1333313_readingbook Актуальные проблемы семантики и ее представления в словарях Этап I. Семантика
.pdfВ принципе набор процедур вертикально-горизонтального анализа может быть рекомендован как общий метод установления значения семантической единицы. Однако во многих случаях его применение оказывается невозможным, так как соответствующие противопоставления могут быть сформулированы только в терминах пересекающихся значений. Хорошей иллюстрацией некоторых важных принципов, связанных с использованием процедур исследования пересекающихся значений, может служить слово beautiful 'прекрасный; красивый', относящееся к характеристике привлекательной наружности, приятного внешнего вида и т.п., как в сочетаниях beautiful woman 'красивая женщина', beautiful picture 'прекрасная картина'.
Первый этап анализа будет состоять в том, чтобы найти те значения семантических единиц, которые пересекаются со значением beautiful, то есть те единицы того же семантического поля, которые могут использоваться применительно к тем же объектам или событиям, но отличаться по степени интенсивности, диапазону применимости или некоторым частным признакам, например, значения слов handsome 'красивый', pretty 'привлекательный; прелестный; хорошенький', lovely 'прелестный, очаровательный'.
Второй этап, применимый преимущественно к словам абстрактного значения, связан с выявлением круга объектов или событий, которые могут описываться с помощью рассматриваемых связанных значений. В результате применения этой процедуры исследователь получает некоторые подсказки для разграничения этих значений. При этом, однако, более эффективным представляется не такой метод, при котором перечисляются сотни контекстов, содержащих в качестве определителей все изучаемые лексические единицы, а такой, который направлен на выяснение границ их применимости, то есть случаев необычного употребления, на выделение контекстов, где такие единицы являются неприемлемыми или выглядят необычно и странно. Слово handsome вполне допускает сочетания со словами, как man 'мужчина', woman 'женщина' и building 'здание', но сочетания со словами lake 'озеро', scrnr 'сцена', jewel 'драгоценный камень' являются довольно странными. В случае pretty мы можем говорить о pretty cottage 'прелестный коттедж', но выражение pretty skyscraper 'прелестный небоскреб' производит странное впечатление. С другой стороны, сочетание pretty jewel 'прелестный драгоценный камень' вполне приемлемо. Прилагательное lovely применимо ко многим объектам и событиям, например, lovely dress 'прелестное платье', lovely room 'прелестная комната', lovely sight ‘прелестный вид' и lovely thought 'прекрасная (чудесная) мысль'; оно применимо даже к таким объектам, которые говорящий вовсе не обязательно считает красивыми (beautiful), например, lovely old lady 'очаровательная старушка' и lovely nurse 'прелестная няня'.
Третий этап, являющийся логическим продолжением второго, предназначен для того, чтобы выявить те аспекты пересекающихся связанных значений, на которых основано их противопоставление. Наиболее эффективным приемом в данном случае является постановка пересекающихся значений в один и тот же контекст, например: beautiful child 'красивый ребенок' / pretty child 'хорошенький ребенок', beautiful woman 'красивая женщина' / pretty woman 'хорошенькая женщина', a beautiful diamond 'красивый бриллиант / a pretty diamond 'прелестный бриллиант'. В этих контекстах beautiful обнаруживает большую степень интенсивности качества, чем pretty. Аналогичным образом, beautiful отличается по степени интенсивности и от прилагательного attractive 'привлекательный', например: attractive picture 'приятная картина' vs. beautiful picture 'прекрасная картина'. Beautiful отличается от lovely тем, что в значение последнего не входит в качестве обязательного свойства физическая (внешняя) привлекательность. Выражение 1оуе lovely old lady 'очаровательная старушка' не всегда равнозначно выражению beautiful old lady 'красивая старая дама', а сочетание lovely dress 'прелестное платье', видимо, синонимичное сочетанию pretty dress, не обязано быть равнозначно сочетанию beautiful dress 'красивое платье'. Можно считать, следовательно, что beautiful отличается от lovely также и по степени интенсивности, при этом lovely акцентирует не-
которое приятное качество, необязательно связанное с особыми достоинствами внешнего вида. Можно сравнить также сочетание handsome woman 'статная женщина' с выражением beautiful woman 'красивая (прекрасная) женщина', в результате чего мы сможем заключить, что центральными элементами значения handsome являются компоненты величественной внешности и идеальных пропорций, а значение beautiful включает второй из этих компонентов в качестве подразумеваемого. Центральным (focal) элементом в beautiful является общее впечатление от предмета, а не сама пропорциональность
(сравним, например, a beautiful building 'прекрасное здание' и a handsome building 'красивое здание'). Четвертый этап состоит в перечислении важных (significant) признаков слова beautiful: (1) привлекательность (2) общего вида (3) в относительно высокой степени. Но эти семантические признаки могут быть описаны полно только с учетом того, в какой мере они противопоставлены признакам других пересекающихся значений: (а) pretty — относится к более внешним аспектам, имеет меньшую степень привлекательности, особенно часто применяется к объектам меньшего размера, (б) lovely
— общая привлекательность внешнего вида, но, как главная черта, способность объекта располагать к себе, (в) handsome — в центре внимания находится привлекательность с точки зрения признаков величественности и пропорциональной внешности.
