Учебный год 22-23 / О новых попытках ревизии понятия права собственности (А.О. Рыбалов,

О новых попытках ревизии понятия права собственности

Понятие права собственности является одним из краеугольных камней всей системы частного права. Потому расшатывание этого понятия крайне опасно, и подходить к его изменениям необходимо архиосторожно. Между тем в отечественной юридической литературе наметилась устойчивая тенденция, направленная на размывание традиционного понимания собственности и наполнение сложившегося понятия новым содержанием. На наш взгляд, этот подход в большинстве случаев основывается на неправильных методологических подходах и имеет мало общего с "политикой права", не говоря уже о "догме".

Классическая отечественная цивилистика понимает под правом собственности абсолютное имущественное право на материальные объекты. Иными словами, "объектом права собственности могут быть только материальные вещи, ограниченные в пространстве"*(1). Такая позиция основывается на традиции и анализе норм позитивного права, посвященных понятию права собственности.

Систематическое толкование норм раздела 2 ГК РФ, посвященного праву собственности, показывает, что объектами права собственности (и любого вещного права) могут быть только материальные объекты. Только такие объекты можно потерять, уничтожить, передать и т.д. Г.Ф. Шершеневич писал: "...право собственности может иметь своим объектом только материальные предметы, но не действия или права, которые по существу своему не могут подлежать совершенно тем же юридическим правилам, какие установлены для первых"*(2). Подобная логика была применена и Редакционной Комиссией по составлению Гражданского Уложения Российской империи при анализе дореволюционного законодательства: "...все наши цивилисты... приурочивают понятие права собственности только к вещам телесным. Правильность этого заключения подтверждается, как нельзя лучше, - по замечанию Анненкова - не только точным смыслом правила 420 ст., но и содержанием правил последующих статей, помещенных в главе о праве собственности, так как всеми ими указывается на то, что наш закон под объектами права собственности разумеет только вещи телесные, а не какие-либо права, а тем более не права обязательственные или права требований"*(3).

Тем не менее отечественное гражданское законодательство не содержит, в отличие от немецкого, прямого указания на материальность объекта права собственности. Такая недосказанность привела к "раздвоению" понятия права собственности в современной отечественной науке и практике гражданского права. Сформировались два понимания права собственности: "узко цивилистическое" (или "традиционное", "догматическое") и "широкое" ("конституционное"). Если "цивилистическое" понимание права собственности в основном отстаивается в работах ученых-цивилистов и учебниках по гражданскому праву, то "расширенное" представление о собственности присуще, скорее, "пишущим практикам". Обильную пищу для творчества последних дает практика Европейского суда по правам человека и Конституционного Суда Российской Федерации: "...наблюдается эволюция института права собственности в сторону более широкого его понимания (в частности, благодаря прецедентам конституционных судов, а также практике Европейского суда по правам человека)"*(4). Так, отношение Европейского суда по правам человека к трактовке понятия "собственность" четко выражена в решении "Бурдов против России". Суд отметил, что "собственность" может пониматься и как "требование", если "в достаточной мере установлено, что оно может быть юридически реализовано".

Европейский суд вообще склонен оценивать как "собственность" крайне широкий круг явлений. Так, "ЕСПЧ признал, что лицензия являлась "имуществом" в смысле ст. 1 п. 1 (Протокол N 1 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод), так как она представляла собой экономическую ценность для заявителя, обладание такой лицензией являлось важным для коммерческой работы ресторана заявителя*(5). Таким образом, лицензия была признана имуществом, на которое распространяется право собственности частного лица"*(6).

Сходную позицию занимает и Конституционный Суд Российской Федерации. "Дело Бурдова" уже отразилось в постановлении этого суда от 19 июня 2002 г. N 11-П: "Наличие государственного долга в течение длительного времени свидетельствует и об умалении государством права собственности... граждан".

Впрочем, в отличие от своих европейских коллег судьи российского Конституционного Суда все же особо подчеркивают, что "широкое" понимание права собственности имеет специальное, конституционно-правовое значение.

