления 8° — 10° тепла, а между тем там жарко и душно: дыхание видно, как в холодной комнате, а нам, окостневшим уже на морозе, жарко. Светлыя искры льются по воздуху, переливая фиалковые, радужные цвета: блеск снега на земле невыносим без наглазников, и больным, которых в одном нашем т. е. 4-м отряде более 70 человек, не хорошо: тут никакое лекарство не помогает, коли сам не подымешься. Болезни большею частно простудныя, в укреплении напротив до сотни человек горячешных, цынготных и проч. Землянки их хороши, но землянка всегда землянка: будь она опрятна и светла, все она под землей! Вот почему, кажется, очень хорошо делают, что хотят вывести большую часть гарнизона в кибитки. Верьте мне, в кибитке и при 30° хорошо и тепло, был бы только днем огонек, хоть маленький, чтобы можно погреться глазами и воображением, — и был бы на ночь хороший тулуп да кошма. И так, морозу мы не боимся, не шутя: пишу это при 26°, в такое время, когда в продолжении месяца два только раза термометр показывал менее 10°, шесть раз более 28 ми, двенадцать дней более 20-ти. Мы простоим здесь с неделю или более: может статься, морозы спадут. Это было бы желательно для нижних чинов, которые не могут раскладывать бивачных костров, а иногда с нуждою только сварят свою кашицу. Их кормят очень хорошо, теперь дают по целому фунту мяса в день. Здесь вблизи кочуют Назаровцы (Чиклинцы) и начинают уже садиться на зимовье. Отряд наш проходил местами вплоть мимо аулов их, и к чести отряда должно сказать, что никто не тронул Кайсаков пальцем, не смел взять волоска, или клока шерсти, не говоря уже о баране. Я не думал, что все это обойдется и может обойтись так чинно. Известный батырь — в старые годы наездник и вор — Юсуп Куланов получил вчера xopoшиe подарки, между прочим синий кафтан, двуствольное ружье и золотой перстень с арабскою надписью. Старик, лет 80, был очень доволен и обещал стараться о пополнении недостающих верблюдов, лошадей и рогатаго скота. Для этого через неделю будет у нас туй, т. е. пир, на который должны собраться все ближние Назаровцы и вести с собою скот, что у кого лишнее есть, и за каждую голову будут платиться деньги.

Написав это, я отправился в столицу нашу, в укрепление, сам не зная, за чем и к кому, так прогуляться. Вдруг входит Ханыков, мерзлый, отчаянный; он воротился с

