новая папка 1 / 298003

Чукотская литература. Самоназвание народа – луораветланы. У истоков литературного творчества чукчей стоит просветительская деятельность видного ученого-этнографа В. Г. Богораза (Тана). Он составил чукотский букварь, несколько учебников, чукотско-русский словарь. Кроме того, написал несколько художественных произведений, посвященных чукотскому народу, и издал собранный им фольклор северных народностей.

Здесь следует особо оговорить важный момент: образ представителя северных народностей стал известен русской литературе в начале ХХ века, когда появились повести и романы В. Г. Богораза, дилогия В. К. Арсеньева «Дерсу Узала», «По Уссурийскому краю», роман Т. З. Семушкина «Алитет уходит в горы» и др. Но у всех этих разных и по-своему интересных авторов существует общий знаменатель – это взгляд со стороны. Как справедливо отмечает Т. А. Тернова, «повествование превращается в хронику мыслей и чувств носителя достаточно закрытой культуры, который меряет другую своей меркой». Поэтому несмотря на то, что авторы хорошо знали материал, о котором пишут, тем не менее, это был опыт переживания чужой культуры, которая не становится для автора родной. Несовершенство своих произведений понимали и сами писатели. Т. Семушкин признавался: «Как бы я ни старался проникнуть в сокровенное нутро чукчи, в его самые тонкие психологические оттенки, я выше своих возможностей прыгнуть не могу. Да, я знаю немного чукотский язык. Но даже если бы я знал его в совершенстве, все равно это было бы недостаточно. Поэтому я с таким нетерпением жду появления книги о чукчах, которую бы написал сам чукча».

Собственно чукотская литература зарождается в 1930-е годы с творчеством Тынэтэгына (Федора Тинетева) и Виктора Кеулькута, создавших первые образцы чукотской прозы и поэзии. Вне всякого сомнения, настоящим аутентичным открытием мира Чукотки стало творчество Юрия Сер-

геевича Рытхэу (1930-2008).

Будущий писатель родился в селении Уэлен и при рождении получил имя Рыт-гэу (по-чукотски означает «оставленный, забытый, неизвестный»). Рос в семье отчима, а потом своего дяди Кмоля. После окончания семи классов задумал покорить далекий Ленинград. В итоге путешествие продлилось почти два с половиной года. В 1948 году становится студентом Ленинградского университета, занимается переводом русской литературы на чукотский язык. В 1953 году состоялся первый серьезный дебют в прозе – книга «Люди нашего берега». Через десять лет выходит первый роман Рытхэу «В долине Маленьких Зайчиков» (1963). Писатель оказался весьма плодовитым прозаиком, им написано более 80 книг на русском языке, на котором он писал с 1960-х годов. Его произведения переведены на 43 языка народов мира. Французская переводчица и филолог Н. Зальцманн назвала Юрия Рытхэу «одновременно Монтенем, Бальзаком и Флобером своего народа».

В 1990-е годы после распада Советского Союза Ю. Рытхэу пережил острый творческий кризис, но в начале 2000-х годов обрел второе дыхание.

11

Его произведения активно переводились и печатались в Германии. До конца своих дней писатель остался верен своему народу и своей тематике. Классик чукотской литературы скончался в Санкт-Петербурге в мае 2008 года.

В советском литературоведении долгое время было принято считать, что младописьменные литературы идут в своем творчестве от фольклора. Но в 1970-е годы критиком Г. Ломидзе была высказана справедливая мысль

отом, что творчество некоторых северных авторов начинается сразу со зрелых жанров, как это видно, например, в творчестве юкагирского прозаика С. Курилова. Чукотский писатель Ю. Рытхэу заявляет себя почти сразу как реалист и мастер крупной эпической формы. Именно в 1970-е годы Рытхэу начинает создавать цикл «Современных легенд» – особый жанр, соединивший миф с психологическим реализмом. В этот цикл вошли повести: «Когда киты уходят», «Тэрыкы», «Лунный пес».