В таких условиях в отечественной практике и теории все чаще звучат голоса, призывающие не отставать от Европы, пересмотреть воззрения на право собственности как на вещное право (то есть право на материальные объекты) и распространить нормы о праве собственности на все экономические активы, которые могут принадлежать лицу. Одними из последних специальных исследований в этой области являются книга В.В. Старженецкого "Россия и Совет Европы: право собственности" (М.: Городец, 2004) и книга Е.А. Войниканис и М.В. Якушева "Информация. Собственность. Интернет" (М.: Волтерс Клувер, 2004). Главным достоинством обеих книг, на наш взгляд, является наиболее четкое выражение того понимания института права собственности, к которому принадлежат их авторы. Поэтому критика будет направлена в основном на указанные работы, но не вследствие их исключительности, а в силу того, что они являются своего рода квинтэссенцией "модной" точки зрения.

Итак, В.В. Старженецкий утверждает: "...для преодоления возможных негативных последствий классического подхода предлагается расширить круг объектов права собственности с тем, чтобы сблизить экономическое и правовое содержание права собственности. В этом случае объектом права собственности мог бы считаться любой объект, обладающий признаками: а) экономической ценности, которая может быть выражена в денежной форме; б) реальности, т.е. не ожидаемый, а реально существующий объект"*(7). Е.А. Войниканис и М.В. Якушев в своей книге делают вывод о правомерности применения норм института права собственности к информационным объектам.

Рассмотрим изложенные авторами основания для расширения понятия "право собственности", сложившегося в отечественной цивилистике.

Главным доводом "ревизионистов" в стремлении распространить понятие права собственности на все имущественные права выступает утверждение о необходимости более адекватного урегулирования отношений по поводу нематериальных благ.

В своей книге "Россия и Совет Европы: право собственности" В.В. Старженецкий призывает осуществить активный поиск новых теоретических конструкций права собственности: "представители нового юридического видения права собственности" считают, что "данный правовой институт должен охватывать любые частные права, имеющие имущественный характер (курсив мой. - А.Р.), в том числе вещные, обязательственные, права членства"*(8). Ценность такого подхода, по мнению автора, заключается в том, что "он позволяет объединить в один институт все объекты гражданских прав... и распространить на них фундаментальные гарантии права собственности... Это способствовало бы стабильности в соответствующих социальных отношениях"*(9).

Е.А. Войниканис и М.В. Якушев, в свою очередь, утверждают, что "классическое" понимание права собственности становится обузой на пути социального прогресса. В качестве примера "схоластического реализма понятий" указанные авторы приводят точку зрения В.А.Белова*(10), который возмущается непониманием "того очевидного обстоятельства, что предметы материального мира, вещи (документы) и нечто идеальное (права и "символы") объективно невозможно подвергнуть идентичному правовому регулированию, сообщить им одинаковый правовой режим. Собственно, весомых аргументов в пользу своей точки зрения В.А. Белов не приводит, а вместо этого категорично утверждает, что так просто не может и не должно быть"*(11).

На наш взгляд, критикуемый автор потому и не приводит развернутой аргументации, что его позиция представляется очевидной. Неужели можно спорить с тем, что некоторые нормы современного института права собственности применимы лишь к материальным вещам? Вспомним хотя бы о разделении вещей на движимые и недвижимые, о создании здания на чужом земельном участке. Если есть люди, которые готовы с этим спорить, позиция В.А. Белова действительно не обоснована. Авторы книги отвечают В.А. Белову словами "самого Шпенглера": "Когда праву навязывают традиционные, но ставшие пустыми схемы, право делается не оружием, а обузой, и действительность продолжает двигаться дальше не вместе с историей права, но помимо ее"*(12).

Однако имущественные права не случайно дифференцируются по тому основанию, что является их объектом (или предметом - это вопрос терминологии: речь идет о том материальном благе, по поводу которого и складываются регулируемые отношения). Е.В. Васьковский отмечал, что еще "римское право придавало термину "вещь" более широкое значение, чем делается в настоящее время, и делило вещи на телесные и бестелесные, понимая под первыми физические, осязаемые предметы, а под вторыми - права. Это деление удержалось в некоторых кодексах... Но большинство оставило его ввиду того, что оно не имеет практического значения и может только вести к недоразумениям, побуждая применять нормы, касающиеся вещей, к правам, которые требуют совсем иных норм (курсив мой. - А.Р.)"*(13).

