Добролюбов

Придавая лит-ре утилитарный характер, Д. отнюдь не думал, что «автор должен был создавать под влиянием известной теории... Художественное произведение может быть выражением известной идеи не потому, что автор задался этой идеей при его создании, а потому, что автора его поразили такие факты, из которых эта идея вытекает сама собою». В лит-ре всех народов критик видит преимущественно писателей, преданных «искусственным интересам» и совершенно не думающих о «нормальных требованиях природы», т. е. он не видит писателей, которые стояли бы на точке зрения народных масс, по современной терминологии - на классовой пролетарской позиции. «Эти писатели могут быть и не лжецы, но произведения их тем не менее ложны», и в них нельзя «признать достоинств, разве только относительно формы».

Добролюбов различает «людей, более или менее глубоко проникнутых насущными требованиями эпохи, более или менее широко обнимающих движение, совершающееся в человечестве, и более или менее сильно ему сочувствующих. Тут степени могут быть бесчисленны... Сообразно с широтою взгляда и силою чувства будет разниться и способ изображения предметов и самое изложение у каждого из них. Разобрать это отношение внешней формы к внутренней силе уже не трудно; самое главное для критика - определить, стоит ли автор в уровень с теми естественными стремлениями, которые пробудились в народе или должны скоро пробудиться по требованию современного порядка дел; затем - в какой мере умел он их понять и выразить, и взял ли он существо дела, корень его, или только внешность, обнял ли общность предмета или только некоторые его стороны». «Прочный успех» Д. видел лишь за теми произведениями, «которые захватывают вопросы далекого будущего или в к-рых есть высший, общечеловеческий интерес, независимый от частных, гражданских и политических соображений».

Свою критику Д. называл реальной. Он выбирал для разбора такие произведения, которые носят строго реалистический характер, в которых виден результат научной мысли. И сама критика Д. носила глубоко научный характер. Реальная критика состоит в обозрении того, что дает произведение, не отыскивая у художника выполнения определенной общественной программы. «Реальная критика относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни; она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их в существенные, характерные черты». Художник живет образами, отвлеченные идеи часто мало его интересуют. В своих образах художник подсознательно может выявить больше внутреннего смысла в изображаемом, чем он мог бы сделать рассудком, поэтому критика должна показать, правильно ли художник понял и объяснил взятые им факты, не напрасно ли он пытается частное и мелкое представить типичным и «такое ли значение придает автор своим лицам, какое они имеют в действительности».

Литературную работу Д. рассматривал как работу глубоко общественную, наравне с другими видами общественной деятельности. Критику же как вид творческой работы он ставил даже выше художественного творчества. Лучшими литературно-критическими статьями Добролюбова являются: «Что такое обломовщина?», «Темное царство», «Луч света в темном царстве» и «Когда же придет настоящий день?»