Повесть «Когда киты уходят» (1975) создана автором под впечатлением от прочтения повести Чингиза Айтматова «Белый пароход». Проблема «человек и природа», трагически решенная в произведении киргизского писателя, у Ю. Рытхэу выходит на новый уровень, обозначая в его творчестве поворотный этап.

Творчество Ю. Рытхэу 1950–1960-х гг. характеризуется особой приподнятостью настроения, оптимизмом, безоговорочной верой в светлое социалистическое будущее своего народа. В «Современных легендах» же пробуждаются явные сомнения в дальнейших путях развития народов крайнего Севера. Здесь автор впервые отчетливо заговорил о потерях, которые несет ускоренный путь развития малочисленных народов. Повесть «Когда киты уходят» обозначает глубокие философские размышления писателя

огрядущих судьбах не только своего этноса, но и всего человечества.

Повесть Ю. Рытхэу построена на хорошо известном чукчам мифе о происхождении людей от китов. Пространство и время в произведении также подчинено мифу. Мир, в котором разворачиваются события в повести, носит название Галечной косы и по своим географическим характеристикам соответствует тундре. Но ничего именно чукотского, за исключением собственных имен, здесь нет. Писатель, таким образом, обращается к каждому человеку.

Сотворение мира происходит по закономерным для мифа событиям: человек ощущает себя человеком только тогда, когда соединяется через Великую Любовь с природой. Сходным образом превращается в человека и кит Рэу. Любовь Нау и Рэу порождает главный закон, по которому должна строиться вся жизнь в мире: «быть братом – значит все отвечают за все». Братство объединено великой любовью, а отнюдь не внешним подобием. Именно этот закон и оставляет кит Рэу в наследство людям. Хранительницей его выступает Нау.

Но человечество достаточно быстро начинает обнаруживать свое несовершенство: оно изначально оказывается недоверчивым именно к Вели-

12

кой Любви. Оно постоянно требует от Нау доказательств ее существования (почти как в Евангелии, где люди настырно требуют чудес от Христа). Показательно, что энергию любви поддерживают, главным образом, киты. Люди же живут и спасаются благодаря мудрости Нау.

Истощение любви приводит к тому, что люди начинают вымирать – все чаще и чаще через селение проезжают маленькие рэккэны, которые везут болезнь. Потомственный шаман Гиву, который должен хранить и защищать свой род, постоянно одолеваем желанием узнать тайну Нау – ее долголетие. Постичь же эту тайну он собирается через убийство прародительницы людей. Для каждого нового поколения Нау выступает как олицетворение Вечной Любви, как гарант жизни человечества на Галечной косе. Но люди хотят любыми средствами познать тайну, не понимая, что любовь не поддается рациональному осмыслению, поэтому попытка разгадать тайну – верный путь к гибели человека.

Апогея недоверия и ненависти к Нау и к китам человечество достигает в образе Армагиргина, внука Гиву. Он приносит и утверждает на Галечной косе принципиально новые отношения. Не любовь, а вседозволенность провозглашает Армагиргин. Свою власть он получает благодаря невиданной силе и жестокости. И люди охотно подчиняются ему, поскольку Армагиргин принес им даже не сытость, а обжорство: тела людей заплывают жиром.

Армагиргин начинает ощущать себя сверхчеловеком: «Я превыше всего на свете! Сила моя неодолима никем! Морские пучины, небесные выси – все я достигну, стоит мне только захотеть этого!» Как свидетельствует Ю. Хазанкович, режиссеры радиопостановок по повести Ю. Рытхэу в качестве музыки Армагиргина использовали «мелодию марша, олицетворявшего нашествие гитлеровцев из Седьмой симфонии Д. Шостаковича». Такая творческая находка особенно показательна, если вспомнить живодерское убийство несчастного лахтака. Армагиргин не знает ни самой любви, не имеет никакого представления о ней. Ему она просто неведома, поэтому он несет только жестокую, ненасытную жажду власти ценой уничтожения всего живого. Итог владычества Армагиргина закономерен: человек убивает брата, люди остаются в пустоте, фактически совершают самоубийство! Любви – основы осмысленной жизни – больше нет! Таким образом, исчезает и само человечество. Жизнь на Галечной косе нужно творить заново.