неудачной охоты, и говорит: «идите скорее в лагерь, вас ищут: гонцы прибыли с Ак-Булака (со втораго укрепления) с известием, что там дерутся с Хивинцами». Вот разсказ посланных: 13-го Декабря отправлены были отселе 130 человек пехоты и сотня казаков в Ак-Булак, чтобы привести оттоле всех больных, до сотни. Команда эта, ничего не чая, остановилась для последняго ночлега 18 Дек. верст за 10 недоходя укрепления, и ночью вдруг Хивинцы с криком и визгом напали, кинувшись наперед всего на лошадей. Лошади были стреножены, но до 30 треног лопнуло, и кони шарахнулись без удержу; 40 верблюдов поскакали за ними вслед. Между тем отрядец справился, собрал остальных лошадей и верблюдов, окружил себя завалом из телег и вьюков и благополучно выдержал 1 1/2 дневную осаду 2-х до 3-х тысяч Туркмен, Каракалпаков и Хивинцев. Казаки и солдаты отстреливались славно, кидались несколько раз из засады своей на неприятеля, который наконец принужден был удалиться. С нашей стороны убиты: три солдата и два казака; ранено 11. У Хивинцев потеря не известна, потому что они утаскивали убитых и раненых с собою; но сами посланные, бывшие вожаками при отряде, видели 8 человек, свалившихся с лошадей. Трое убиты были так близко, что тела их Хивинцы не успели выхватить и покинули. На одном из посланных была завоеванная сабля, которых взято 5. Прибыв за тем благополучно в укрепление, молодцы наши услышали здесь, что тот же Хивинский отряд осаждал его три дня, но не могши нанести ему никакого вреда и потеряв несколько человек от гранат и картечи, прошел мимо, вероятно для разведок; — и на этом то розыске встертил конвой, посланный для больных. Вся слава разбойников и трусов состоит в том, что они зверски замучили и разрезали по частям однаго Кайсака, посланнаго, охотой, с увещевательными грамотами к Хивинскому народу, к Каракалпакам и проч., дабы, по возможности, предупредить напрасное кровопролитие. Прибывшие сюда гонцы нашли остатки тела его на дороге, верст не более как в 5-6 от самого укрепления. Это озлобило вообще всех Кайсаков до того, что они называют Хивинцев кяфырами, не мусульманами и клянутся в мести. Тем вернее будут они нам служить, тем менее можно ожидать побегов, хотя, правду сказать, и теперь из отряду нашего бежало Кайсаков 3 или 4 человека, и только из числа высланных за нами Бай-Мохамедом, при 350 верблюдах, прибывших вовсе отдельно и по себе, бежало 12 человек Кайсаков. И так, первая победа над неприятелем одержана, а главное — Хивинцы вышли из гнезда своего и должны теперь драться. Пора спать: до завтраго. Двое Кайсаков прибывших с этою вестию вызвались для опасной посылки, а других охотников не было. Это теже самые, которые были отсюду посланы вожаками с командой, ушедшей в Ак-Булак за больными. Один из них человек бывалый, видел войну между Кайсаками, видел войну Хивинцев с Персианами, с Бохарцами, — но эдакой войны, говорит, как бой 200 человек, этой горсти, за тюками и телегами, не видал. Он не может надивиться хладнокровию солдат наших, которые почти двои сутки отстреливались, пели при этом песни, как именно Кайсаки замечают в разсказе своем, даже курили трубки. У Хивинцев было два трубача, огромныя, саженныя

трубы с широким раструбом; трубачи эти сзывали правоверное воинство на бой; все около них собирались, но, как трубачам нельзя было подъезжать близко к завалам нашим, потому что-де стреляли оттуда, то и наездники вместе с трубачами давали тыл. Причина весьма удовлетворительная: у трубача, как у всякаго другаго молодца того же калибра, лоб не за каменной стеной. Очень хвалят поручика Ерофеева, командира роты, за хладнокровие и распорядительность его. Он тем более заслуживает похвалы, что в первый раз попал в огонь и войны не видал. Солдат было с ним, как я узнал теперь вернее, 170 челов., а казаков сотня, из коих 40 верхами, а лошади из под остальных были заложены в сани и телеги, под больных. Все это прекрасно. Остаются только неодолимыя хлопоты с больными, этою вечною мукою всех военных отрядов: за ними сто раз более хлопот, чем за убитыми. У нас, в 4-й колонне, их уже до 90 человек.

У нас идет поверка и пересмотр верблюдов: их должно бы быть 10 т.; но выходит менее, так, что за выключкой негодных едва наберется 8 т. Запаснаго продовольствия в Хиву нельзя будет взять более чем на месяц; прежде не разсчитывали на тамошния средства вовсе, а теперь надобно будет оглянуться там, нет ли где хлебца, или обратить часть верблюдов опять на Эмбу, для подвозу. Впрочем, у нас есть еще порядочный запас в Новоалександрове, это ближе, и туда можно будет послать с места: туда всего от Хивы две недели ходу. Солдат кормят очень хорошо, дают им теперь по полному фунту мяса на день; не смотря на это, они болеют. Сначала выступления В. А. был очень озабочен неисправностию цепи нашей; не умели опрашивать проходящих, пропускали без отзыва, засыпали на часах, кутались в кошмы от буранов; поэтому все наличные при штабе офицеры стали обходить (ночью) цепь и поверять часовых. Ныне дошли до того, что можем быть спокойны; часовые стоят хорошо и понимают обязанность свою. В. А. вчера ночью хотел проехать насильно через цепь; часовой уставил ему штык в грудь и побожился, что заколет, если не остановится на месте до прихода ефрейтора, котораго звал отчаянным голосом. Мы также боялись частых побегов Кайсаков с верблюдами, но доселе было только два или много три случая, остальные служат хорошо и стали даже сами (т. е. не верблюды, а Кайсаки) вьючить их к крайнему облегченно войска. Бай Мохамед прислал 380 верблюдов, из числа этого ушло дорогою 42 верблюда, т. е. 12 челов. с ними бежали. Удивительно, что доселе нет здесь самого Бай Мохамеда, ему сроком назначено было 13-е число, и он хотел прибыть с 400 Кайсаков.