Применение этих процедур, имеющих дело с пересекающимися значениями, ясно показывает, что значение каждой семантической единицы существенно зависит от значений всех связанных семантических единиц. Более того, контрастивные признаки значения касаются не просто степени (то есть относительного количества некоторого качества), но и центра внимания, или акцента (подчеркивания). Объект, называемый очаровательным (lovely), обычно обладает привлекательной внешностью, но такая привлекательность вовсе не обязательна, если главное в восприятии этого объекта — это то, что он просто располагает к себе.
Трудности, связанные с применением этих процедур при исследовании пересекающихся значений, часто происходят от игнорирования существующих границ внутри одного и того же слова. Например, пытаясь определить важные компоненты слова righteous, мы должны провести разграничение между (1) righteous1 'справедливый', которое затрагивает аспекты поведения, связанные с социально-культурной оценкой, и поэтому входит в то же поле, что и слова good "хороший', upright 'справедливый', honest 'честный' и другие, и (2) righteous2 'праведный', которое подразумевает «правильность» в смысле самооценки (это наиболее употребительное значение данного слова) и поэтому принадлежит к семантическому полю, включающему pride 'гордость', self-satisfaction 'самодовольство', self-centredness 'эгоцентризм' и т. д. В противном случае результаты анализа будут безнадежно искажены противоречивостью указанных признаков и несопоставимостью контекстов, в которых могут употребляться связанные значения, подлежащие анализу.
Значение идиомы во многих случаях может описываться с помощью вертикальногоризонтальных процедур, например, когда идиома близка по значению параллельно существующей отдельной лексической единице (ср. down in the dumps 'в унынии' и depressed 'подавленный'). Однако в большинстве случаев более подходящей оказывается методика, предложенная для пересекающихся значений, так как почти всегда идиомы пересекаются по значению с несколькими другими идиоматическими или неидиоматическими выражениями. Главная причина, по которой идиомы не могут исследоваться с помощью набора вертикально-горизонтальных процедур, связана с чрезвычайной специфичностью их значений, что отражается в довольно сложных компонентах, которые приходится выделять в этих случаях. Выражение tempest in a teapot 'буря в стакане воды' (букв, 'буря в чайнике для заваривания') имеет компоненты: (1)
конфликт (часто только на словах), (2) широкий или интенсивный, (3) связанный с весьма незначительными обстоятельствами. Выражение Have his cake and eat it too 'И волки сыты и овцы целы' (букв. '(пытается) съесть один пирог два раза') включает признаки: (1) полное использование обстоятельств, (2) незначительность или полное отсутствие жертв со стороны субъекта ситуации (имеются в виду неизмеримо меньшие жертвы по сравнению с получаемой выгодой).
При анализе значения идиомы to have too many irons in the fire 'быть перегруженным работой' (букв. 'иметь слишком много утюгов на огне') в качестве первого этапа мы должны установить набор тех выражений (идиоматических или неидиоматических), которые пересекаются друг с другом по крайней мере в некоторых аспектах, например, to be too busy 'быть слишком занятым', not to be able to carry out one’s responsibilities 'не быть в состоянии выполнять свои обязанности', to be head over heels in work 'быть с головой погруженным в работу' (букв. 'быть вверх тормашками в работе'), to take on too much 'брать на себя слишком много'.
Так как идиома to have too many irons in the fire является в основном описанием обстоятельств или состояния, а не выражением абстрактного значения, то второй этап процедуры, описанный выше, здесь неприменим. Следовательно, далее должен идти третий этап, на котором различные выражения помещаются в одни и те же контекстуальные рамки, чтобы сравнить случаи пересечения и противопоставления.
1.My husband has too many irons in the fire. 'Мой муж слишком перегружен работой'.
2.My husband is too busy.
'Мой муж слишком занят'.
3.My husband is head over heels in work. 'Мой муж с головой погружен в работу'.