Ю. Рытхэу в своей повести говорит не только о настоящем, но и о проблемах исторической памяти, самосознания народа, нравственной экологии, проблемах, связанных с сохранением духовного потенциала людей. Писатель напряженно вглядывался в будущее – финальная сказка Нау звучит отнюдь не успокаивающе. Об этом же говорит и выбранный жанр произведения. Как отмечает Ю. Хазанкович, «упорядоченный мир легенды менял свое значение на противоположное: «современная легенда» – это антилегенда о мире, стоящем не пороге хаоса». Жанровое своеобразие повести

13

Ю. Рытхэу «Когда киты уходят» подчеркивала И. Осмоловская, которая указывала на симбиоз жанра легенды-притчи и «множества примет зрелого реалистического литературного письма: психологизм, философское размышление, внутренний монолог, несобственно-прямая речь».

Ю. Рытхэу в «Современных легендах» обозначил трагическую тему чудовищной подмены, произошедшей в душах людей – место любви было занято тотальной ненавистью ко всему живому. Окружающий мир стал для человека врагом, которого нужно всеми силами подчинить себе, забывая о том, что твой ближний это неотъемлемая часть бытия. Завещание кита Рэу было полностью предано забвению. Сам же Рытхэу до конца жизни остался верен человеку, с грустью смотрел на разрушаемую дружбу народов, искренне любил свою русскую жену Галину (смерть которой стала для него настоящей трагедией) и умер в одном из красивейших российских городов, душой не расставаясь с родною Чукоткой.

Литература корейцев России. Корейцы стали заселять территорию нашей страны с 60-х годов XIX века, когда у России появилась крохотная – длиной около двадцати километров – преимущественно водная граница с Кореей. Родина этнических корейцев в то время была под властью Японии, и царское правительство предложило для заселения свободные территории Забайкалья и Приамурья с условием, что корейцы примут подданство российского Императора и перейдут в христианскую православную веру. С тех пор у нас живут корейцы, носящие русские имена и сохраняющие корейские фамилии: Пак, Цой, Хван, Ким. Самоназвание российских корейцев –

«коре сарам».

В конце 1930-х годов корейцы первыми на территории Советского Союза подверглись депортации. Они были насильственно вывезены в Казахстан, где и расселялись до начала 1990-х годов. После распада СССР корейцы стали возвращаться в Россию. Языком общения и творчества российских корейцев на протяжении почти полутора веков продолжает оставаться русский.

Корейская культура в Казахстане дала нескольких интересных писателей, среди которых самым известным остается оригинальный прозаик Анатолий Андреевич Ким (род. 1939). Писатель родился в семье препода- вателей-корейцев, учился в Московском художественном училище, заочно окончил литературный институт им. М. Горького. Уже в ранних его рассказах перед читателем открывается мир Дальнего Востока, Сахалина, а мировоззрение писателя в 1960-1980-е годы явно находилось под влиянием корейского национального сознания. В целом же художественный мир А. Кима – это не корейский, и не казахский, и не русский мир: это сложный, удивительный синтез нескольких национальных и религиозных культур. Своеобразие мироощущения писателя было продемонстрировано в повести

«Лотос» (1980).

14

Новизна, непривычность повести, по первым откликам критиков, заключалась в том, что А. Ким совершил открытие для советского читателя – с его прозой мир буддистской культуры вступил в диалог с русским национальным менталитетом. П. Нерлер подчеркивал, что открытие этой восточной религии «происходит в смысловом поле полнокровного русского языка». В этом и заключается своеобразие повести, которая по своей сути не является трактатом по буддистской философии, а сплавом национальных культур, главным образом, корейской и русской.