Необходимо отметить, что римские юристы все-таки делали различие между правовым регулированием оборота res corporales и res incorporales ("res quae intelleguntur" - вещей, которые мыслятся). Это отмечал Гай в своих "Институциях": "...некоторые вещи суть телесные, физические, другие бестелесные, идеальные..."*(14). Гай указывал на то, что res corporales могли быть приобретены посредством физических действий - таких, как traditio и occupatio, в то время как res incorporales (поскольку они представляют собой явления, заключающиеся в праве), могли входить в patrimonium лишь посредством специальных юридических актов*(15).

Первоначальная потребность в применении по аналогии ко всем абсолютным отношениям норм о праве собственности была вызвана неразвитостью правового регулирования абсолютных невещных правоотношений. В настоящее время объем специальных норм, регулирующих эти последние, пожалуй, уже превысил массив законодательства, посвященного праву собственности. М.М. Агарков писал: "Долгое время держался в литературе... взгляд на право на имя, как на вид собственности. В настоящее время тенденция подводить под это понятие все абсолютные права (курсив мой. - А.Р.) уже отжила свой век. Этикетка собственности не мешала, кроме того, французской судебной практике конструировать весь институт собственности сообразно его истинной природе. Поэтому подробное опровержение этой теории было бы... только спором о словах, тем более бесплодным, что право собственности и право на имя не имеют ничего общего, кроме предоставляемой и в том и в другом случае управомоченным лицам защиты против всех и каждого"*(16).

Правовой режим оборота res corporales и res incorporales различен и по современному праву. Основанием различного правового регулирования оборота материальных и нематериальных благ служит различие объективно присущих им физических свойств. Л.А. Новоселова отмечает: "Содержание правомочий собственника определяется натуральными свойствами объекта; в частности, владение (понимаемое как физическое обладание вещью, господство над ней) возможно только в отношении материальных объектов"*(17). Нематериальные объекты в соответствии с российским правом нельзя приобрести по приобретательной давности, нельзя найти, переработать, самовольно построить, обменять, сдать или получить в аренду, уничтожить и т.д. Удивительно, но и "ревизионисты" не отрицают, что содержание правомочий обладателя материального или нематериального объекта обусловлены его физической природой. Так, В.В. Старженецкий, ратуя за расширение объема понятия "право собственности" за счет всех иных имущественных прав, в то же время призывает не забывать о разном правовом режиме материальных и нематериальных объектов: "В структуре объектов права собственности четко выделяются материальные объекты, которыми можно физически владеть, и нематериальные, существующие в идеальной форме"*(18).

Очевидно то, что различные по своему экономическому содержанию отношения требуют и различного правового регулирования. Выделение вещных прав (в том числе, и права собственности) в отдельную категорию со специальными способами защиты должно быть обусловлено отличием объектов этих прав от смежных категорий. Являясь разновидностью абсолютных имущественных прав, вещное право выделяется в его подвид благодаря своему материальному объекту. Это было установлено еще дореволюционной наукой. Так, Г.Ф. Шершеневич писал: "Различие абсолютных прав между собой основывается на различии объекта. Объектом вещных прав является вещь в материальном смысле. Этим признаком обусловливается природа вещных прав, возможность вытребовать вещь из чужого владения, притом натурой, а не в виде вознаграждения"*(19). Этому же автору принадлежат слова: "Исключительные права занимают место в системе прав в отделе прав абсолютных, рядом с вещными правами. Как вещное право является юридической возможностью пользования материальными вещами с устранением всех прочих от пользования теми же объектами, так и исключительное право предоставляет юридическую возможность совершения известного рода действий с устранением всех прочих от подражания"*(20).