4.My husband has taken on too much.
'Мой муж слишком много взял на себя'.
5. My husband is not to able to carry out his responsibilities. 'Мой муж не в состоянии выполнять свои служебные обязанности'.
Если сравнить значения этих пяти выражений, станет ясно, что значение предложения (2) включается в предложение (1), но предложение (1) сообщает, видимо, нечто большее, чем просто чрезмерную занятость. Предложение (3) примерно эквивалентно предложению (2), но оно оказывает большее воздействие благодаря тому, что оно содержит идиому. Предложение (4) в определенных аспектах пересекается с предложением (1), так как предложение (1) обычно подразумевает, что служебные дела были приняты на себя субъектом добровольно. Предложение (5) примерно эквивалентно предложению (4), но оно фокусирует внимание прежде всего на неадекватном выполнении служебных обязанностей, что является также одним из признаков предложения (1).
Четвертый этап заключается в составлении списка диагностических признаков идиомы to have too many irons in the fire: (1) служебные обязанности, связанные со слишком большим числом функций, (2) которые были (вероятно, но не обязательно) взяты на себя субъектом добровольно, (3) неспособность успешно справляться с ними.
<…>
Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография // Апресян Ю.Д. Избранные труды. – М., 1995. Т. 2.
С. 157-163.
КОННОТАЦИИ КАК ЧАСТЬ ПРАГМАТИКИ СЛОВА (лексикографический аспект)
<…>
В данной работе прагматика будет пониматься уже, чем сейчас принято. С нашей точки зрения лингвистический интерес представляет лишь та прагматическая информация, которая лексикализована или грамматикализована, т. е. приобрела постоянный статус в языке. В соответствии со сказанным мы будем называть прагматикой закрепленную в языковой единице оценку говорящим следующих трех вещей: действительности, являющейся предметом сообщения, содержания сообщения и адресата
<…>.
Очевидно, что языковой единицей в указанном здесь смысле может быть и слово. Поэтому в типовой словарной статье толкового словаря под описание прагматической информации должна быть выделена особая зона. Она подразделяется на ряд подзон, в зависимости от типа лексикографически существенной прагматической информации. К числу основных типов такой информации относятся прагматические стилистические пометы, прагматические признаки (например, перформативность), оценка статусов собеседников в возрастной, социальной или иной иерархии, иллокутивные функции лексем и ее коннотации. <…>
2. Понятие коннотации Трудно проследить, когда слово "коннотация" было впервые употреблено в
лингвистике терминологически. Можно, однако, утверждать, что уже в середине XIX века оно было в ходу в английской лексикографической литературе, связанной с теорией синонимических словарей и практикой их составления <…>. К этому времени сложились два разных смысла термина "коннотация".
Содной стороны, коннотациями назывались "добавочные" (модальные, оценочные
иэмоционально-экспрессивные) элементы лексических значений, включаемые непосредственно в толкование слова. Так, сравнивая слова righteous 'праведный' и just 'справедливый', Э. Дж. Уотли писала в своем предисловии к знаменитой в Х1Х веке книге
Selection of Synonyms (1851): «Righteous сейчас используется исключительно для обозначения этики поведения, опирающейся на принципы религии, между тем как just обозначает просто высокоморальное поведение. Язычника или атеиста можно назвать just,
но не righteous» <…>.
Сдругой стороны, о коннотациях говорили и тогда, когда имели в виду узаконенную в данной среде оценку вещи или иного объекта действительности, обозначенного данным словом, не входящую непосредственно в лексическое значение слова.<…>
Принципиальное различие между двумя пониманиями "коннотации" не всегда осознавалось, и традиция неотчетливого использования термина сохранилась до наших дней <…>. Более того, к двум рассмотренным значениям термина "коннотация" в ХХ веке добавилось еще несколько: 1) "коннотация" – интенсионал, смысл, в противоположность "денотации" (логико-философская традиция, восходящая к работам Дж. С. Милля); 2) "коннотация" – синтаксическая валентность слова (психо-лингвистическая традиция, восходящая к работам К. Бюлера); 3) "коннотация" – "переносное значение, основанное на фигуральных элементах" [Isačenko, 1972б, с. 84 – 85]; 4) "коннотация" – факультативный элемент лексического значения [Tokarski, 1988]; и ряд других <…>
Понятно, как исторически может возникнуть такая неоднозначность термина, тем более в ситуации, когда он рождается в недрах сразу нескольких дисциплин. Труднее
объяснить, почему этот разброс значений сохраняется внутри одной дисциплины – лингвистики. Ведь почти для всех значений термина "коннотация" нынешняя лингвистика располагает более детальными и логически более четкими понятиями: интенсионал, модальная рамка, пресуппозиция, оценочный компонент значения (как в словах застрелыцик = '...относись хорошо' и зачинщик = '...относись плохо' – на фоне нейтрального инициатор), факультативный, или слабый, компонент значения, семантическая и синтаксическая валентность. Именно эти термины и следует использовать для обозначения соответствующих понятий.