Поэтика «Лотоса» обнаруживает две переплетающиеся сюжетные линии: первая, так называемая «реалистическая», где повествуется о приезде художника Лохова к умирающей матери, и вторая – «метафизическая», где ведутся размышления с участием Хора Жизни о сущности жизни / смерти / бессмертия. Пересекаются эти сюжетные линии и на уровне сознания Лохова, и в мыслях умирающей матери, и в творчестве художника.

Сознание главных героев – Лохова и его матери – наполнено символическими образами, сущность которых раскрывается через три религиозные основы: буддийскую, христианскую и языческую. В этом пересечении становится очевидным, что А. Ким не принимает буддизм целиком (как, впрочем, и христианство), а лишь избирательно. Следует понять, что, несмотря на то что и буддизм и христианство проповедуют идею спасения человека, смысл спасительной миссии у них принципиально противоположен. Идеал буддизма – выход в нирвану, то есть прекращение бытия, освобождение от колеса сансары (круга перерождений, перевоплощений). Для христианина же смысл жизни – это подготовка к Царствию Небесному, к Жизни Вечной, к встрече уже в земной реальности с Христом, Который есть «Альфа и Омега, начало и конец…, Который есть и был и грядет, Вседержитель» (Откр. I, 8), ибо только Он преображает тленную плоть и душу, склонную ко греху, в единый безгрешный союз телесного и духовного. Тело в христианстве не рассматривается как клетка, тюрьма для души человека. Тело должно быть преображено Духом. В буддистской философии телесная оболочка – временный сосуд для нашей души, она подлежит уничтожению, распаду. Впрочем, в буддизме и сам окружающий человека мир также не обладает реальным бытием. Он иллюзорен. Очевидно, что даже такая сверхкраткая сравнительная характеристика буддизма и христианства дает понять, что синтез этих двух религий невозможен, как невозможно сварить стекло с железом.

У русского корейца А. Кима, таким образом, мы видим вариативность раскрытия тех или иных положений христианства и буддизма. Колесо сансары не вызывает у Лохова отторжения, напротив, оно рассматривается как реализация человеческого бессмертия. Вместе с тем герою симпатична и евангельская история о воскресшем Лазаре, поскольку Лазарь вернулся в этот мир в том же облике, в котором он умер (а не в облике какого-либо

15

животного, насекомого, растения). У Кима хорошо просматривается подчеркнуто религиозная сущность решения вопроса о жизни и смерти, но в художественном пространстве произведения автор пытается синтезировать идеи Будды и Христа.

В «Лотосе» нельзя не отметить и диалог с повестью Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» и повестью В. Г. Распутина «Последний срок». Традиция русской литературы оказывается близка автору потому, что и герой толстовской повести и старуха Анна в конечном итоге видят перед смертью свет. Кончина оказывается для них не тупиком, а выходом в бесконечный мир. Этого же ищет и мать Лохова, этого же и взыскует и сам художник уже в телесной жизни (см. финал повести А. Кима).

Следует также отметить, что «Лотос» – это все же, скорее, книга духовных поисков автора, поскольку в ней действительно больше вопросов, нежели ответов. Некоторые критики говорили о том, что они испытывали весьма своеобразные смешанные чувства при чтении повести. Например, М. Борщевская признавалась: «Читая А. Кима, испытываешь странный род лихорадки, что ли, – будто бы пьешь и пьешь, а во рту сухо». Это происходит потому, что писатель, очевидно, пытался на материале восточной философии и традиций русской литературы смоделировать ситуацию опыта смерти. А этот опыт всегда уникален и неповторим! Воспроизвести его адекватно средствами художественной литературы весьма затруднительно. Поэтому в этом отношении повесть «Лотос», возможно, и проигрывает. Но главное, что удалось А. Киму, – это размышления о природе и сущности творчества. Вопрос о соотношении искусства и жизни – вечный, и русско-корейский автор здесь открылся в по-настоящему своеобразной точке зрения.

