Николаева. Идентичность Ивана IV.

1 Чувство базисного доверия является фундаментальной предпосылкой ментальной устойчивости или витальности Эго – такова одна из центральных идей концепции идентичности Э. Эриксона, идей, широко вошедших в научный оборот современного психологического знания. Эриксон специально подчеркивал, что это чувство отличается от того сознательного переживания, которое доступно интроспекции. Это комплекс неосознаваемых ощущений ребенка, возникающих как результат реакции на индивидуальные запросы, начиная с младенческого возраста. На самых ранних стадиях он зависит «от качества связей ребенка с матерью», от того, вовремя ли он получает пищу, тепло и т.п. физиологически и психологически важные знаки внимания к его персоне. Это внутреннее состояние, определяющее готовность надеяться, полагаться на тех, кто извне обеспечивает его жизнь (так характеризует Эриксон глубинную психологическую основу данного комплекса), может быть более точно расшифровано как система фиксированных установок. Эриксон отмечает «лонгитюдный» характер этого полученного раннего опыта общения с близкими людьми. Лишение материнской заботы, отлучение от близких фигур, равно как и обделейность родительской любовью, не могут не сказаться на «радикальном снижении базисного доверия» и не откликнуться в характере построений отношений с миром уже взрослой личности. Такой вывод психоисторика подтвержден богатейшей клинической работой с пациентами как самого Эриксона, так и многих психоаналитиков. (См.: Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. С. 106-114; Он же. Молодой Лютер. С. 455.)

2 Ключевский В.О. Сочинения. М., 1987. Т. 2. С. 176-177, 180. Несогласие Р.Г. Скрынникова с позицией В.О. Ключевского нуждается в дополнительном комментарии. Руслан Григорьевич оспаривает мысль о влиянии детского ощущения заброшенности и одиночества малолетнего царя на формирование взрослой идентичности Ивана. Он строит свою аргументацию, как представляется, на буквальном понимании и интерпретации слов источника. Им выступает переписка князя Василия и Елены Глинской. Когда Василию случалось по­кидать Москву без семьи, пишет историк, он слал «жене Олене» письма, повелевая сообщать, здоров ли «Иван-сын» и что кушает. Олена уведомляла мужа, как «покрячел» младенец и как явилось на шее у него «место высоко да крепко». На основании этого он делает вывод, что до 7 лет Иван был окружен материнской лаской. (См.: Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 1983. С. 6.) Однако подобного рода внимание могло иметь источником мотивы «внешнего» по отношению к внутреннему миру ребенка характера – они могли определяться заботой о продолжении княжеского рода, чувствами долженствования, которые свойственны авторитарной структуре характера личности. Учитывая узость границ духовно-психологической сферы человека тогдашнего времени, это логично предположить. Ценность интимно-духовного общения даже с такими близкими людьми, как жена, дочь, сын, подразумевающего ту степень проникновения в интересы близкого, которая предполагает построение собственного поведения в отношении его как максимально учитывающего особенности его «Я», еще не могла быть обретена эпохой. В системе ценностных ориентации человека акцентирована была не столько даже значимость своего «Я» (которая, как правило, сопряжена с признанием значимости «Я» другого), сколько факт отражения этой значимости в глазах окружающих. Н.Ш. Коллман показала это на материале судов чести в России. Насилие и бесчестие женщины рассматривались, пишет исследовательница, как неизменно большее унижение для их отцов и мужей, ибо этим обнаруживалась их нерадивость в охране своих женщин или неспособность защитить их. (См.: Коллман Н.Ш. Проблема женской чести в Московской Руси ХУ-ХУП вв. // Социальная история. Ежегодник. 1998/1999. М., 1999. С. 214–215). Конечно, это стремление имело и свою эмоциональную коннотацию – авторитарная личность в процессе защиты обиженного родственника невольно психологически идентифицировалась с ним, что не могло не менять границ интимной внутренней близости. Безусловно, эти идентификации прирастали и на базе иного опыта общения. И тем не менее порог доверительной интимности отношений близких в семье в эту эпоху был значительно снижен по сравнению с сегодняшним. Отчасти это и было психологической почвой для воспроизводства самой структуры авторитарного характера в Средневековье, где отношения строились на долженствовании, безоговорочности авторитета старшего в роде, семье и других сопутствующих им чертам. Об отношениях Елены Глинской к сыну прямых свидетельств в источниках нет. Однако косвенным свидетельством качества материнской заботы и ласки является факт отсутствия упоминаний о ней, что контрастирует с той информацией, которая позволяет судить о значимости образа царской мамки Аграфены Челядниной для малолетнего Ивана. Кроме того, Скрынников оставляет за рамками своей интерпретации факт раннего сиротства малолетнего царя.

3 Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2002. СП.

4 Там же.