Тогда на долю термина "коннотация" останется ровно одно значение— "узаконенная в данном языке оценка объекта действительности, именем которой является данное слово". Именно в этом и только в этом смысле термин "коннотация" будет использоваться в данной работе. Более точно, коннотациями лексемы мы будем называть несущественные, но устойчивые признаки выражаемого ею понятия, которые воплощают принятую в данном языковом коллективе оценку соответствующего предмета или факта действительности. Они не входят непосредственно в лексическое значение слова и не являются следствиями или выводами из него. <…>
Рассмотрим подробнее два основных свойства коннотаций <…> .
Первое свойство состоит в том, что в коннотациях лексемы воплощаются несущественные признаки выражаемого ею понятия. Возьмем слово петух в его основном значении, которое во всех словарях русского языка толкуется совершенно единообразно как 'самец курицы'. Это толкование действительно исчерпывает собственно лексическое значение слова; в него не могут быть включены указания на то, что петухи рано засыпают
ирано просыпаются, что они задиристы и драчливы, что они как-то по-особенному, подобострастно ходят. Все это – несущественные для наивного понятия 'петух' признаки. В частности, есть основания думать, что петухи засыпают и просыпаются не раньше большинства птиц и не более задиристы и драчливы, чем самцы других биологических видов.
Вместе с тем перечисленные признаки отличаются от других несущественных, хотя
ибросающихся в глаза признаков петухов, например, таких, как величина гребешка, форма или окраска хвоста. Первые выделены в сознании говорящих на русском языке людей и имеют устойчивый характер, многократно обнаруживая себя в разных участках языковой системы. Будучи ассоциативными и несущественными для основного значения слова петух, они оказываются семантическим ядром его переносных значений, производных слов, фразеологических единиц. Признак задиристости, например, лежит в основе переносного значения слова петух 'задиристый человек, забияка', а также значений производных слов петушиный 'задиристый', петушиться 'горячиться, вести себя задиристо'. Ср. Горн увидел Меншикова, – этот петух во весь конский мах скакал к шведам (А. Н. Толстой); У обоих характер был петушиный; При нападении защищайся,
однако не петушись без толку (В. Ажаев, БАС). Признаки 'рано засыпают и рано просыпаются' лежат в основе фразеологических единиц до первых петухов, с петухами вставать <просыпаться>, с петухами ложиться <засыпать>. Именно такие несущественные, но устойчивые, т. е. многократно проявляющие себя в языке, признаки и образуют коннотации лексемы, фиксируемые в прагматической зоне ее словарной статьи.
Возникает вопрос, как отличить такие несущественные, но устойчивые признаки понятий от тех смысловых элементов, которые входят непосредственно в лексическое значение слова. Известны два экспериментальных теста для разграничения элемента лексического значения и коннотации, предложенные в [Иорданская, Мельчук, 1980, с. 201
— 202]. Рассмотрим их.
Первый тест. Пусть у лексемы L есть гипотетическая коннотация С. Если присоединение к L элемента со смыслом 'не С' не порождает противоречия, то С – коннотация. Если же противоречие возникает, то С должно считаться элементом значения. Так, признак 'глупость' для лексемы осел 1 = 'животное' составляет коннотацию,
потому что высказывание типа У Насреддина был умный осел непротиворечиво. Тот же признак для лексемы осел 2 = 'человек' составляет часть ее лексического значения, потому что высказывание типа 'Эмир был умным ослом абсурдно. Равным образом не являются коннотациями оценочные элементы в значениях таких слов, как пресловутый или вояж;
ср. аномальность 'пресловутые подвиги или 'вояж национального героя’.
Второй тест. Пусть С называет некоторую функцию объекта, обозначенного лексемой L. Если из того, что этот объект находится не в порядке, естественно заключить, что он плохо выполняет функцию С, то С – элемент лексического значения L; в противном случае С – коннотация. Например, для лексемы голова 1 = 'верхняя часть тела человека...' такой функцией будет 'думать', а для лексемы сердце 1 = 'внутренняя часть тела человека...' – 'чувствовать'. Для фразы У меня голова уже давно никуда не годится продолжение и поэтому я не могу как следует думать звучит вполне естественно.