В своей критике Д. исходил из отрицания романтизма, эстетической критики, из энтузиастического признания реализма, примата действительности над искусством и неизбежности публицистического элемента в критике. Для Д. искусство - лишь способ познания. Вместе с Чернышевским он проповедывал: «прекрасное есть жизнь». Естественно, что в художественном произведении критик искал прежде всего воспроизведения действительности и художественного объяснения ее. Д. тщательно собирал черты действительности, чтобы показать, какова она есть, и направить общественные настроения в сторону «естественных стремлений», т. е. социальной справедливости. Он охотно писал о Кольцове, С. Аксакове, М. Вовчке, потому что «это жизнь, это действительность». Эти писатели «не строят мечтательных планов, не рвутся на невозможные подвиги, не стремятся охватить собою весь мир», а «осторожно и зорко осматриваются они вокруг себя, долго думают над своим решением». С этой меркой Д. подошел и к сатире Щедрина, к его «Губернским очеркам». С особой же силой показ действительности критик дал в разборе Гончарова, Островского и Тургенева. «Темное царство» - «это действительность», это огромная Россия; герой Островского - коллектив, среда, «бессмысленное самодурство в лице разных Большовых, Торцовых, Брусковых, Уланбековых и пр.». Д. детально анализирует русское самодурство, выясняет условия, его породившие, и последствия, из него вытекающие. Критик доказывает, что «драматические коллизии и катастрофы в пьесах Островского происходят вследствие столкновения двух партий, старших и младших, богатых и бедных, своевольных и безотрадных», что в тисках российского самодурства «страдают наши братья». Д. ищет должное, намечает общественные задачи. «Гроза» - социальная гроза «Темного царства». Расходясь с Писаревым, Д. видит в образе Катерины яркий протест против самодурства. Д. не только описывал и объяснял социальную действительность, но и указывал пути и средства ее преодоления, искал «героев». В анализе «Обломова» он приходит к печальному выводу, что «в каждом из нас сидит значительная доза Обломова», что Обломовы не в состоянии разрешить социальной задачи, это сделает другая общественная группа - разночинцы. Разбирая роман Тургенева «Накануне», Д. развернул свою программу дальше. Указывая на Инсарова, революционера-болгарина, критик выставляет тезис, что, хотя у нас общественные условия и мешали появлению таких людей, все же жизнь развилась настолько, что появление русских Инсаровых уже возможно. Очевидно, что подобная критика, подобная оценка художественного произведения была критикой, оценкой, приговором над русской действительностью, над экономическим и государственным порядком, над общественными отношениями людей, над бытом и т. п. Однако это не было критикой «по поводу», это самая настоящая литературная критика в специфическом, узком смысле слова. Такой ее характер всецело определяется приматом действительности. Д. был враг эстетической критики и тем не менее он дал совершеннейшие образцы литературно-художественной критики своего времени. Критика, как и художественное творчество, не имеет абсолютных канонов, характер ее определяется общественным бытием и в зависимости от него меняет свои формы, задачи и направление. В творчестве Д. публицистические и художественные задачи сливались в единое органическое целое. Реальное искусство обходило трагизм, а Д. вскрыл трагедию России, самодуров и обиженных он превратил в символы, объяснил их, и еще осмысленнее и характернее стали и без того живые и яркие образы Островского.

В своей критике Д. однако не вполне выявил сущность творчества Островского, он увлекся общественно-политическими обобщениями и не разглядел той идеализации русской жизни, реакционной «народности и самобытности», которой любовался Островский. Точно так же Д. не сумел провести надлежащей линии между «лишними людьми» и «обломовщиной», между Онегиными, Печориными и Обломовыми. Вскрыв русскую трагедию, Д. нашел в лит-ре и разрешение этой трагедии: Катерина - «луч света в темном царстве», Инсаров сменяет Обломова. Такая реалистическая критика логически вела к дидактизму. Публицистический и дидактический элементы критики в дальнейшем привели Д. к признанию законности направленчества в произведениях искусства. За это поносил его Достоевский и многие упрекали в грубой тенденциозности. Это конечно неправильно. Трудными, туманными, зигзагообразными путями шла в данном случае русская критика в лице Д. к признанию классовой точки зрения в искусстве. Разве сейчас истинно-пролетарских художников и коммунистов критиков, как и Д., не упрекают в тенденциозности, в подмене искусства политикой? Упрекают в силу определенных классовых интересов. Однако эти укоры не смущают их, не мешают им выполнять свое общественное дело, строить социализм; не должны они смущать нас и в оценке литературных работ молодого, но великого критика.

Д. был также и поэтом. Он написал много стихов на политические темы и не мало лирических. Любил он Пушкина, Лермонтова, Кольцова. В последние годы он подражал Некрасову, взяв у него для выражения своих настроений четырехстопный ямб. Был у Д. также большой сатирический талант. Сатира его метка и бьет наповал. Кавелин называет язык Д. ядовитым, а сын его подписывает письма к своему учителю: «Вашего змеиного языка покорнейший слуга» и величает его - «Ваше Змейство». Не мало Д. писал и на педагогические темы. Известны его страстные статьи против Н. И. Пирогова, когда он высказался за применение в школе телесных наказаний. В своих педагогических взглядах Д., естественно, материалист, он отрицает прирожденные идеи, доказывая, что человек развивается физически и умственно в зависимости от окружающих условий. Он против слепого подчинения авторитету, против дрессировки, он требует от ребенка сознательного выполнения указаний старших. От наставника он требует очень высоких качеств, умственных, нравственных и общественных. Добролюбов требует, чтобы он в согласии с общественным идеалом прививал детям «здоровые понятия» и воспитывал волю. Сильные и слабые стороны мировоззрения критика конечно отразились и на его педагогических взглядах. Он никогда не переставал быть просветителем.