Сущность авторского мировосприятия откроется глубже, если мы обратимся к эссе А. Кима «Плач по матери в Сеуле» (1992), где автор прямым текстом заявляет о своей особой миссии как писателя: «Восток и Запад, они приходят к нам, а мы уходим к ним, – думал этот человек, кореец по происхождению, русский по своей культуре. Восток и Запад – может быть, это две совершенно разные ипостаси человечества, как мужчина и женщина – две разный ипостаси одного существа – человека. Возможно, высшим помыслом им подлежат любовь и брак – и родиться от этого брака дитя, новое существо – могучий светлый посланец в будущее? Восток, Запад… Россия… Корея… Материнская могила. Влажная щепоть с края рисового поля». В последнее время А. Ким в интервью подчеркивает свою принадлежность именно русской литературе, и русской (очевидно – христианской) культуре.

Ненецкая литература была рассмотрена нами в соответствующем учебном пособии2.

2 См.: Гусаков В.Л. Русскоязычная литература народов постсоветского пространства. Воронеж : Институт ИТОУР, 2008. 90 с.

16

Нивхская литература – одна из самых молодых литератур Приамурья и Дальнего Востока. Самоназвание народа – «нивхгу». На территории России это один из самых загадочных по происхождению этносов. По мнению некоторых антропологов, предки этого народа заселяли северозападные территории Тихого океана и родственны индейским племенам. Основателем литературного творчества нивхов стал Владимир Михайло-

вич Санги (род. 1935).

Родившись на родном Сахалине, В. Санги со школьных лет обнаружил тягу к сочинительству. Русский язык во время обучения в школе стал для него вторым родным языком, с восторгом нивхский мальчик читал поэму М.Ю. Лермонтова «Мцыри», о чем писал в своем сочинении, на которое обратила внимание учительница русского языка и литературы. В начале 1960-х годов были изданы легенды и предания нивхского народа, которые были тщательно собраны и переведены на русский язык В. Санги. Выход этой книги благословил классик русской советской литературы Константин Федин. Так нивхи обрели своего первого писателя. В 1963 году Санги поступил на Высшие литературные курсы в Москве, где через два года в качестве дипломной работы защитил свой первый роман «Ложный гон» (1965). В. Санги много потрудился над созданием букваря нивхов и учебника нивхского языка, которые, кстати, были встречены в штыки местными партийными работниками, приветствовавшими выход художественных книг нивхского писателя. При этом ученого-лингвиста В. Санги они знать не хотели.

В 1970-е годы В. Санги подарил своему другу, писателю Ч. Айтматову, сюжет, взятый из нивхского фольклора. Итогом стала повесть «Пегий пес, бегущий краем моря» (1977), где Айтматов впервые обратился к теме дальневосточных народов. Опыт оказался хотя и небезгрешным, но достаточно интересным.

Сам писатель впоследствии признавался, что писать на русском языке о нивхах для него было далеко не простым делом: «Когда я собирал легенды моих соплеменников, записывал их на родном, нивхском языке, я и не подозревал, что потом, при их переложении на русский, встречусь с величайшими затруднениями. Своеобразие – я имею в виду форму изложения мысли – мышления моих соплеменников – столь отлично от мышления, допустим, русского человека, что существующие стилистические модели и из русской, и из мировой классики не могли дать сколько-нибудь приемлемых образцов. Мало убедительного принес и фольклор других народов, переложенный на русский.

И тут на помощь мне пришел сам язык. В своих мучительных и радостных поисках я вдруг обнаружил: русский язык обладает поистине величайшими, неограниченными возможностями! Когда я прочитал моим соплеменникам их же легенды, переложенные на русский, они сказали:

17

«Смотри-ка, звучит совсем как по-нивхски!» И я понял, что получил от них “добро”».

Мир родного Ых-мифа (так нивхи называют свой родной остров Сахалин) предстает перед читателем в повести «Изгин» (1965). На примере главного героя, старика Изгина, В. Санги показывает жизнь народа еще не порвавшего органичной связи с природой. Для коренного нивха все живое и неживое – единый мир. Перевернутая лодка, занесенная снегом, уже вызывает у Изгина нежные чувства.

