Современная зап социология

ЧАСТЬ 1

НАЦИОНАЛЬНЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ШКОЛЫ (Аналитический обзор)

1.1.Французская социология

Ссамого начала своего существования французская содиология совмещает анализ социальных систем с эпистемологическим размышлением о статусе социальных наук. Тот факт, что французская социология уходит корнями в «Курс позитивной философии» Конта, в какой-то степени это объясняет. Примечательно, однако, что в течение всего столетия, отделяющего нас от публикации «Метода социологии», в котором Дюркгейм обнародовал блестящую программу научной социологии, это размышление оставалось в силе и сопровождало каждый этап развития этой дисциплины во Франции. Более того, сегодня, когда общая эпистемология переживает приступ постпозитивизма и постмодернизма, эпистемологическое размышление в социологии сохраняет свою силу и приводит к появлению бесспорно масштабных работ.

Попробуем представить это общее развитие следующим образом: первая часть, историческая, восстанавливает важнейшие моменты этого размышления со времен основания социологии на рубеже столетия и до ее послевоенного обновления, когда образовались основные исследовательские и педагогические институции этой дисциплины. Вторая часть посвящена современному периоду, который начинается с 1970-х гг.: через десять лет после 1968 г., когда экономические и политические изменения, связанные с первым нефтяным кризисом и постголлизмом, институциональные и демографические трансформации университета, изменения в интеллектуальном пейзаже, вызванные отходом от марксизма и структурализма, приводят к подлинному обновлению практического и мыслительного контекста французской социологии.

Французская социологическая школа

«Метод социологии» — вторая работа Дюркгейма. Выпускник Высшей нормальной школы, молодой профессор из Бордо предложил образец карьерного и рефлексивного стиля в социологии, которому суждено было сохраниться даже после уста-

11

новления в 1958 г. университетской специализации по социологии, стиля, который самой институциональной специфике высшего образования во Франции, прочно связывающей философию и социологию, привил — хотя бы отчасти — вкус к эпистемологическому размышлению. Вышедшая отдельным изданием в 1895 г. после первой публикации в «Revue philosophique» («Фи-

лософский журнал») книга Дюркгейма развивает и специфицирует понятийный аппарат программы, которую он провозгласил с самого начала своей университетской карьеры: сделать из социологии позитивную науку, т.е. окончательно отделить ее от философских спекуляций, наделив строгим научным методом. По мысли Дюркгейма, речь идет в равной мере и о разрыве, и об основании. Основывая легитимность социологии на признании специфичности социального, реальности sin generis, внешней и принудительной для индивидов, Дюркгейм формулирует знаменитое правило о необходимости рассматривать социальные факты «как вещи». Эта объективистская позиция Дюркгейма, вызывавшая много комментариев и зачастую плохо понимаемая,

—в основе своей методологическая; необходимо порвать с иллюзией того, что социальное может быть непосредственно дано нам в наших о нем представлениях, и ввести в социологию принципы экспериментального метода. Именно этим принципам посвящает он основную часть своего труда, построенную вокруг трех ведущих идей: классифицировать, объяснять, доказывать.

Вэтом предприятии Дюркгейм решительно склоняет социологию перед авторитетом модели наук о природе, характерной для его времени: цель науки заключается в поиске каузальных законов, которые связывают феномены; наука опирается на прямое или опосредованное экспериментирование. В этом случае

—который как раз касается социологии — наука действует с помощью систематического наблюдения за сериями данных, «со относительные вариации» которых она стремится зафиксиро вать и интерпретировать.

Сточки зрения эпистемологии социологии, акт творения

Дюркгейма в «Методе» и в других его великих исследованиях — таких, какч«Самоубийство» — имеет двойную природу: с одной стороны, он является вписыванием социологии в рамки определенной модели научности (модели наук о природе), а, с другой

—конструированием особой исследовательской программы

(программы каузального анализа). Эти две ориентации повлия ли на всю дальнейшую историю французской социологии. Вплоть до второй мировой войны ее развитие остается институциональ-