Значит, 'думать' в той или иной форме (например, в форме 'орган мысли') входит в лексическое значение лексемы голова 1. Для фразы У меня сердце давно никуда не годится продолжение и поэтому я не способен испытывать какие бы то ни было чувства
совершенно не подходит. Значит, 'чувствовать' в той или иной форме (например, в форме 'орган чувств') образует коннотацию лексемы сердце 1.
Добавим к этому третий тест. Пусть лексеме L приписано толкование 'Т', не включающее элемента С, который является, по предположению, коннотацией. Если по 'Т' можно однозначно идентифицировать лексему L, и только эту лексему (не считая ее точных синонимов), то С — коннотация 1. Так, толкование 'мать жены' дает возможность однозначно выбрать в словаре русского языка лексему теща. Следовательно, все другие ассоциируемые с тещей признаки, каковы бы они ни были, образуют ее коннотации, а не часть значения.
Ни один из этих тестов не является абсолютно надежным. Для каждого из них без труда находятся отдельные слова и большие классы слов, к которым он либо в принципе неприменим, либо дает антиинтуитивный результат.
Первый тест неприменим, например, к словам правый 1 с коннотацией честности и ветер 1 с коннотацией несерьезности, легкомыслия. Нельзя сказать *моя бесчестная правая рука или 'вдумчивый <глубокомысленный> ветер, но не потому, что 'честность'
входит в значение правый, а 'легкомыслие' — в значение ветер. Просто пары смыслов 'честный'+'правый', 'легкомысленный'+ 'ветер' онтологически несовместимы.
Кроме того, первый тест не дает возможности разграничить коннотацию и факультативный (слабый) смысл. Действительно, смысл 'не С', если он выражен явно, может оказаться сильнее имплицитно выраженного и, следовательно, более слабого смысла 'С', входящего в значение лексемы L. Тогда происходит подавление, вычеркивание смысла 'С', и результирующее словосочетание, несмотря на принципиальную несовместимость смыслов 'С' и 'не С', оказывается непротиворечивым. Рассмотрим фразему Голова <котелок> варит у кого-л., лексическое значение которой в словарях толкуется как 'голова хорошо работает у кого-л.' Хотя, как видно из этого толкования, компонент 'хорошо' входит в лексическое значение фраземы, он является слабым (факультативным) и снимается, не порождая никакого противоречия, при столкновении с явно выраженным и тем самым более сильным смыслом 'плохо'; ср. Что-то у меня голова плохо варит.
Второй тест предназначен лишь для существительных, причем только тех, референты которых имеют определенные функции. Даже с учетом этих запланированных ограничений он оказывается неприменимым к большому по объему и богатому коннотациями классу названий животных, используемых человеком для получения различных пищевых продуктов и сырья (молока, мяса, сала, кожи, шерсти, меха, пера и т. п.). Возьмем, например, типичное толкование лексемы свинья 'парнокопытное млекопитающее, домашний вид которого разводят для использования его мяса, сала, щетины, шкуры' (Ушаков). Аналогичные указания на функции (для чего используют)
включаются в толкование этого слова во всех без исключения толковых словарях русского языка — в МАС'е, БАС'е, словаре С. И. Ожегова. Ср. также [Мельчук, Жолковский, 1984, с. 722] и [Bartminski, 1984, с. 10]. Не принимать в расчет эту удивительно последовательную лексикографическую интуицию, ведущую к включению указания на функцию в лексическое значение слова, нельзя. Между тем, если применить к этому случаю второй критерий коннотативности, получится, что указание на функцию – не часть лексического значения, а коннотация. В самом деле, ход мысли в предложении
Наша свинья сломала передние ноги, и поэтому ее нельзя резать на сало <использовать для получения сала> нельзя признать естественным. Наоборот, такая травма домашнего животного как раз считается бесспорным основанием для того, чтобы его немедленно заколоть и использовать все, что можно.
Третий тест, как нетрудно заметить, ориентирован на "дифференциальные" толкования, т. е. толкования, дающие возможность отличить одно слово от другого. Но идеалом лексикографа являются исчерпывающие толкования, фиксирующие и такие смысловые компоненты, по которым данное слово не противопоставлено другим словам. Известно немало случаев, когда исчерпывающее толкование намного превосходит дифференциальное по составу компонентов. По толкованию 'женщина, родившая Х-а' абсолютно однозначно опознается слово мать. Из этого не следует, что другие смыслы, вызываемые в нашем сознании словом мать, заведомо относятся к области коннотаций. Остается неясным, например, как быть со смыслом 'выращивает и воспитывает Х-а' – является ли он коннотацией или частью лексического значения? <…>.
