Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
15
Добавлен:
05.02.2015
Размер:
97.28 Кб
Скачать

Эволюция научной картины мира и ее исторические формы

   Понятие “научной картины мира” — одно из фундаментальных понятий философии науки. Подобное сочетание слов говорит само за себя. Очевидно, что речь идет о некоторой форме мировоззрения (картина мира), характер которого определяется преимущественно научным познанием (научная). И действительно, согласно определению, “научная картина мира... — это синтетическое, систематизированное и целостное представление о природе на данном этапе развития научного познания”.    Таким образом, уточняется, что та форма мировоззрения, которой является научная картина мира, во-первых, имеет исторический, или эволюционный, характер, а во-вторых, обладает синтезирующей, или обобщающей, направленностью.    Эволюционность научной картины мира соответствует эволюционному характеру научного знания как такового, которое кумулятивно и динамично не случайным образом, но по своей сути. Динамика научного познания, или так называемый научный прогресс, задается ни чем иным, как устремленностью к возрастанию очевидности и наглядности собственных законов природы, и лежит в самом основании новоевропейской науки, исходные методические принципы которого были сформулированы еще в конце XVI-XVII вв. Ф. Бэконом и Р. Декартом. Даже название бэконовского сочинения — “О достоинстве и приумножении наук” — закономерно, тем более — его содержание, в котором он ясно дает понять, что человеческому познанию все открыто, и единственным препятствием на пути его абсолютного совершенства является краткость жизни. Отсюда выражение: “То, что сегодня кажется нелепым, завтра окажется действительным” и ему подобные. Закономерным следствием динамичности научного познания является так называемая парадигмальность понятия научной картины мира, где под “парадигмой” следует понимать совокупность научных воззрений, свойственных той или иной исторической эпохе.    Интегративность научной картины мира состоит в том, что она является центром собирания, систематизации и согласования данных отдельных наук с целью создания целостного образа мира. Следует учитывать, что научная картина мира принципиальным образом возвышается над неполными образами мироздания отдельных дисциплин и предполагает высшую форму научного обобщения. При этом зависимость отдельных наук и научной картины мира взаимообратна. С одной стороны, научная картина мира — это совокупность результатов научного познания отдельных областей исследования, с другой стороны, она служит предпосылкой дальнейшего развития познания и его истинности.    Вышесказанным определяется еще одна характерная черта понятия “научной картины мира” — ее эвристичность. В. С. Степин обращает внимание на следующий факт:    “Картина мира, как и любой познавательный образ, упрощает и схематизирует действительность. Мир как бесконечно сложная, развивающаяся действительность всегда значительно богаче, нежели представления о нем, сложившиеся на определенном этапе общественно-исторической практики”.    Таким образом, между действительным миром и картиной действительности, “написанной” наукой, существует неустранимый зазор, который и провоцирует бесконечное стремление научного познания к дальнейшему движению, к все новым и новым открытиям.    Научная картина мира есть сугубо новоевропейский феномен. И хотя до Бэкона и Декарта уже не только существовало понятие “науки”, но и была сформирована некая совокупность естественнонаучных воззрений, а также был сделан ряд чисто научных открытий, все же до начала Нового времени говорить о научной картине мира неверно и даже бессмысленно.    Согласно античному миропониманию, благодаря которому эту эпоху принято называть космоцентризмом, все сущее представляет собой единый и неделимый космос, т. е. такой гармоничный порядок бытия, в котором всякому сущему принадлежит свое собственное место и уготована своя судьба. Все имеет свое предназначение, и состоит оно в реализации собственной “природы”, т. е. того содержания, которое заключено в том или ином сущем от самого его рождения. Соответственно, познать то или иное явление либо вещь и означало познать его природу, или причину, почему эта вещь такова, а не иная.    Средневековый способ мировосприятия также был далек от понимания мира как научной картины. Сотворенный всеблагим и всемогущим Творцом мир понимался как иерархически упорядоченное строение, восходящее и стремящееся к совершенству Бога, но никогда его не достигающее. В этом мире, как и в античном, нет места зрителю, который бы мог обозревать мир, как картину, но все существа в нем вовлечены в единый процесс самосовершенствования с целью спасения. Подобный способ мироистолкования, основанный на истине христианских догматов, принято называть теоцентризмом (от слова theos — Бог, который действительно выступает средоточием всех явлений и событий в мире). Логично было бы предположить, что и способ познания также определяется личностью Творца. И верно: познание сущего ничего не говорит о самом этом сущем, но есть слово о его Создателе. И в этом смысле “ученый” был прежде всего знатоком священных текстов, поскольку любому явлению действительности он мог найти объяснение, исходя из истины божественного откровения. Познание впервые становится свободным, т. е. самоудостоверяющим истинность бытия всего сущего, в Новое время, а именно в связи с философским учением Декарта. Заслуга последнего состоит в том, что он, сформулировав понятие “Мыслящего Я”, придал зарождающейся новоевропейской науке методологическое обоснование. Декарт обнаружил, что, освободившись от прежних религиозных авторитетов, выступавших критерием истинности бытия всего сущего, познание утратило всякие критерии собственной достоверности.    