12

но неустойчивым и определяется дюркгеймианцами, интересы которых расходятся: социология преподается в университете в рамках лиценциата по философии, по ней специализируются лишь четыре кафедры: никто — хотя работы М. Мосса или М. Хальбвакса, безусловно, важны — не располагает институциональными ресурсами и личными возможностями, чтобы исполнять роль, которую раньше играл Дюркгейм. Когда эпистемологическая рефлексия выделяется из ряда общих и академических высказываний о социологии, она концентрируется вокруг двух методологических тем: вокруг введения в социологию статистического анализа в эпоху, отмеченную, в частности, развитием институций и инструментов социально-экономической статистики, и вокруг антропологического анализа, в процессе которого Мосс напишет множество заметок и очерков, хотя никогда и не объединит их в целостный текст. Если относительная астения этого периода и контрастирует с подлинным кипением и непрерывным развитием социологии после второй мировой войны, было бы все же несправедливо забывать о том, что многие исследователи, вдохновившие это обновление, — Р. Арон, Ж. Фридман, К. Леви-Строс — именно в нем нашли основу своего будущего успеха.

Дюркгеймовский объективизм — и как образец научности, и как исследовательская программа — за пределами Франции вызвал, хотя и неявно, двоякую реакцию — принятия и отторжения. Косвенно он стал объектом критики натурализма и позитивизма, которую вела немецкая социология с начала столетия — как во имя «наук о духе» и понимающей социологии (Дильтей, Вебер, Зиммель), так и в процессе оживления гегелевской и марксистской мысли (Адорно, Хоркхаймер); в Соединенных Штатах, напротив, кодификация стандартизированного опроса и математического анализа причинности способствовала формированию оригинальной ветви дюркгеймианства, ветви, которая отбросила какой бы то ни было спиритуалистский акцент и сконцентрировалась на проблемах операционализации социологического анализа.

Обновление французской социологии

Еще перед войной дюркгеймовские объективизм и каузализм подверглись первым нападкам: коллеж социологии, недолговечное, но творчески продуктивное предприятие на границе этнологии и сюрреализма, отстаивал права интерпретативной мысли; немецкая мысль, эпистемологические импликации которой дюркгеимианство отвергало, стала объектом обстоятельного

13

рассмотрения Р. Арона. Он не ограничился представлением ведущих течений неокантианской философии и понимающей социологии: во «Введении в философию истории» он обратился к фундаментальному эпистемологическому размышлению об объективности исторического познания и способах применения причинного подхода в истории и социологии. Во многом отталкиваясь от Вебера, он соединял понимание смысла действия с объяснением его последствий. Выделяя различные виды причинности (историческая, социологическая, естественно-истори- ческая), Арон оспаривал сведение их к одной модели у дюркгеймианцев.

Но, несмотря на влияние Арона, это направление не выходит на первый план в послевоенные годы. Французские социологи того времени изучают социологию практически. Вышедшие из различных интеллектуальных кругов, во многих отношениях измененные войной, сопротивлением и новым разделом мира, они в различных формах соединяют свою идеологическую и политическую позицию с освоением импортированных из Соединенных Штатов методов систематической эмпирической работы. В этом отношении дюркгеймовская традиция кажется выдохшейся и сохраняется лишь в качестве академического пережитка. В первое послевоенное десятилетие можно, таким образом, выделить общую критическую дискуссию о статусе социологического знания и специфическую рефлексию о моделях объяснения.

Каузальный анализ, источником которого являются первые исследования Дюркгейма в «Самоубийстве», кодифицируется и систематизируется под влиянием П. Лазарсфельда и американской операциональной исследовательской программы. Понятие каузальности утрачивает любые метафизические или категориальные коннотации, дабы описывать тот тип воздействия, которое определенная переменная х может оказывать на переменную у. Это отношение типа х->у само по себе является только рудиментарной формой сложных каузальных структур, которые важно уметь описать и рассчитать. Каузальный анализ, освобожденный таким образом от каких бы то ни было спекулятивных коннотаций, становится базовым инструментом эмпирического исследования, важнейшей методологической темой и точкой опоры определенной позитивистской эпистемологии, которая теперь отталкивается не от дюркгеймианского натурализма, а от логицизма Венского кружка. На этих различных уровнях каузальный анализ проникает во Францию сначала при поддер-

14

жке Ж. Стетзеля, основателя Французского института общественного мнения, а затем — Р. Будона. Выпустив вместе с П. Лазарсфельдом французское издание знаменитого «Языка социального исследования», посвятив свою диссертацию математическому анализу причинности, Будон незадолго до 1968 г. становится, таким образом, лидером направления методологической строгости, которое с тех пор не прекращало развиваться внутри французской социологии, стремящейся к эмпирической результативности. При этом Р. Будон восстанавливает связь с французской традицией, с блеском реабилитируя анализ, данный в «Самоубийстве» и называя Дюркгейма основателем каузального анализа в социологии, включив его, как и Симиана, в корпус текстов «Эмпирического анализа причинности».