Герой – сам ощущает себя неразрывной частью природы и только здесь чувствует себя на своем месте, в единстве с ней. Молитва к духам не унижает Изгина, а вскрывает братские отношения старика и окружающего мира, но в то же время Изгин именно поэтому и одинок – его соплеменники середины ХХ столетия утратили связь с природой и не понимают ее законов. Жизнь же Изгина четко вписана в природные циклы и связана с ними.

У Изгина живет и тонкое эстетическое чувство. Он понимает, что занятия приезжих ученого и поэта не пустая забава и не прихоть обленившихся горожан. Старик охотно общается с ними: «Но вот какая-то смутная, необъяснимая тревога охватила старика, вытеснила все его повседневные маленькие заботы. Эта тревога молнией вошла в голову стрика, стала стучать в виски с настойчивостью дятла, добирающегося до личинки короеда. Только заметили односельчане: с тех пор уже не поэт искал встречи со сказителем, а старый человек шел к поэту и торопился выложить все, что слышал от разных сказителей за свою долгую жизнь. И рассказывал до тех пор, пока неутомимый молодой человек не сдавался:

– Аткыхч, передохнем».

Другая сюжетная линия повести – встреча со старым лисовином – не просто показывает благородство души Изгина. Лисовин для него родной не фигурально, не метафорически – это его друг, такой же, как и весь мир: «Изгину стало больно от мысли, что и его друга настигла безжалостная старость». Но в то же время честолюбие старика побеждает в нем – охота на лисовина может его прославить. Это редкая удача! Но, видя, что лисовин еще может продолжить свой род, старик не в силах (и не имеет права!) нажать на курок ружья.

Не лишенный очевидных человеческих слабостей Изгин, тем не менее, стоит в одном ряду со старухами из повестей В. Распутина, и с Матреной из известного рассказа А. Солженицына, ибо в нем не нарушена связь времен, мир не превращен в хаос, а наоборот – сохраняет для Изгина все приметы целостного векового порядка. Одиночество Изгина ограничивается его отношениями с современной цивилизацией, в вечности же герой не одинок.

В. Санги в своих романах и рассказах лейтмотивом проводит главную мысль: отрыв человека от своей малой родины, от родной земли чреват гибелью человека: как физической, так и духовной. Служение же родному

18

миру, взрастившему тебя, никогда не обернется поражением. В настоящее время писатель Владимир Санги является статусным вождем нивхских племен Кевонгун и Кетнивгун. На этот высокий пост его избрали старейшины племен в начале 1990-х годов. Так на наших глазах в культуре дальневосточного народа замыкается круг времен.

Еврейская литература. В «Литературном атласе народов СССР» П. Ужкальнис выделил еврейскую литературу в особую группу так называемых «разных литератур», которую невозможно локализовать на карте, как не имеющую «единого культурного центра», поэтому и мы, рассматривая ее в контексте литератур указанного выше региона, делаем это скорее условно.

Развитие литературы евреев (самоназвание йегудим (иврит), йид, айид (идиш)) в России начинается в конце XVIII века и связано с созданием известной «черты оседлости» (существовавшей с 1791 по 1917 год, куда входили некоторые области Украины, Белоруссии, Бесарабии, Латвии, Литвы, Польши), где было разрешено проживать евреям. Исключение делалось лишь для богатых купцов первой гильдии, лиц с высшим образованием. В XIX веке серьезное влияние на еврейских писателей оказала русская демократическая литература (Н.В. Гоголь, Н.А. Некрасов, М.Е. СалтыковЩедрин, Н.Г. Чернышевский и др.). Сами авторы старались писать на идише, поскольку этот язык тогда считался народным, просторечным, а иврит был мертвым языком. Первым классиком еврейской литературы на идише в России стал Менделе Мойхер-Сфорим, которого, с легкой руки ШоломАлейхема, любовно называют «дедушкой литературы».

