новая папка 1 / 320066

И чтоб в жизни со мной не случилось,

Никогда ты не станешь чужим» (2; 283; запись от 5 мая 1935 г.).

«Я строю воздушные замки. Мой воздушный замок прекрасен. /…/ Я буду жить среди добрых, веселых людей, буду писать романы и стихи, буду безгранично счастлива», – с детской категоричностью написала одиннадцатилетняя Ирина Кнорринг 12 сентября 1917 года (1; 44), пытаясь заглянуть в будущее, в котором, как ей представлялось, ее ожидала нескончаемая череда светлых дней. Через семь лет она увидела себя будущую в совершенно ином свете, удивительным образом прозрев то, что уготовила для нее судьба: «Когда я смотрюсь в зеркало, мне кажется, что я вижу на себе какую-то совсем чужую, непохожую на меня, толстую и уже совершенно сформировавшуюся женщину. Я стараюсь найти в ней сходство с собой и не нахожу» (24 марта 1924; 1; 414). Наконец, 4 октября 1936 г. едва достигшая тридцатилетия, но знающая о своей обреченности поэтесса, вынужденно отказавшаяся от поэзии20, словно подводит печальный итог, на несколько лет предварив события: «Я примирилась с этой жизнью и с этим одиночеством. Я никому не жалуюсь, потому что нахожу, что ничего другого не могу, потому что все равно ничего другого быть не может. /…/ Ирины Кнорринг больше уже никогда не будет. Но я не люблю, когда мне о ней напоминают» (4 октября 1936 г.; 2; 330).

20 О причинах ухода из литературы и кажущегося отказа от поэзии Кнорринг, в частности, писала 19 марта 1933 г.: «Два человека виноваты в моем уходе из литературы – Мамочка и Терапиано. Чем же я заменила эту сторону жизни, которую когда-то думала положить в основу всего? Громко говоря, это – сыном. А на самом деле – натертыми полами, чистой скатертью, начищенными кастрюлями, начищенными медяшками… Тем, что физически заполняет день» (2; 248); чуть раньше она выразила это в стихотворении «А я и не хотела танцевать…»: «Мне хорошо без слов и без огня / В безрадостном и неживом покое. / Не жалуюсь, не плача, не кляня, / Так – постепенно выхожу из строя» (2; 224, запись от 16 июля 1930 г.).

11