Сославшись на приведенное мнение Г.Ф. Шершеневича, Е.А. Войниканис и М.В. Якушев обвиняют его в "редукции понятия собственности к собственности на материальные индивидуально-определенные вещи"*(21). Но помилуй Бог, откуда авторы цитаты взяли, что право собственности изначально предназначено для любых объектов?! Из норм позитивного права явно следует ограниченность применения права собственности именно материальными вещами. И редукционизм - грех именно Е.А. Войниканис и М.В. Якушева, которые стремятся предельно расширить объем анализируемого понятия за счет его содержания.

Впрочем, Е.А. Войниканис и М.В. Якушев все же поясняют, из какого источника они почерпнули знание об истинном содержании понятия "право собственности". Этим источником являются "глубинные представления" авторов! Они пишут: "Очевидно, что в специфике института сетевой собственности будут все больше проявляться черты, свойственные не столько "традиционно-вещному" представлению о праве собственности (зафиксированному, скажем, в ГК РФ), сколько более глубинному, изначальному, "доюридическому" (курсив мой. - А.Р.) представлению о собственности... Чтобы показать реальный (курсив мой. - А.Р.) объем понятия "собственности" (который, по укоренившейся в российском праве традиции, сужается до триады полномочий собственника), нам пришлось обратиться к истории понятия и его философским корням"*(22).

Похоже, авторы придерживаются мнения, что право собственности есть субстанция, существующая независимо от норм позитивного права. Однако если и говорить о существовании такой "натуралистической" собственности, ясно, что это совсем не то понятие, которое имеет в виду ГК РФ и которое должно применяться судами*(23).

Подобная подмена понятия тем более удивительна, что Е.А. Войниканис и М.В. Якушев специально отмечают: "Как всегда, чтобы избежать перевода содержательной дискуссии в область схоластических споров о словах, а не о понятиях, которые они выражают, следовало бы договориться о единообразной терминологии"*(24). Однако собственное пожелание авторы выполняют лишь применительно к специальным "сетевым" терминам. Е.А. Войниканис и М.В. Якушев выступают за распространение применимости института права собственности на нематериальные блага, при этом применяя не то значение понятия "право собственности", которое содержится в позитивном праве, а некое "философское". Позитивное же право критикуется авторами за косность и отвергается ими на этом основании. Совершенно справедливым поэтому кажется указание авторов на то, что "право собственности", которое они намерены применять к объектам исключительных прав, имеет "мало общего с закрепленным в российском ГК представлением о праве собственности как одном из "вещных прав"*(25).

Итак, Е.А. Войниканис и М.В. Якушев критикуют Г.Ф. Шершеневича за "редукционизм". Однако в дореволюционной российской цивилистике он был отнюдь не одинок, отрицая возможность распространения вещных прав на нематериальные активы. Е.В. Васьковский также отмечал, что "вещные права отличаются от всех иных своим объектом; они направлены на телесные вещи... Старые писатели отождествляли вещные права с абсолютными, упуская из виду, что существуют и другие права с абсолютным характером..."*(26).

В.А. Дозорцев также настаивал на том, что институт права собственности применим лишь к материальным вещам в силу специфичности объекта*(27).

Полемизируя с В.А. Дозорцевым по этому поводу, Е.А. Войниканис и М.В. Якушев признают: "В своей... работе "Появление "исключительных прав" как особой категории" В.А. Дозорцев выдвигает серьезный теоретический тезис. И собственность, и исключительные права являются частью более широкой категории абсолютных прав"*(28). Этот тезис, как видно, был выдвинут гораздо раньше. Необходимо также отметить между строк, что название цитируемой работы Е.А. Войниканис и М.В. Якушевым приведено неточно. Вопреки мнению авторов, цитируемая ими статья В.А. Дозорцева называется не "Появление "исключительных прав" как особой категории", а "Понятие исключительного права".

Критикуя упомянутый тезис "открытого противника проприетарной концепции в области интеллектуальной собственности" В.А. Дозорцева (видимо, есть еще и скрытые, пока не выявленные ее враги), Е.А. Войниканис и М.В. Якушев утверждают, что характер объекта вовсе не определяет "наличие отношений собственности". По их мнению, "нечто (будь то материальный или нематериальный объект, а также независимо от того, что идет ли речь о материальном или виртуальном, цифровом пространстве) находится в собственности, когда имеются в наличии господство (контроль) правообладателя, минимально (с конкретно-исторической точки зрения) ограниченное со стороны государства, и защита от посягательства всех третьих лиц"*(29).