Аналогичные вопросы возникают по поводу сотен, если не тысяч других слов, особенно имен природных объектов. Достаточно вспомнить рассуждения А. В. Исаченко о толковании слова мышь [Isačenko, 1972б, с. 82] <…>. Верно ли, например, что мышь для обыденного сознания – это 'небольшой грызун из семейства мышиных, с острой мордочкой, черными глазами и длинным, почти голым хвостом' (Ушаков)? А. В. Исаченко отвергает это толкование как чересчур энциклопедичное. "С точки зрения языка – это прежде всего очень мелкое животное, тихое (тихий, как мышь), быстрое (юркнуть, юркий, как мышь), серое (мышиного цвета, мышастый)" [цит. соч.]. Являются ли эти свойства коннотациями или элементами лексического значения? А. В. Исаченко считал их частью лексического значения слова мышь; нам же представляется, что по крайней мере свойства 'тихий' и 'быстрый' образуют коннотации мыши.
Из того, что экспериментальные критерии коннотативности ненадежны или дают антиинтуитивные результаты, а интуитивные оценки расходятся, совсем не следует, что само понятие коннотации лишается смысла.
Во-первых, имеются канонические случаи противопоставленности коннотаций и элементов лексического значения; ср., например, слова теща (оценочные элементы являются бесспорно коннотативными) и пресловутый (оценочные элементы безусловно входят в лексическое значение). Естественно, что между бесспорными коннотациями и бесспорными компонентами лексических значений есть широкая полоса промежуточных случаев. Однако в этом отношении дело о коннотациях ничуть не отличается от других лингвистических казусов, связанных с определением природы языковых единиц; ср. пресловутую "проблему слова".
Во-вторых, интуитивное понятие коннотации может быть объективировано в большей степени, если существенно пополнится арсенал экспериментальных приемов распознавания коннотаций. Возможность оценивать меру коннотативности спорного элемента с помощью многих тестов создает основу для взвешивания аргументов за и против и принятия сбалансированных решений.
В-третьих, и это самое важное, ничто не обеспечивает теоретического продвижения в большей мере, чем полное лексикографическое описание объекта. Лингвисты могут до бесконечности спорить о том, что такое слово, но их решения должны быть согласованы с лексикографической трактовкой соответствующего материала в авторитетных толковых
словарях. Точно так же теория коннотаций будет более надежно обеспечена, когда (и если) будет завершена эмпирическая работа по составлению достаточно полного словаря хотя бы одного языка, содержащего последовательное описание коннотаций лексем на основе интуиции хотя бы одного лексикографа.
С. 169-173 4. Свойства коннотаций
Первое и главное внутриязыковое свойство коннотаций, отчетливо представленное в большинстве рассмотренных выше примеров, может быть условно названо компаративностью. Наличие коннотации у слова можно фиксировать только в тот момент, когда несущественный признак обозначаемого им объекта действительности стал семантическим компонентом в толковании какой-то другой единицы языка. Коннотация, таким образом, становится связующим звеном между двумя разными единицами языка, и отношение, в которое она ставит эти две единицы, есть отношение уподобления. <…>
Другие важные свойства коннотаций связаны с особенностями их формирования. На формирование коннотаций лексемы решающее влияние оказывают тип восприятия или использования соответствующего объекта действительности, традиции литературной обработки лексемы, исторический, религиозный, политический, психологический или иной культурный контекст ее существования, этимология, или, по удачному выражению В. И. Абаева [1948], "этимологическая память слова" и другие внешние по отношению к ее непосредственной жизни в языке факторы. Приведем примеры на каждый из этих случаев.
Тип использования объекта. Ср. различие коннотаций у русского коза и немецкого Ziege, хорошо описанное А. В. Исаченко. В немецком языке козе приписывается набор неприятных свойств – глупости, любопытства, разборчивости и т. п.; ср. переносные значения и устойчивые сравнения dumme Ziege 'глупая коза', alte Ziege 'старая коза', madder wie eine Ziege 'худая, как коза', <…> Этот набор коннотаций объясняется тем, что "в Западной Европе коза до недавнего времени была символом негативного (социального) статуса, «коровой бедняков». Поэтому исторически сложилось пренебрежительное отношение к этому животному" [Isačenko, 1972б, с. 79]. В русском быту любое домашнее животное, в том числе и коза, было скорее приметой достатка, что создавало основу для положительных коннотаций. Для козы это прежде всего коннотации подвижности и привлекательности. В некоторых славянских поверьях коза может выступать даже как символ плодородия (см. [Толстой, 1984, с. 117]); ср. Где коза рогом, там жито стогом.