Насчитал ли вам, хотя ради небольшаго самохвальства, все неудобства нашего необыкновеннаго похода? Начинаю тем, что если бы идти нам по утвержденным и установленным на этот предмет общим постановлением, то мы бы доселе не дошли

далее Илецкой Защиты. Например: предписывается посылать квартиргеров, занимать биваки всегда по близости селений, разводить бивачные огни, стоять на месте, ждать, если мороз превышает 15°. Хороши бы мы были! Долго бы нам пришлось дожидаться пятнадцати градусов, и дожидаться, поколе выростут на пути леса и выстроятся селения! Мы идем глубоким снегом, целиком, без дороги, — и это тяжело; верблюды безпрестанно развьючиваются, за ними хлопот много, и много остановки: несколько верблюдов пристают вовсе, на каждом переходе, — надобно скакать по отряду, искать порожняго верблюда чтобы не покинуть вьюка: а между тем Кайсаки режут отслужившаго горбуна и делят между собою мясо. Расчитывали, что на вербюда могут садиться попеременно по два солдата, оно справедливо, и верблюд несет двух человек легко; но оказывается, что жесткая сума солдатская занимает много места и сверх того набивает верблюду задний горб, а верблюд со сбитым горбом идет только под нож. Число верблюдов сравнительно с числом войск, очень велико; верблюд, избалованное животное, которое требует — не корму, не воды, а присмотру. Не хорошо навьючить, не выровнить тюки, пустить веревку через горб — значит лишиться верблюда, он уже не служака и из счету вон; каждый день надобно разгребать снег на том месте, где верблюды укладываются и даже, где только можно, срывать землю, до талой земли — работы много. Надобно также подстилать под скотину эту кошмы или камыш; а солдаты гораздо охотнее укрываются кошмами сами и жгут камыш, и верблюды болеют и дохнут.

В. А. уехал в укрепление, от котораго мы в полуверсте — заботиться о больных; папа Пий VII-й поймал Menoniles Tatiaricina и очень доволен; он ходит по сугробам снега в меховых сапогах, нагольном тулупе и самоедской скуфье, закрываясь локтем от жестокаго бурану. Сарданапал царевич возвратился с охоты благополучно и очень удачно, т. е. к счастию не видал кабана и остался цел и невредим. Иванов варит пельмени, раз по семи на день и ест, уверяя, что это греет. Мулла, ныне чиновник, урядник, взял у меня ружье, послышав о близости Хивинцев и пригоняет пули. Сабли он не снимает с себя даже ночью, потому что теперь он военный человек. Чихачев таки дохолодился на морозе до того, что его вчера маленько встряхнуло — ныне он здоров. Бодиско стоит от нас саженях во ста, за штабом, в обозе, мы видим его только за обедом, да изредка навещаем; ему вчера выдернули зуб, который его несколько дней сильно мучил.