При этом можно сказать с некоторой иронией, что и структурализм, который развивается вокруг своеобразной тематизации понятия структуры, тоже будет восстанавливать связь с одним из направлений дюркгеймианства. Постоянно используя возможности лингвистики и фонологии, он предложит структуральную реинтерпретацию «тотального социального факта» М. Мосса. В предисловии к новому изданию работ М. Мосса Леви-Строс отделяет тотальный социальный факт от простой идеи структурной сложности различных уровней реальности и приводит его к проблеме связи объективного и субъективного в этнологии, т.е. к понятию бессознательной системы отношений, определяющей организацию феноменов. Благодаря успеху этого характерного тезиса, возникшего в рамках этнологии, структурализм станет господствующей программой до 1970-х гг. Идея о бессознательной системе отношений могла бы показаться чуждой социологии, если бы не два ключевых момента: с одной стороны, отказ дюркгеймианства, символом которого является М. Мосс, разделить эти дисциплины; с другой стороны, подлинный эпистемологический переворот, предложенный К. Леви-Стросом. В своей работе 1949 г. «История и социология» он кардинально изменил отношения между социологией и этнологией, установленные Дюркгеймом: первая казалась ему колеблющейся между социальной философией (европейская традиция) и описанием (американская социография), вторая — и только она — предлагала, кроме этнографии (дескриптивной и монографической), сравнительную этнологию, которая, под именем культурной и социальной антропологии, представлялась Леви-Стросу подлинной социальной наукой. За определенным типом социальных институтов (например, дуалистические общества) культурная

15

антропология стремится «обнаружить — в хаосе правил и обычаев — одну-единственную схему, присутствующую и действующую в различных локальных и временных контекстах. Эта схема сводится к определенным отношениям корреляции и оппозиции, по-видимому, бессознательным, даже у народов с дуалистической организацией. Но эти отношения, поскольку они носят бессознательный характер, должны быть равным образом представлены и у тех, кто никогда не сталкивался с этим социальным институтом».

Каузализм и структурализм

Каузализм и структурализм определяют круг принципов и инструментарий, которые можно назвать «исследовательской программой». Их последовательное усиление, с первых дискуссий послевоенного периода и до работ 1970-х гг., представляет собой сложный феномен, определивший генезис современной французской социологии. Рискуя, правда, несколько упростить ситуацию, можно свести этот феномен к двум силовым линиям.

а) Первая линия — скорее, методологического и аргументативного порядка: даже если каузализм и структурализм представляют собой только идеальное ядро сложных туманностей, пользуясь на различных уровнях либо языком переменных, либо языком гомологии и дизъюнкций, они являются теми сценами дискуссий и конфронтации, где французская социология и будет складываться в профессиональное сообщество. Овладение инструментами американской эмпирической социологии происходило в обстановке обостренного внимания к рефлексивности, о чем свидетельствует создание под руководством Навиля жур-

нала «Epistemologie sociologique» («Социологическая эпистемо-

логия»), который в течение десяти лет (1964—1974) и в особенности до 1968 г. будет обеспечивать ученым Центра социологических исследований возможность общего самовыражения и размышления: методологические и логические проблемы рассматриваются в нем со строго аналитической точки зрения, в чем убеждают, например, названия статей, касающихся диалектики: «Возможна ли диалектическая технология» (1964. № 1), «Аналитическая теория диалектики» (1969. № 7), «О формализации гегелевской логики» (там же). Это рефлексивное восприятие инструментов глубоко повлияет на отношение к техникам исследования во французской социологии и найдет свое место и после исчезновения журнала П.Навиля. Другую природу, гораздо более теоретическую и идеологическую, имеет полемика,

16

сопровождающая успех структурализма. Она также укрепит позиции французских социологов, тематизируя отношения между структурой и историей, диахронией и синхронией, и проблематизируя, при посредничестве Л. Альтюссера, обращение к Марксу с акцентом на отношениях детерминированности и эффектах структуры.