В результате возникла необходимость найти такой критерий. Подвергнув все источники познания методологическому сомнению, в результате чего не уцелели ни математическая наука, ни воспитание, ни опыт, Декарт обнаружил, что единственной достоверностью, не подверженной процедуре сомнения, является само мыслящее (в том числе и сомневающееся) сознание, Ego Cogito. Именно оно, это “Мыслящее Я”, заняло отныне исходную позицию в познании, определив в существовании представляемое ясно и отчетливо и лишив бытия то, что представлялось неясным и невразумительным. В результате мыслящее сознание начертало себе образ мироздания, который можно в собственном смысле назвать “научной картиной мира”. Античные и средневековые способы объяснения физических явлений, с точки зрения собственно научного знания, кажутся наивными и надуманными (смешна аристотелевская “теория левитации”, нелогичен план творения бытия из ничего и т. д.). Напротив, мир современной физики кажется просто физическим миром, самой природой, который исследователь познает естественными чувствами, здравым смыслом и опять-таки “естественным разумом”. Однако следует помнить, что “новая философия” и связанные с ней экспериментальная и математическая физика казались в свое время скорее “модернистской выдумкой”, не считающейся ни с нормами мышления, ни с простыми очевидностями повседневного опыта. Для средневекового человека астрономические открытия Коперника казались столь же нелепыми, как в наши дни геоцентрическая система устройства Вселенной. А в ответ на рассуждения Галилея о движении тел в пустоте современники неизменно вопрошали: где в природе существует пустота, о которой он говорит? И причина подобного непонимания вовсе не в косности и догматизме предшествующего знания, но прежде всего в различии исходных способов миропонимания. Античная Вселенная представляет собой плоскую Землю и полусферу неподвижных звезд не потому, что греки не имели телескопа, чтобы “увидеть истину своими глазами” (даже когда телескоп уже был изобретен, большинство ученых считало этот прибор искажающим зрение, ибо увиденное противоречило непреложной истине божественного Слова), но потому, что исключительно в земном существовании, осиянный светом неподвижных звезд, человек обретал свою судьбу и чувствовал себя дома.    Следует твердо уяснить себе, что характер научного познания той или иной эпохи не является конституирующим для нее, но, напротив, научное познание производно от общего характера мировосприятия, свойственного той или иной эпохе, так называемой “фундаментальной метафизической позиции” (если использовать выражение М. Хайдеггера). Лишь в Новое время (начиная с XVII столетия) наука приобрела статус конституирующего, т. е. основополагающего, элемента мировоззрения. Всем временам свойственны воззрения на мир, определенного рода миропонимание, однако научный характер, согласно которому наука служит основанием и определенностью истолкования мира, той призмой, сквозь которую преломляется свет истины и является глазам современников, это мировосприятие приобретает лишь на новоевропейской почве.    Первый этап развития научной картины мира соответствует “этапу додисциплинарной науки” (В. С. Степин) и представляет собой механистический образ мироздания. В соответствии с ним реальность подчинена причинно-следственной связи, и любой природный процесс может быть описан и изучен подобно механизму, каждая деталь которого выполняет ту или иную вполне определенную функцию. Научная картина мира данного периода, который еще называют “классическим”, имеет в своем основании открытия Коперника, Галилея и Ньютона.    В дальнейшем под воздействием первых теорий термодинамики механистическая картина мира лишилась своего основания и была поколеблена. Выяснилось, что жидкости и газы невозможно представить в качестве механических систем. Более того, сложилось убеждение, что случайные процессы в термодинамике имеют не внешний характер: они имманентны, т. е. внутренне присущи системе. Таким образом, оказалось невозможным ожидать направленного развития системы, которая в каждый момент времени не является однозначно детерминированной. Исследователю оставалось лишь фиксировать вероятности того или иного события. Возникшая в конце XIX — начале XX в. новая картина мира получила название вероятностной, соответствующей “неклассической” ступени развития науки.    В свою очередь, образ вероятностной картины мира был рассеян новыми открытиями в области синергетики (Г. Хакен, И. Пригожин) — теорией самоорганизации, исходной установкой которой является то, что в любой данный момент времени будущее остается неопределенным, поскольку является самопроизвольным. Смыслообразующими понятиями синергетики являются “самоорганизация”, “нелинейность”, “открытые системы”, “стихийно-спонтанный структурогенез”, которые неоднозначно указывают на то, что в новой картине мира царят становление и многовариантность.    К ключевым понятиям современной научной картины мира относится также понятие “информации”, которое впервые получило обобщающий характер в связи с работами Н. Винера, предложившего “информационное видение” кибернетики как науки об управлении и связи в живых организмах, обществе и машинах, а затем в рамках “информационной теории управления”, развиваемой школой Б. Н. Петрова. Развитие молекулярной генетики выявило всеобщность принципов записи генетической информации в молекулах ДНК при историческом развитии органического мира. Было выявлено, что информация служит основной формой обобщения и передачи знания как такового. Таким образом, постепенно область применения понятия “информация”, изначально принадлежащего области кибернетики, было расширено до объективной характеристики материальных систем и их взаимодействия. В результате “понятие информации стало общенаучным понятием, то есть общим для всех частных наук, а информационный подход, включающий в себя совокупность идей и комплекс математических средств, превратился в общенаучное средство исследования, заложив основание информационной картины мира”.

