новая папка 2 / 20299
.pdfДве эпохи
Печален будет мой рассказ. А. Пушкин
1
Не всё ж смеяться нам... Находит иногда На каждого из нас стих грустный, господа,
А не найдет, так жизнь сама тот стих подскажет, Его с каким-нибудь печальным фактом свяжет
И если вырвет смех, то не веселый, злой, Как в осень ветра стон, под непроглядной мглой
Тоскливо ноющий, нам в душу проникая...
Печальный свой рассказ начну издалека я.
В те дни, когда от сел до шумных городов Очнулась наша Русь от сна, в конце годов
Пятидесятых, вдруг в кружках литературных И в двух-трех органах, в то время подцензурных,
Но смелых, - с цензором в ладу жила печать, - Писатель молодой вниманье обращать
Стал на себя. Ему успех сулили верный Журналы тех времен, и - случай беспримерный! -
Сам Гончаров Иван, на похвалы скупой, К нему благоволил. Закон судьбы слепой,
Однако, подшутил над бедняком жестоко, И не сбылись слова газетного пророка,
Сплетавшего ему заранее венок Лавровый. С климатом Невы бороться мог
Недолго молодой приятель мой Рахимов (Я выбрал для него один из псевдонимов)
И, раздражительный до крайности, больной, В хандре был принужден уехать в край иной
За новым воздухом живительным и светом. Как жил, что делал там два года он - об этом
Не знал никто из нас. Как в воду канул он И без вести пропал. Был сильно поражен
Печальной вестью я уже гораздо после, Что он сошел с ума в Испании. Нашлось ли
Там несколько друзей у юноши? Какой Отравой нравственной с безумною тоской
Он был сражен? Не мог о том сказать никто нам| Узнали только мы, что там, под небосклоном
Толедо, он попал в больницу, как в тюрьму, Где, верно, суждено окончить дни ему,
И что надежды нет уже на возвращенье Рассудка. От души и полны сожаленья,
На родине друзья скорбели о судьбе Собрата своего, но в будничной борьбе,
Где бьемся день за днем мы все теперь тревожно, Воспоминаньями жить долго невозможно,
И постепенно был забыт и погребен В гробнице памяти друзей живущих он.
2
Так два десятка лет промчались... Разве мало? Достаточно нас всех помяла, истрепала
Жизнь, полная тревог, падений, горьких слез, Обманутых надежд и оскверненных грез.
Ко многому привык наш мозг, наш глаз и ухо, И старость, гадкая, развратная старуха,
Неумолимая, как голод, как нужда, Уже подходит к нам... "Жизнь вечно молода!"
Но отвлеченное понятие такое Иронии полно и не вернет покоя,
Когда при этом я - не правда ли, mesdames? - Вам по наружности лет сорок с лишним дам,
Наживши в вас врага ужаснейшего сразу...
Однако возвращусь я к своему рассказу.
Рахимов был забыт, как я уже сказал, Но вдруг случилось то, чего никто не ждал
И меньше всех врачи испанские в Толедо...
Где было знание бессильно, там победа
Осталась за одной природой. Прав Шекспир, Что многое есть в ней, чего не может клир'
Всех мудрецов понять. Больной, приговоренный К безумью навсегда, при жизни погребенный
В больнице, ожил вдруг, и разом спала тьма, Как пелена, с его дремавшего ума.
То было чудо, но все стихотворцы с жаром Испанию зовут "страной чудес" недаром,
А факт вам налицо. Давно забытый друг На родину спешил и, словно с неба вдруг
Иль, правильней сказать, как выходец из гроба, Явился предо мной, но мы друг друга оба
Едва могли узнать, и радость встречи той Смутила грусти тень. "О милый мой, постой, -
Твердил невольно я. - Да это, полно, ты ли? Прощаясь, разве мы с тобой такими были?"
Ив этом старике усталом и худом Живого юношу я мог признать с трудом,
Итолько лишь глаза, хотя глубоко впали, Нередко у него, как в юности, сверкали.
3
Но драма впереди еще его ждала, Чего не мог тогда предвидеть я. Была
Большая разница меж им и всеми нами, Которых он нашел покрытых сединами.
Мы шаг за шагом шли все эти двадцать лет, Оставив за собой утрат печальный след;
Судьба не сразу нас, но исподволь ломала, Нас жизнь по мелочам со многим примиряла,
И мы не делали в ней бешеных скачков, А он слетел в наш мир как будто с облаков,
С мечтами прежними, с студенческим экстазом, Все эти двадцать лет перешагнувши разом,
Начавши с лозунга: "Курган Малахов сдан!"