Традиции литературной обработки лексемы. Можно не сомневаться в том, что коннотации таинственности, мистической силы, вечности у таких слов, как весть (в
отличие от известие), знак (в отличие от символ), письмена (в отличие от буквы), слово (в
отличие от речение) сложились в значительной мере под влиянием их многовековой литературной истории. На таких коннотациях построено (и такие коннотации поддерживает) известное стихотворение Н. Гумилева: В оный день, когда над миром новым/ Бог склонял лицо Свое, тогда / Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города. Ср. также у Анны Ахматовой: Ржавеет золото, и истлевает сталь. / Крошится мрамор. К смерти все готово. / Всего прочнее на земле – печаль / И долговечней – царственное слово.
Исторический, политический, религиозный или психологический контекст существования лексемы или ее референта. Для иллюстрации роли исторических и политических факторов в формировании коннотаций приведем выразительный пример из английского языка. Известно, какую большую коннотативную нагрузку могут нести названия национальностей. В английском языке едва ли не самым коннотативно насыщенным из них является прилагательное Dutch 'голландский'. Его огромный коннотативный потенциал особенно отчетливо проявляется во фразеологии, отчасти, правда, устаревшей. Ср. Dutch bargain 'сделка, заключаемая за бутылкой вина', <…> Dutch
concert, 'кошачий концерт' = 'кто в лес, кто по дрова', <…>. Отрицательные коннотации лексемы Dutch восходят к XVII веку – времени ожесточенного политического и военного противоборства Англии и Голландии за господство на морях и колониальные приобретения. <…>.
Различие коннотаций у лексем Бог (ср. божественный, по-божески, боготворить, дай Бог, с Богом) и черт (ср. чертов, чертовщина, черт возьми, черт дернул за язык,
откуда черт принес) объясняется различием статусов их референтов в системе религиозных представлений. Точно так же обстоит дело с лексемами небо (ср. небесная душа, небесные черты, быть <чувствовать себя> на седьмом небе) и земля (ср. земные заботы, персть земная, небо и земля, отличаться как небо от земли, сойти с неба на землю).
Роль психологических факторов в формировании коннотаций ясна из практики табуирования имен гениталий и лексики, описывающей половую жизнь человека. Почти все такие слова приобретают многочисленные отрицательные коннотации.
Этимологическая память слова. У прилагательного правый имеются коннотации основного, хорошего, честного, надежного; ср. Иван — его правая рука. У прилагательного левый — коннотации неосновного, плохого, бесчестного, ненадежного;
ср. встать с левой ноги, писать левой ногой, Делает, что его левая нога захочет, левачить, работать налево, левые заработки. Оказывается, что это различие в коннотациях уходит своими корнями не только в антропологическое различие функций правой и левой руки, но и в различие этимологий этих двух слов. Сошлемся на работу [Шайкевич, 1960], в которой на основании материалов нескольких десятков языков, в том числе и генетически не связанных друг с другом, был установлен следующий любопытный факт. В абсолютно подавляющем большинстве случаев слово со значением 'правый' (о руке) имеет этимон со значением 'сильный', 'прямой', 'правильный', 'честный', 'надежный', 'хороший' и т. п., а слово со значением 'левый' (тоже о руке) – этимон со значением 'слабый', 'кривой', 'неправильный', 'нечестный', 'ненадежный', 'плохой'.
Этимологические данные А. Я. Шайкевича хорошо согласуются с типологическим материалом, приводимым в работах [Иванов, Топоров, 1974, с. 260— 266] и [Толстой, 1987, с. 171]. В частности, в работе Вяч. В. Иванова и В. Н, Топорова на материале славянских языков, ряда африканских, древнекитайского и кетского было установлено, что оппозиция правый-левый входит в систему оппозиций мужской – женский, старший
–младший, верхний – нижний, белый – черный, жизнь – смерть, здоровье – болезнь, свет
–тьма, небо – земля и т. п., где первый член имеет устойчиво положительную оценку, а второй – отрицательную.