Методологические подходы к пониманию рациональности

Современная западная философия науки в значительной степени связывает фактор рациональности с рациональностью науки. Исторически эти обусловлено тем, что в Западной Европе всегда существовал культ рациональности. Концепция рациональности, сформировавшаяся еще в Новое время, рассматривает ее как высший тип развития человеческого сознания и универсальное средство преобразования действительности и самого субъекта.

Подобный классический идеал рациональности по-прежнему является одним из источников исследований в рамках данной проблемы. Он определяет, например, такие характеристики, как: прогрессивность, общезначимость, валидность. Так, например, один из представителей герменевтики Х.Г. Гадамер рассматривает рациональность как объективный разум, принимающий в разные эпохи форму экзистенции и способствующий пониманию человеком его окружающего мира [1].

В современной зарубежной науке в настоящее время своеобразной доминантой выступает представление о четырех типах научной рациональности (М. Вебер [2]): рациональность как средство прогрессирующего научного логического мышления; рациональность как целесообразность человеческой деятельности; рациональность как соотнесенность деятельности с некоторой системой ценностей; рациональность как нормативно-методологическая модель научного исследования.

Приоритетной формой определения научной рациональности служит точка зрения логического позитивизма. Так, например, К. Гемпель оценивает достоинство двух основных концепций рациональности, то есть аналитической - в виде варианта Поппера, и прагматической - в виде варианта Т. Куна и П. Фейерабенда [3, 72-93]. При этом аналитическая концепция рациональности находит в науке рациональное средство принятие решения и считает возможным вырабатывать нормативные правила выбора таких средств.