С нашей точки зрения, описанная выше ситуация встречается именно в широкой категории "абсолютные имущественные права". Специфика же современного права собственности (как вида таких прав) заключается как раз в том, какими способами достигаются "господство" и "защищенность" относительно материальных вещей. Для материальных и нематериальных объектов данные способы различны.

Особенности экономической стороны общественных отношений по поводу вещей требуют применения юридических правил, адекватных этим особенностям. Например, В.А. Дозорцев писал о различиях в физической природе вещей и результатов интеллектуальной деятельности, которые делают невозможным идентичное правовое регулирование, следующее: "Основная особенность интеллектуального продукта заключается в его неограниченности в пространстве и, соответственно, в возможности одновременного использования неограниченным кругом лиц"*(30).

Особенности физической природы объектов, по справедливому замечанию В.В. Старженецкого, приводят к следующим последствиям: "Необходимо отдавать себе отчет, что под одним институтом (права собственности. - А.Р.) объединяются в таком случае совершенно различные по своей природе объекты (материальные и нематериальные, объекты вещных, обязательственных, корпоративных и исключительных прав) и в силу этого правовой режим права собственности не может быть идентичен у всех объектов. Правовое регулирование должно быть дифференцированным..."*(31). Отсюда делается совершенно правильный вывод: "Если встать на точку зрения, согласно которой объектами права собственности могут быть не только вещи, то полномочия собственника будут зависеть (из-за дифференциации правовых режимов) от того вида объекта, на который право распространяется. Так, для патента полномочия права собственности будут охватывать специфические полномочия по управлению и распоряжению патентом, а такое полномочие, как владение, вряд ли будет актуальным, учитывая нематериальный характер указанного объекта. Для авторского права законом установлен определенный круг имущественных полномочий ...которые не сводятся к триаде (традиционных полномочий собственника. - АР.)"*(32).

Совершенно очевидно, что "революционное изменение" в теории права собственности на поверку оказывается лишь сменой наименований понятий, которые сохраняют при этом различия в своей сути. Предлагается некоторое множество, в настоящее время называемое термином "имущественные права" и включающее в себя явления, привычно именуемые "право собственности", "права требования", "исключительные права" и т.д., переименовать, назвав "правом собственности".

Внутри выделенного массива тем не менее сохранится дифференциация регулирования отношений по поводу материальных и нематериальных благ. "Особенности правового регулирования этих объектов (нематериальных. - А.Р.) в полной мере могут быть сохранены и в том случае, если мы признаем их имуществом, на которое распространяется право собственности. Этого можно достичь с помощью дифференциации правового регулирования в рамках единого института в зависимости от материальной или нематериальной природы объекта, иных его качественных характеристик"*(33). Таким образом, то, что называлось ранее термином "право собственности", своей особой природы не утратит и будет по-прежнему нуждаться в специальном правовом регулировании. Для удобства ему придется дать новое наименование - предположим, "полное вещное право". Это "полное вещное право" внутри "нового права собственности", естественно, будет выделяться в отдельный институт. "При условии принятия универсальной концепции право собственности... выступает как общее, родовое понятие, охватывающее все экономические активы в их статике. В структуре объектов права собственности четко выделяются материальные объекты, которыми можно физически владеть, и нематериальные, существующие в идеальной форме... Система права собственности включает общие положения, которые применяются ко всем объектам, а также отдельные правовые режимы, учитывающие особенности правового регулирования того или иного объекта. Категория права собственности на вещи является под таким углом зрения одним из правовых режимов общего понятия права собственности"*(34).