б) Первую линию развития пронизывает интерес — рефлексивный по форме, объективистский по содержанию, — который между строк сохраняет дюркгеймианский пафос, находя в то же время новые эпистемологические референции. Эта линия не отличалась бы от первой, если бы почти одновременно не появилась группа работ, эксплицитно содержащих притязания уже не просто методологические, но эпистемологические: «Эпистемология социологии», «Чему служит понятие структуры?», «Ремесло социолога», «Кризис социологии». Эта историческая ситуация и явные эпистемологические устремления этих текстов делают их высшей формой выражения послевоенного развития. Отнюдь не преследуя цель обозначить свою идеологическую позицию и изобличить чужую, каждый стремится вписать научность социологии в рамки более широкой эпистемологии, сообщающей предприятию все его значение и легитимность. Включая свой текст в объемную работу под редакцией Ж. Пиаже, Л. Гольдман пытается найти третий путь — путь между марксизмом

ипозитивизмом, со стороны «генетического структурализма», одновременно согласующегося с его собственными исследованиями в области социологии познания и релевантного для генетической эпистемологии, за которую ратует Пиаже. Эксплицитно вписываясь в рамки социологической метатеории, авторы «Ремесла социолога» выявляют общие аксиомы познания социального у Маркса, Дюркгейма, Вебера и проясняют его этапы, основываясь на категориях «прикладного рационализма» Г. Башляра: эпистемологический разрыв, конструирование объекта, диалог с эмпирией. Дюркгеймовские темы также реанимируются (принцип непрозрачности, критика спонтанной социологии) или уточняются (разработка теории доказательства когерентностью дистанцируется от теории соответствия между высказываниями

ифактами). Наконец, R Будон, провозглашая себя сторонником «позитивной эпистемологии» и попперовского рационализма, принимает аналитический стиль, унаследованный от логического позитивизма: ставя перед собой четкие вопросы — что такое формализм в социологии, что такое теория, как работает доказательство — он стремится в своей работе 1968 г.

17

досконально прояснить способы использования понятия структуры в гуманитарных науках.

«Ремесло социолога» было, вероятно, самой заметной из названных выше книг. Ее намеренно смещенное название — поскольку это ни описание профессии, ни совокупность предписаний — могло быть понято как эпистемология одной практики. Ее многочисленные референции соединились в одну модель научности, укрепленную авторитетом Г. Башляра и объединяющую как вклад французской школы социологии (включая структурализм), так и американскую эмпирическую социологию и марксизм. Единство социологии было восстановлено в соответствии с наиболее взыскательными принципами метатеории.

Пути эпистемологической трансформации Проследить пути эпистемологической трансформации достаточно трудно. Тем не менее мы сосредоточимся на двух направлениях: на смене контекста в социологической практике и на различных областях социологии, способных питать — прямо или косвенно — эпистемологическую рефлексию дисциплины и участвовать в формировании особого пространства. С 1968 г. французская социология из чисто исследовательской дисциплины без специальной программы подготовки специалистов — самостоятельный лиценциат стал реальностью только в 1958 г. в Париже — превратилась в массовую академическую дисциплину, так или иначе представленную в большинстве университетов. После реформы 1968 г. университетские подразделения включали в себя все больше студентов и преподавателей; сегодня каждый из пятнадцати больших факультетов социологии во Франции — не считая более мелких подразделений в других университетах — насчитывает в среднем 1500 студентов, две или три исследовательских группы, от 30 до 50 преподавателей и исследователей со степенями и столько же лекторов и исследователей по контракту. Эта ситуация порождает новый рынок подготовки специалистов, заставляя преподавателей писать новые курсы и учебники. Несмотря на свои дидактические, а часто даже меркантильные цели, эта работа создает благоприятную атмосферу и всячески стимулирует деятельность по компилированию, осмыслению и синтезу, которая, хотя и не является по сути эпистемологической, составляет часть общего рефлексивного движения дисциплины. Расширение институциональных основ французской социологии происходит наряду с общим процессом интернационализации и специализации дисциппины,

18

частично стирая некоторые национальные различия и увеличивая число референций и связей.