Прямым следствием всех этих превратностей возникновения коннотаций является их второе, лексикографически очень важное свойство – капризность и непредсказуемость. Свое наиболее рельефное выражение оно находит в том, что синонимичные или тематически близкие слова языка могут иметь совершенно разные коннотации. <…>
Тесть – теща, отчим – мачеха. В этих парах имена родственников мужского пола лишены или почти лишены коннотаций, а имена родственников женского пола насыщены ими. Как уже говорилось, теща запечатлена в сознании носителей русского языка как существо несправедливое, зловредное, мелочно-придирчивое и болтливое; ср. устойчивые речения типа не теша, а мать родная и название игрушки тещин язык. С мачехой ассоциируется представление о злобе, несправедливости, жестокости, на основе которого развилось переносное значение 'что либо враждебное, причиняющее неприятности', ср.
Жизнь оказалось злою мачехою.
Мальчик – девочка. Здесь наоборот, более насыщено коннотациями имя ребенка мужского пола: незрелость, неопытность, подчиненность, возможность помыкать. Ср.
мальчишеский поступок, мальчишество, мальчик на побегушках, Мальчишка, как он посмел! У девочки есть только коннотации незрелости и юности.
Свинья – боров. У свиньи, по-видимому, нет коннотаций тучности и неповоротливости, а у борова они есть и семантизируются в переносном значении
'толстый и неповоротливый человек'. Ср. Не понимаю, как этот боров мог забраться на вторую полку (спать на такой узкой лавке). С другой стороны, у борова нет ни одной коннотации свиньи. Очевидно, что фактические физические различия между боровом (= 'кастрированным самцом свиньи') и свиньей никак не могут объяснить столь разительного несходства их коннотативных потенциалов.
Коза – козел (пример из [Isačenko, 1972б, с. 79)). Коза, как уже было сказано, оценивается в русском языке как существо подвижное и привлекательное (ср. коза-егоза, козочка), а козел – как существо бесполезное, неуклюжее, с неприятным голосом и запахом (ср. как от козла молока, прыгать козлом, козлетон, пахнет <разит, несет>
козлом ). Добавим к этому, что в коннотациях козла никак не отражен тот факт, что в хозяйстве он используется как умное и смелое животное; именно за эти его реальные свойства его ставят во главе стада овец.
Другой стороной капризности и прихотливости коннотаций является н несогласованность, доходящая иногда до противоречивости. Мы уже говорили об отрицательных коннотациях тещи. Но у нее есть и положительные коннотации; ср. к
теще на блины. У пса есть коннотации преданности (смотреть, как пес) и подлости (гитлеровские псы). Те же две коннотации есть и у собаки; ср. смотреть собачьими глазами и как собака на сене. Ходить петушком значит, как мы уже отмечали, и 'ходить подобострастно' и 'ходить, хорохорясь'.
Отметим, наконец, что в силу тех же свойств коннотации обладают выраженной национальной спецификой. В этой связи, помимо уже приведенных выше примеров, уместно вспомнить сложную символику цветообозначений в разных языках. Приведем еще следующее замечательное по тонкости наблюдение Л. В. Щербы [1958, с. 86]: "Французское eau, как будто, вполне равно русской воде; однако образное употребление слова вода в смысле 'нечто лишенное содержания' совершенно чуждо французскому слову, а зато последнее имеет значение, которое более или менее можно передать русским 'отвар' (eau de ris, eau d'orge). Из этого и других мелких фактов вытекает, что русское понятие воды подчеркивает ее пищевую бесполезность, тогда как французскому eau этот признак совершенно чужд".
Приведенный материал позволяет составить представление и об основных разрядах коннотирующей лексики. Это – имена терминов родства, животных, частей и органов тела, природных объектов и явлений, физических действий, цветообозначений, – словом, всего, что можно воспринять пятью органами чувств. Существенно при этом, что коннотируют обычно родовые слова (ветер, но не суховей, свежак), достаточно употребительные (резать, но не нарезать, стрелять, но не палить), не являющиеся терминами (ветер, но не бора, бриз и т. п.). <…>
Ю.Д. Апресян // Апресян Ю.Д. Избранные труды. т.1. Лексическая семантика.
с. 176-193
Типы неоднозначности в языке и речи
1. Синтаксическая и лексическая неоднозначность. Представление о синтаксической неоднозначности, или синтаксической омонимии, дают фразы типа
наблюдения над языком маленьких детей, разбиение такого типа. Мужу изменять нельзя
и т, п., допускающие два осмысления не из-за многозначности входящих в них слов (легко убедиться, что ни в одном из приведенных примеров лексическая многозначность не реализуется), а из-за того, что им можно приписать по две разных синтаксических структуры; например, словосочетанию разбиение такого типа соответствуют структуры с