Как видно, простое расширение понятия "право собственности" за счет включения в него всех имущественных прав, носящих абсолютный характер, приведет:

1) к уменьшению содержательной ценности самого понятия;

2) к тому, что на отношения по поводу нематериальных благ будут распространены нормы, которые к данным отношениям не могут применяться вследствие объективных свойств соответствующих благ;

3) во избежание этого категорию, которую предлагается называть "право собственности", придется разделить на две группы. Первую составят отношения по поводу нематериальных объектов, вторую - материальных;

4) эта вторая группа будет тождественна современному понятию права собственности.

В итоге все, чего добьются "реформаторы", сведется к изменению терминологии, а не к качественному скачку в цивилистике. Такое понимание крайне важно для того, чтобы под прикрытием "европейского", "конституционного", "современного" понимания права собственности не допускалось применение норм о вещных правах к отношениям по поводу нематериальных благ. Это будет не чем иным, как "уродованием понятия собственности".

Итак, при простой смене наименований не произойдет автоматического расширения сферы действия норм, объединенных тем, что сейчас называется институтом права собственности. "Право собственности" представляет собой единый институт, включающий некоторые нормы, никак не применимые к нематериальным объектам. Ведь нельзя, например, найти объект исключительных прав. Более того, даже на законодательном уровне простым переименованием нельзя добиться обратного.

Однако можно предположить, что "ревизионисты" ведут речь о распространении на отношения по поводу нематериальных благ не всех норм современного института права собственности (права на телесную вещь). Но в таком случае нужно говорить не о расширении права собственности вообще, а лишь о распространении некоторых норм "традиционного права собственности" на иные имущественные отношения. Подобная постановка вопроса действительно научна и может быть обсуждаема.

Причем необходимо заметить, что, если мы выделяем часть института права собственности, которая, на наш взгляд, применима к res incorporales, эта "выделенная" часть не тождественна всему институту. Более того, потеря черт, применимых лишь к материальным вещам, редуцирует понятие института права собственности до более общей категории. Право собственности есть вид абсолютных имущественных прав (или правоотношений), выделяемый из этого рода наличием тех норм, которые своим существованием обязаны как раз особенностям материального объекта - вещи.

Предварительно отметим, что и сейчас правовой режим материальных и нематериальных объектов различается лишь в том, что касается их физической природы. Там, где физическая природа объекта не играет существенной роли для правового регулирования, игнорируется и разница между материальными и нематериальными объектами.

Рассмотрим, какие "вещно-правовые" нормы предлагается распространить на все имущественные права. Это достаточно очевидно. Речь идет не о применении упоминавшейся статьи Конституции, ее применение понятно. Тогда какие же нормы классического права собственности следует распространить на остальные абсолютные права? Возможность совершать в отношении нематериальных объектов таких прав любые не запрещенные законом действия? А разве сейчас, без "потрясения основ", это запрещено? Видимо, речь не идет также о распространении на нематериальные объекты правил о находке, залоге в ломбарде и тому подобных. Очевидно, что камнем преткновения являются нормы о восстановлении владения - виндикации. И напрасно Л.А. Новоселова надеется на то, что "вряд ли сторонники второй концепции будут настаивать на возможности применения норм о виндикации в отношении средств на банковских счетах либо электроэнергии только по той причине, что указанные объекты определяются ими как объекты субъективного права собственности в широком смысле"*(35). Как бы не так! Практической целью теории расширения понятия права собственности является именно распространение норм о виндикации на нематериальные объекты: бездокументарные ценные бумаги или безналичные денежные средства*(36). Считается, что применение виндикации к нематериальным объектам будет способствовать наиболее адекватному правовому регулированию.

Но ведь сами сторонники "широкого понимания собственности" говорят, что для res incorporales "такое полномочие, как владение, вряд ли будет актуальным, учитывая нематериальный характер указанного объекта"*(37); "совершенно очевидно, что для информационных объектов в любом случае понятие "владение" не может быть приравнено к владению вещью или имуществу в смысле физического обладания"*(38). Нормы же о виндикации образуют специфический институт, регулирующий оборот вещей. И если "представители нового юридического видения" не отрицают различий в правовом положении материальных и нематериальных благ, то автоматически распространить нормы о виндикации на "бестелесные вещи" не получится. Возможность такого распространения придется обосновывать.