Я помянул пельмени: скажите пожалуста тому, до кого это может касаться, — что пельмени наши никуда не годятся; в Оренбурге, как вы чай помните, была oттeпeль; заботливый повар наш пересыпал их в это время мукой, чтобы не слиплись все в один пельмень — теперь, как сварят их, точно клейстер, мука сваренная в воде. Между тем едим их очень прилежно, потому что французский самоучитель, M-r,

L'Appelit, дает нам полезные уроки. Вчера вся честная пиющая братия возстала на меня дружным и шумливым оплотом, за то, что я не умею достать вина для них, которое замерзло в боченке. Я просил наставления, как это сделать, — потому что боченок на морозе не отойдет, а рубить его не приходится; водныя части вина разумеется замерзли наперед, а после уже спиртовыя, и потому надобно бы оттопить все. Велегласное совещание кончилось тем, что нельзя ничего сделать, и трое ретивых спорщиков, которые хвалились, что разпорядились бы гораздо лучше, если бы дело было поручено им, замолчали. Им однакоже очень прискорбно, что мы завтра, первый праздник, будем без вина. И так сегодня сочельник; походная церковь наша поставлена в укреплении; зеленая кровля шатром видуеется издали. В Оренбурге храмик наш исчезал среди высоких зданий, — здесь, между курных и дымных кибиток, между рыхлых землянок, занесенных сугробами снега, между будками сшитыми на живую нитку из лубков и рогож, походная церковь составляет самое великолепное здание. Тридцать два заряда приготовлены, колокол сзывает на всенощную — здесь конечно от создания Mиpa впервыя раздается звон христианскаго колокола. Для сочельника ветер стих; погода прекрасная, мы ходим в одних куртках и сертучках — и не можем надивиться, что термометр докладывает нам о 14 градусах. Это, право, оптический обман. Земля нырнула уже в глубокую тьму — вокруг поднимаются искристые столбы туманнаго свету, это огни наши; вблизи на всех кибитках, по своду кровли, широкия огненныя прорехи, из которых вылетает дым, пар, и тут и там искры; часовые опять затянули уже круговую зевоту свою, верблюды угнаны на далекое пастбище, и потому унылых пеней их не слыхать. Все тихо; — «солдат стой, убью — солдат стой, что отрыл?» раздается тут и там — и благодать Господня почиет на христолюбивом воинстве.

Командир колонн переменяется по случаю назначения Толмачева командующим пехотой, Циолковскаго кавалерией, Кузминскаго артиллерией. Первой колонной командует полковник Бизянов, славный, почтенный старец и знакомец мой, уралец, ходивший еще при Павле I в алом кафтане и синей шапке, воевавший еще с Суворовым — и первая колонна идет вперед, чуть ли не на второй день праздника. Счастливый и завидный путь!

V.

27 Дек.Четыре колонны наши пойдут отсюда эшелонами, с тем, чтобы 1-я колонна приняла в одном или двух переходах от Ак-Булака высланных оттуда, под прикрытием Чижева, больных, передала их за переход во 2— ю, там в 3-ю, 4-ю, и таким образом будут они доставлены благополучно сюда, и мы не лишимся конвоя

своего, который в ином случай должен бы проводить больных и с ними остаться. Чихачев еще открыл, что термометр его врал на 1 1/4°, а именно показывал меньше, потому что висел на кибитке В. А., в которой бывало до 20° и более тепла. Стало быть 6-го Дек. у нас было до 34° морозу, что и согласно с наблюдением в других колоннах. Странная болезнь появляется здесь изредка, скажите мне, что это такое: начинается прямо безпамятством и сумашествием, между тем как по всему нельзя предполагать тут воспаления мозгу; человек до пяти заболевали, и двое умерли.

От Оренбурга шли мы все в гору, вверх по Илеку; перешли Сырт, т. е. разделение вод, возвышение Буссага, которое на картах изображают огромными, небывалыми горами; там спустились вниз по Эмбе и теперь пойдем низменною степью до самаго Чинта. До Эмбы земля довольно плодоносна, растет ковыль, а где ковыль, там может расти и хлеб; отселе далее почва илистая, песчаная, солонцеватая, глинистая, словом, дно морское: растут одни тощия солянки и мелкотравчатая полынь, да местами бурьян и помочка, словом земля голодная, летом почти непроходимая. По Илеку сидели аулы Ташинцев; здесь Чиглинцы, и именно Назаровцы; это народ довольно дикие, многие из них не видали от роду Русских; — между тем аулы их сидят спокойно кругом, не уходят, потому что зимою им бежать нельзя, и приводят даже скот на продажу; им велено поставить нам сколько можно верблюдов и лошадей. Несколько аулов ведения Кул-Джани не дали вовсе верблюдов, когда собирали их для экспедиции и платили найму по 10 руб. сереб. за каждый. Этим молодцам задана теперь задача — поставить две сотни горбунов. По случаю ссоры Назаровцев с Хивинцами никаких вестей о войске их нет; не знаем что и как будет, а надеемся встретить их.