Д. продолжал линию В. Белинского. Последний от Шеллинга и Фихте через Гегеля пришел к Фейербаху. Д. начал с Фейербаха, идя к марксизму. Его лит-ая деятельность свелась к раскрытию и изобличению русской действительности - «Темного царства» русской неограниченной монархии, к страстной проповеди свержения самодержавия и призыва народных масс к социальной революции. В литературно-художественных произведениях Д. в первую очередь атаковал социальную, классовую сущность явления и от нее шел к оценке самого литературного факта и проповеди своих общественно-политических взглядов.

Деятель 60-х годов, Добролюбов жил и работал в период бурного роста нашей крупной промышленности, в последние годы крепостного хозяйства, когда шла борьба между торговым и промышленным капиталом. Торговый капитал, добившись, что крестьян освободили с землей, стремился к тому, чтобы они остались мелкими производителями и, будучи мелкими собственниками, не подпадали бы под влияние разных теорий о равенстве людей; стремился к тому, чтобы у нас, как в Европе, не было голодающего пролетариата, чтобы пролетариат, вышедший из деревни и связанный крепко с землей, не шел на улицу бунтовать в периоды кризисов и безработицы. Конец николаевского режима, крестьянская реформа полностью удовлетворили буржуазию, лишь немногие мечтали о конституции. Совершенно другими настроениями жила интеллигенция. Дворянская по своему составу ранее, интеллигенция 60-х гг. состояла преимущественно из детей среднего и бедного духовенства, провинциального чиновничества, низшего офицерства, из детей разорившихся помещиков, дворян, учителей, купцов, мещан, из людей свободных профессий. Это были «разночинцы», люди разных чинов и положений, выходцы из рядов мелкой буржуазии. Соответствующих мест для обслуживания капитала эта мелкая буржуазия еще не имела. Она не мирилась с крепостническим государством и добивалась свержения самодержавия. Часть этой революционной интеллигенции, более зажиточная, группировалась около «Великорусса», который в своих требованиях мирился на учредительном собрании. Менее зажиточная часть группировалась вокруг организации «Молодая Россия», выдвигавшей лозунг диктатуры революционного народа. В процессе всяких перегруппировок на революционных позициях удержалась только та часть мелкой буржуазной интеллигенции, к-рая жила идеалом социализма. Социализм этот был, естественно, мелкобуржуазным, развитие капитализма он считал несчастием. Поэтому в России в 60-70-е гг. так много и спорили: будет у нас капитализм или нет? Мелкобуржуазный социализм шел не от организации производства, а от распределения собственности. Наша мелкобуржуазная социалистическая интеллигенция верила в силу сельской общины и была убеждена, что Россия, минуя капитализм, через эту общину прямо придет к социализму. Это, как известно, было догмой нашего революционного народничества.

Д. не был народником, он был убежден, что Россия пройдет капиталистическую стадию развития, он признавал борьбу классов, он выступал против утопического мелкобуржуазного социализма, он не был сторонником субъективного метода в объяснении исторических явлений. «Мыслящие реалисты» Писарева привели к «критически мыслящей личности» Лаврова. Д., как справедливо отметил Воровский, «по духу своего учения, по методу мышления, по глубине анализа ближе к современному марксизму, чем к своим якобы преемникам 70-х и 80-х годов». Своих взглядов он не успел, да и не мог развить. Поэтому мы не можем установить, с кем пошел бы критик в практически революционной деятельности - с «Великоруссом» или «Молодой Россией»? Надо указать однако, что «Великорусс» занимал по сравнению с «Современником» значительно более правые позиции и в крестьянском вопросе и в области политической. Более левые позиции занимал Д. по отношению и к «Колоколу» Герцена. Несомненно одно: Д. был выразителем той части мелкобуржуазной революционной социалистической интеллигенции, которая под влиянием развития промышленного капитализма, рабочего вопроса в России, понимала утопичность мелкобуржуазного социализма и начинала искать революционных путей в связи с ростом капитализма и рабочего класса. В условиях экономической обстановки 60-х годов Д. не мог избежать противоречий, недоговоренностей, неясностей, все же дальнейший путь от него лежит не к Лаврову и Михайловскому, а к Ткачеву и марксизму.

Литературная энциклопедия