5 Такая оценка роли Аграфены в жизни малолетнего царя нисколько непротиворечит общей характеристике особенностей отношений к ребенку в рамках семьи тогдашней эпохи. Будучи приставлена к венценосному отпрыску, женщина, чьи основные помыслы сосредоточивались, в отличие от занятой борьбой за трон Елены Глинской, на персоне ребенка, была для него, несомненно, более близкой фигурой, чем остальные.

6 Первое послание Курбскому // Памятники литературы Древней Руси (далее – ГГЛДР). Вторая половина XVI века (Вып. 8). М., 1986. С. 33.

7 Такая картина опять-таки служит контраргументом доводам Р.Г. Скрынникова, оспаривавшего факт травматичности детского опыта Ивана IV. В частности, он пишет, что опекуны, пока были живы, не вмешивали мальчика в свои распри, за исключением того случая, когда приверженцы Шуйских арестовали в присутствии Ивана своих противников, а заодно и митрополита Иоасафа. «Враждебный (выделено мною. – И.Н.) Шуйским летописец замечает, что в то время в Москве произошел мятеж и «государя в страховании учиниша». Царь Иван велел сделать к тексту летописи дополнения, которые значительно уточняли картину переворота. Мальчика разбудили «не по времени» – за 3 часа до света – и «петь у крестов» заставили». Далее Руслан Григорьевич заключает: «Ребенок, видно, не подозревал, что на его глазах происходит переворот. В письме к Курбскому он не вспомнил о мнимом (выделено мною. - И.Н.) страховании ни разу. Как видно, царь попросту забыл сцену, будто бы испугавшую его на всю жизнь». (См.: Скрынников Р.Г. Иван Грозный. М., 1983. С. 6.) Отсутствие в переписке с Курбским прямой отсылки к испытанному чувству страха вряд ли можно рассматривать как веский довод в защиту позиции историка. Помимо таких косвенных свидетельств пережитого «страхования», как зафиксированное памятью вынужденное «пение у крестов» до света, дополнения к Синодальному списку Никоновской летописи содержат и другие. В них говорится, в частности, о том, что «бояре пришли ...с шумом», митрополита «с неподобными речьми и с великим срамом поношаста его и мало не убиша» (Цит. по: Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 14). Все эти события, их психологическая атмосфера не могли не вызвать соответствующей эмоциональной реакции царя. Другое дело, что малолетний Иван вряд ли осознавал их как возможный государственный переворот, здесь Р.Г. Скрынников, безусловно, прав. Но это нисколько не умаляет значения данных событий для формирования психических особенностей личности взрослого царя.

8 Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. М., 1993. С. 31-34.

9 Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 2002. С. 15.

10 Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990. С. 142.

11 Там же. С. 145.

12 История о великом князе Московском / УПЛДР. Вторая половина XVI века (Вып. 8). М., 1986. С. 222.

13 Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. С. 97.

14 Ср., напр., с диалогами Л.Б. Альберти «Домострой», «О семье». См. также: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (II пол. XV в.). М., 1983. Глава II; Ревякина Н.В. Гуманистическое воспитание в Италии ХГУ-ХУ вв. Иваново, 1993.

15 Библиотека литературы Древней Руси. Т. 10: XVI век. СПб., 2000. С. 132-134.

16 Средневековая эпоха как на западной, так и на русской исторической почве во многом воспроизводила этот древний модус аккультурации или воспитания личности. Даже принадлежность к королевской семье не освобождала от побоев. Яркий пример тому – детство Людовика XIII, запечатленное дневниками его врача – Эроара. За обедом рядом с его отцом лежал кнут. Даже в день коронации восьмилетнего Людовика ХШ подвергли порке. (См.: Демоз Л. Психоистория. Ростов на/Д., 2000. С. 67).

17 Забелин И.Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. М., 1991.

18 Фромм Э. .Бегство от свободы. М., 1990. С. 33, 34, 124.

19 Фромм Э. .Психоанализ и этика. С. 117.

20 ПСРЛ. Т. ХШ, ч. 2. С. 455.

21 Емченко Е.Б. Стоглав. Исследование и текст. М., 2000. С. 247.

22 Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 523.

23 Памятники средневековой русской литературы. М., 1978. Т. 4,34. С. 621.

24 Флоря Б.Н. Иван Грозный. М, 2002. С. 24.

25 Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960.С. 319; Кобрин В.Б. Иван Грозный. М., 1990. С. 32-35; Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003. С. 77-78.

26 Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века (Вып. 8). М., 1986. С. 89.

27 Голохвастов Д.П., Леонид. Благовещенский иерей Сильвестр и его писа­ния. – Чтения в обществе истории и древностей российских при Московском университете (Далее ЧОИДР). 1874. Кн. 1, отд. I. С. 82.

28 Там же.

29 Максим Грек. Сочинения. Т.П. Казань, 1860. С. 360.