28 Дек. Кто скажет нам, какие это Хивинцы с нами дрались? Передовой ли отряд, или просто команда Менембая (Джангиза), которая вышла встречать караван и сорвать с него что может, и вздумала прислужиться хану нападением на Ак-Булак? Статься может, что мы их и не удивим больше, и знаменитою вылазкою двенадцати солдат и 4-х Грозненских казаков кровопролитие кончится! По человечеству — прекрасно; но, соображая цель многотрудной и дорогой экспедиции нашей, дурно. Если все обойдется по христиански, чинно, смирно, тихо — тогда не узнают страху, и нельзя поручиться, чтобы через несколько лет Хива не сделалась опять тем же вертепом. Если напротив придется побить их путем, разбить какой нибудь глиняный вал или стену ядрами или подорвать его миной, поднять на штык ихнее ополчение, размести, как говорится, пепел хвостом конским: тогда бы помнили Русских долго. Первая угроза им легла бы смерчем на безпутное ханство, и каждое требование было бы свято исполняемо.

— Вчера В. А. в первый раз приказал сделать несколько ночных сигналов; колонны в сборе, и потому все могли наблюдать их хорошо. Впрочем, никогда употребление этого средства на сухом пути не может сделаться о такой степени общим, как на море (Перед назначением в г. Оренбург (гр.) Перовский служил некоторое время в морском ведомстве. П. Б.): там ничего не мешает наблюдать огни, там часовой закричит: сигналы — и вахтенный, не сходя с места направляет глаза или трубу в ту сторону, где флагман; здесь иному придется бежать с версту, покуда найдет того, кому надо наблюдать, и этому опять искать чистаго места, откуда сигналы видны.

Мы обстреливаем коней своих: мои, мухортый и карий, ничего не боятся, словно знали, что под такого богатыря пойдут. Для охоты это очень приятно. Леман вчера ездил верст за десять, видел горы морских ракушек и животных, дал несколько промахов из ружья и щедро наградил казаков, которые убили ему пяток куропаток и два жаворонка. Он тешился ими. Чихачев, выбривши и вымывши всю прислугу нашу, сжег рукав совика, обрезал огромные бахилы и работал потом с астрономом Васильевым. Он, Чихачев, постоянный метеоролог наш, берет высоты, наблюдает барометр, термометр и даже баро-термометр: машинка, по которой через кипячение перегонной воды узнается возвышение места от поверхности моря, потому что вода, как известно, кипит при различной температуре, смотря по возвышению места или тяжести воздушнаго над нею столба. Мне поручено строить койки, о которых я говорил, и это занятие право больше идет ко мне, чем быть очень неисправным буфетчиком. Но, что всего лучше, у нас теперь прекрасных, сухих, березовых щеп вдоволь: в юлламе пылает неугасимый огонь, и Весталка наша, знаменитый Бай-сен Чихачева, не может нахвалиться щедротами Аллаха. У Бай-сена этого рожа право самая неблагопристойная, разсудка нет, кажется, ни на волос, а между тем он пасет прекрасно верблюдов, день и ночь караулит лошадей и стоит нам теперь дороже трех исправных деньщиков. Мы позвали вчера вечером моего Саната в юлламу, сели вокруг огня, затопили чайник, произвели Муллу-Нура в чайбаши и заставили Саната разсказывать сказку, услышав случайно, что он большой мастер этого дела. Чтоже вы думаете? Право мы изумились; ждали какого нибудь вздору, а Санат мой высыпал нам целую поэму о Чур-батыре, Ногайце, в презамысловатых стихах, с безконечным ожерельем прибауток, с рифмами, с песнями, с припевами, складно, ладно и причудливо. Это большая редкость между Кайсаками; у них обыкновенно не найдете, в народной поэзии, воспоминаний былевых, а песнопевцы слагают стишки свои, по четыре в строфе, на обум, помня немногие из них на изусть. Чур-батырь непременно будет переписан, от слова до слова, и переведен на Русский язык. Я далеко не все понимал, но удивился необыкновенному сходству духа этой сказки и самаго разсказа с Русскими богатырскими сказками. Что такое народная поэзия?