В этом общем развитии французская социология начинает приобретать особые устремления, которые — в некоторых областях и течениях — получают эпистемологические импликации, речь идет об исключительно сложной по структуре и разлетающейся туманности, систематически инвентаризировать которую было бы невыполнимой задачей. С другой стороны, тут проявляется одна из вечных черт французской социологии: вкус к рефлексии, к исследованию оснований и следствий, который — будь то метод, область исследования или течение — не дает исследователю ограничиваться простой операциональностью. Но в то же время это стремление неотделимо от периодически проявляющейся сдержанности по отношению к слишком спекулятивным и теоретическим работам, забывающим об эмпирии ради чистой теории. И поскольку все эти позиции, разумеется, находят свое место в широком спектре — от литературных и философских моделей до математической моделизации, — можно предположить, не слишком рискуя ошибиться, что доминирующий стиль французской социологии находится где-то посередине, будучи в одно и то же время рефлексивным и эмпирическим. Дюркгеймианство и социология первых послевоенных десятилетий могут рассматриваться как особые исторические версии этого стиля.

Современная версия этого стиля проявляется, на наш взгляд, в достаточно четко идентифицируемых и классифицируемых по определенной шкале ситуациях — в истории социологии, методологии, социологии знания и науки, в том или ином аналитическом направлении или теоретической позиции, в создании чисто эпистемологических трудов.

Этнометодология

Наконец, под влиянием этнометодологии и, шире, аналитической философии и прагматики некоторые исследователи (Конен, Кере, Фаро, Тевено и др.) в конце этого периода объединяются и, задавшись вопросом о языковых, контекстуальных, а также логических и когнитивных предпосылках обыденной и научной социологической деятельности, основывают в 1990 г. новый и исключительно многообещающий полюс для рефлексии: журнал «Raisons pratiques» («Практический разум»).

У следующей группы исследований более разнообразная, если можно так выразиться, геометрия: она могла бы точно так же Фигурировать и в рубрике «углубление определенной аналити-

19

ческой программы» (в данном случае этнометодологии). В сущности, интерес к социологии знания во Франции, долгое время вписанный в макросоциологическую перспективу «социальных рамок познания» (Гурвич) или «видения мира» (Гольдман), был обновлен под влиянием этнометодологии, теории рационального выбора, прагматики аргументации, когнитивных наук. Связи между этим интересом и собственно эпистемологическими вопросами вполне возможны и даже нередки, хотя и не являются необходимыми. Последние работы Р. Будона, и особенно его отрицание релятивизма, которое он развивает, основываясь на модели аргументации от имплицитных посылок, весьма показательны в этом отношении. Точно так же социология науки, до этого вписанная во Франции в мертоновскую традицию, под влиянием сильной программы развила конструктивистские позиции, релятивизм которых стал объектом эпистемологической критики.

Четвертым источником, вызывающим эпистемологическую рефлексию во французской социологии недавнего времени, является исследование, тематизация, а иногда и защита специфической программы анализа социального. В этом отношении Р. Будон и П. Бурдье занимают, бесспорно, сильную позицию, поскольку принадлежат к обоим обсуждаемым здесь периодам и обладают престижем, приобретенным на поприще социологического анализа и рефлексии. Другие признанные социологи также вложили немало сил в развитие данного направления. Тем не менее различие между эпистемологической и теоретической позициями у них недостаточно ясно. Если бы можно было отказаться от этого различия и сформулировать вопрос шире, пришлось бы упомянуть всех крупных современных французских социологов — Ж. Баландье, Л. Больтански, М. Крозье, Э. Фридберга, Ж.-Д. Рено, А.Турена и др. — и это, ограничиваясь только «seniors». Но Будон и Бурдье вносят более специфический эпистемологический вклад, форма и содержание которого меняются на протяжении этого периода. В какой-то степени они отказываются от былого притязания на глобальность в пользу систематизации определенной точки зрения. Эта точка зрения, отражающая ту или иную позицию и понимаемая как единственно возможная альтернатива антиномии «объективизм — субъективизм», у П. Бурдье в конечном итоге обретает название «генетического структурализма». У Р. Будона она связана с распространением методологического индивидуализма, ранее тематизированного Поппером и Хайеком, и оборачивается критикой холистских интерпретаций социального изменения, тематизацией

20