Судьбы многих писателей, писавших на идише, в нашей стране в прошлом столетии складывались весьма непросто, порой даже трагически – некоторые из них были расстреляны в начале 1950-х годов, попав под печально знаменитую «борьбу с космополитизмом». И все же советская еврейская литература оставила значительный след в лице Исаака Бабеля, Эммануила Казакевича, Овсея Дриза, Льва Квитко, Давида Гофштейна, Переца Маркиша, Давида Бергельсона. Арон Вергелис создал единственный в Советском Союзе журнал на идише «Советиш геймланд» («Советская родина», 1961-1991). Еврейская автономная область дала миру своих оригинальных художников: Любовь Вассерман, Борис Олевский, Исаак Бронфман, Борис Миллер, Игорь Файнфельд.

Выдающуюся роль в распространении литературы на идише в России и даже за ее пределами сыграл самый известный и до сих пор популярный еврейский классик Шолом-Алейхем (настоящее имя Шолом Нохумович Рабинович, 1859–1916). Свою жизнь он посвятил просвещению своего народа и поэтому, когда в его руках оказался определенный капитал, он не поторопился вложить его в какое-либо выгодное предприятие, но пустил на создание еврейской народной библиотеки, на поддержку еврейских писателей. Сам неоднократно был разорен и преследуем кредиторами. Дружил и

19

переписывался на русском языке с М. Горьким, В.Г. Короленко, Л. Толстым. Его литературное наследие – это целая галерея потрясающих сюжетов, во многом подсмотренных в жизни и художественно осмысленных образов простых евреев. Необычайно органичное соединение смеха и горечи стало его визитной карточкой.

Одной из самых лучших книг Шолом-Алейхема по праву можно считать эпистолярное повествование в рассказах «Тевье-молочник» (1894– 1914). Образ главного героя, старика Тевье, стал классикой не только еврейской литературы, но и вошел в золотую сокровищницу человеческих характеров, созданных мировой культурой. Необычайно яркий, сочный язык Тевье, максимально сохраненный и отраженный и в русском переводе, его образное мышление сразу подкупают читателя любой национальности, делая персонажа во многом близким и понятным. Своеобразное познание в области талмудической премудрости (Тевье регулярно по субботам читает священные иудейские книги), помноженное на колоритный еврейский фольклор и личный юмор, составляют основу этого языка. Герои ШоломАлейхема (не только Тевье, но и другие персонажи, например, мальчик Мотл) не представимы без шутки, без улыбки, которые в данном случае равносильны элементарному средству выживания, сохранению человеческого в человеке.

Личность старика Тевье, его жизнь раскрываются через драматические истории замужества его пяти дочерей, обозначая знаменатель персонажа – его отцовство. Это общечеловеческая категория еще более приближает его к нам, поскольку для Тевье, несмотря на всю внешнюю строгость в отношении к заповедям и предписаниям иудаизма, главным все-таки является личное счастье дочерей. Как мы видим из рассказов, возможность достижения этого счастья для персонажей Шолом-Алейхема остается открытым вопросом. Неожиданно свалившееся на Тевье богатство в виде определенной суммы денег и коровы позволяет ему выкарабкаться из нищеты и начать честно зарабатывать свой кусок хлеба и кормить жену и дочерей, но стать счастливым, обеспеченным семьянином ему так и не пришлось.

Его любящее отцовское сердце, как показывает автор, способно вынести и преодолеть очень многие испытания, но и здесь наступает предел. История замужества Хавы ставит Тевье перед мучительным выбором между строгими иудейскими канонами и чувствами отца. Читателю любой национальности передается та боль, которая переполняет душу героя: «…что толку от моей молитвы, от напевов, когда в глубине души звучит совсем другое: "Ха-ва! Ха-ва!" И чем громче я пою "блаженны", тем громче поет во мне "Ха-ва", и чем больше я хочу забыть о ней, тем больше и ярче встает она передо мною, и кажется мне, что я слышу ее голос, взывающий: "Выслушай меня, отец!" Затыкаю уши, чтобы не слышать, закрываю глаза, чтобы не видеть, читаю молитву и не слышу, что произносят мои уста, бью се-

20