Откуда берется это безотчетное стремление нескольких поколений к одному призраку, и каким образом наконец то, что думали и чувствовали впродолжении десятков или сотен лет целые народы, племена и поколения, оживает в слове, воплощается в слове одного, и снова развивается в толпе и делается общим достоянием народа? Это загадка. Сто уст глаголят одними устами — это хор древних Греков, и значение хора их может понять только тот, кто способен постигнуть душою, что такое народная, созданная народом поэма: это дума вслух целаго народа, целых поколений народа. Для меня, это первый залог нашего безсмертия. Говорят: глас народа, глас Божий; что же сказать о гласе целаго поколения? Этот залог — должен найти свой отголосок, он не замрет в простоте и силе своей, а отголоска ему в этом Mиpе нет. Так-то мы читаем в каждой книге не то что написано, а то, что можем понять и постигнуть, что тронет и займет нас; так-то народныя предания для иных — бабьи сплетни, для инаго совсем иное.

Так коловратно все на свете. Не более трех часов прошло с тех пор, как я кончил эту страницу письма, и погода изменилась, сделалось гораздо теплее, ветер затих, а у нас в отряде двух Кайсаков разстреляли. Ночью бежало шесть человек с 18-ю верблюдами, а потом все верблюдчики в колонне Толмачева объявили, что далее идти не намерены, а хотят воротиться. Причины раздумья их были очень просты: верблюды-де у нас плохи, устанут, не дойдут, неприятель впереди, время опасное — так зачем мы туда пойдем? В. А. выехал к ним тотчас сам, велел их собрать и окружить караулом, человек до 200. За тем Иванов растолковал им, что мы все идем не по своей воле, а по воле Государевой, что всякий, кто теперь смеет сказать: «я не иду далее» ослушник и преступник и должен быть строго наказан; что Кайсаков у нас кормят хорошо, дают им мяса и круп более чем солдату: что неприятеля им бояться не для чего, как могут заключить из первой стычки нашей с ним: там Кайсаки лежали, по распоряжение офицера, за пулями, а солдаты и казаки отстреливались; солдаты же и казаки ранены и убиты, а Киргизы все целы и пр. За тем спросили всю толпу, кто понял речь эту, образумился и хочет идти, и кто нет. Некоторые увидали, что мимо их прошли рабочие солдаты с лопатами и кирками, а другие с ружьями за ними, и спешили бегом перебраться на правую сторону; другие последовали их примеру, а семь человек, и в том числе знаменитый оратор, который кричал за всех, что мы де не пойдем, перешли на левую сторону. Последних тотчас же окружили казаки с пиками, и В. А. указал на одного из них (кажется, на перваго встречнаго, на кого упала рука). Его вывели, раздели, завязали глаза, и залп раздался. Вслед за тем та же судьба постигла другаго, остальные пять взывали о милосердии и отдавали души свои в поруки, что готовы идти на край света. В. А. сказал им, что прощает их во уважение просьбы султана-правителя Бай-Мохаммеда, который присутствовал тут же, и образумевшиеся глупыши, бегом, кувырком и прыжком, пробрались между лошадьми и пиками на правую сторону, к праведным. Пример

этот необходим. Подкрепи только Господь здоровье В. А.( Сравн. Р. Ахр. 1863. Записки гр. Перовскаго) и душевную силу его! Он иногда бывает очень разстроен от безпрестанных неприятностей и трудов, от забот, которыя нельзя устранить и не всегда можно увенчать успехом.

(Окончание будет.)