И кончив новостью: "Взят Каре и Ардаган".
Тогда его пришлось знакомить год за годом С неведомым ему огромным периодом,
Сжав повесть длинную, состарившую нас, В один эпический и бытовой рассказ.
Друг слушал, голову склонив и хмуря брови, Всё делался бледней - в лице ни капли крови -
И наконец сказал: "Но было в наши дни Немало крупных сил, талантов... Где ж они?
Да, где они, скажи? Не все же изменили Прошедшему, не все еще лежат в могиле?
Я веру сохранил в людей, мне дорогих, И, прежде чем спрошу тебя я о других,
Дай Добролюбова и Писарева адрес".
- "Они отправились..." - "Куда, зачем?" - "Ad patres. {*} {* К праотцам (т.е. умерли) (лат.). - Ред.}
Оплакали мы их, но в мире нет потерь Незабываемых, и их у нас теперь
С успехом заменить успел Евгений Марков, Пересиявший всех, как посреди огарков
Друммондов яркий свет". - "Бессмертье заслужив, Великий комик наш Мартынов, верно, жив?"
- "Жив... в памяти своих поклонников, дружище. А сам давно лежит на городском кладбище
С Максимовым рядком, с Сосницким... Многих нет, Которых он увел с собою в лучший свет
И никого взамен себя нам не оставил...
Но, впрочем, нет, у нас еще есть Вейнберг Павел,
При общем хохоте всех русских городов Способный мастерски изобразить жидов".
- "Некрасов как живет, что пишет? В полной силе,
Надеюсь я, талант его богатый, или...
Боюсь спросить о том..." - "Он умер тоже, брат, И уж о нем у нас почти не говорят.
Забыт и Курочкин покойный вместе с Меем.
Мы духу времени противиться не смеем
И в век промышленный биржевиков, дельцов Совсем уже не чтим лирических певцов,
Давно их заменив продуктами грошовых Стихотерзателей каких-то Барышевых,
Мартьяновых... имен не помню даже всех, Чего, конечно, мне ты не поставишь в грех".
-"Да, почва невская, я вижу, нездорова...
Хоть Даргомыжского найду ли я, Серова?"
-"Увы, их тоже нет, но вздох свой затаи: Маэстро Лазарев есть с Цезарем Кюи,
Который так у нас не терпит итальянцев, Что со столбцов газет привык, как из-за шанцев,
Их грозно сокрушать как музыкальный страж". - "Так кем же полон мир интеллигентный ваш?
Порадуй чем-нибудь меня хорошим, новым, Дай "Современник" мне последний с "Русским словом"".
- "Тебе их дать, мой друг, никак я не могу. Вот "Берег" почитай... Нет, нет, поберегу
Тебя на первый раз... Два толстые журнала, Где прежде мы с тобой работали немало,
Уж стали редкостью, и их библиоман Хранит в своем шкафу и переплел в сафьян.
Вот "Русский вестник" ты везде найдешь покуда И купишь дешево на рынке на вес, с пуда;
Но сам Катков сказать мог смело бы весьма: "Теперь я, брат, не тот!" как в "Горе от ума",
И лишь с Цитовичем - судьба такая вышла - Он вправе нынче стать под пару прямо в дышло".
-"А Помяловский где, Левитов и Слепцов?"
-"Всё там же, где и все, - у дедов и отцов.
Зато за шестерых, день каждый, без отдышки, Стал Лейкин печь то очерки, то книжки
И так пришелся всласть, что уже с давних пор, Поджав животики, ржет целый Щукин двор
От разных сцен его и очерков..." - "Довольно! Пощады я прошу, тебя мне слушать больно..."
И быстро он ушел... Теперь он очень плох. Смутил его контраст различных двух эпох,
Поставленных пред ним так беспощадно рядом, И старый юноша, идеалист по взглядам,
Не ужился в среде, совсем чужой ему, Дичиться начал всех, не ходит ни к кому
И часто, позабыв об отдыхе и пище, Проводит целый день на Волковом кладбище,
Читая надписи крестов, могильных плит И, потрясенный вновь, как доктор говорит,
От ломки нравственной поправится едва ли И перейдет опять к безумью от печали.
1880