С другой стороны, прагматическая концепция рациональности обращает особое внимание на социальное отношение научной деятельности и пытается эксплицировать науку, вскрывая содержание этих отношений. При этом позиция самого К. Гемпеля несколько сужает сферу науки и задачи методологии, тогда как трактовка рациональности должна вести к слиянию обоих подходов.

Другое направление обсуждения подобной проблемы связывается с К. Поппером [4], [5]. В его концепции научная рациональность трактуется как критичность научной рефлексии и как способность научных положений быть опровергнутыми. При этом К. Поппер трактует науку как вид рефлексивного осмысления любой познавательной традиции. В итоге наука оказывается неведомо откуда взявшейся надстройкой над некоторым произвольным типом знания, которое рационально лишь постольку, поскольку критикует самого себя и принимает во внимание результаты, которые являются итогом этой критики. Однако в подобном случае понятие рациональности применимо не только к науке, но и к любой познавательной системе, в которой играет роль факт самосознания.

Развивая тему рациональности, английский философ Д. Хаттиангади заметил, что спор критического рационализма и исторической школы, трактуемый как конфликт между рационализмом и гуманизмом, предполагает радикальный взгляд на разум, то есть попперовская теория разума как критика традиции отрицает новый взгляд, однако тот же Т. Кун замечает, что ученые обычно некритичны в отношении фундаментальных представлений, которые лежат в основе попперовской точки зрения. При этом, следуя Хаттиангади, понятие научной рациональности требует анализа структуры научных проблем. С другой стороны, Т. Кун, К. Поппер и И. Лакатос не могли рационально истолковывать научную традицию, поскольку они интерпретировали сами интеллектуальные традиции как обусловленные дедуктивными системами теории [6], [7]. Однако если социальный институт побуждает к дискуссии об определенных интеллектуальных феноменах, то изменение убеждений, включенных в эти интеллектуальные феномены, составит трудности для самого этого института.

В рамках традиционной концепции обозначается отступление от категорического отождествления рациональности с рациональностью науки. Например, заслуживает внимания позиция немецкого философа Г. Андерсона, который предлагает новые аргументы в пользу попперского анализа рациональности, заявляя при этом о его применимости к преодолению антиномии факта и ценности [8].

Саму науку следует рассматривать как гипотетическое описание эмпирической реальности. Наука как исследование научных фактов, процедура выработки средств познания, а также как критическая рефлексия обычно противопоставляется той же самой политике как реализации социального идеала, однако, сущее и должное предполагают друг друга и, по мнению того же Г. Андерсона, могут реально сочетаться в процедуре принятия решения.

Г. Андерсон оправдывает свою позицию, апеллируя к истории методологии, в которой споры вокруг проблемы соотношения контекстов открытия, обоснования рациональности закончились констатацией того, что в науке якобы нет метода открытия. Но тот же Андерсон подчеркивает, что констатация данного положения представляет большую проблему для современной науки.

Известный американский ученый В. Куайн, подвергая критике фундаменталистскую программу науки, призвал к необходимости натурализованной эпистемологии, которая должна показать как человек в действительности продуцирует теоретический взгляд на мир [9]. В рамках этого взгляда Р. Карнап показал, что рационализация дискуссии между учеными предполагает наличие общего вывода и отношения подтверждения.

Это означает, что всех релевантных данных недостаточно для выбора между несоизмеримыми теориями, а, следовательно, у нас нет адекватного критерия аналитичности. Пытаясь снять эту проблему, В. Куайн предлагает рассматривать ученого не как некоторое когнитивное устройство, а как организм, который строит сложную лингвистическую систему, при этом В. Куайн сравнивает логику индукции с некоторым животным ожиданием [9].

Натурализованная эпистемология не гарантирует, что научная дискуссия обязательно завершится взаимопониманием, но она, по крайней мере, открыто признает эмпирический характер индукции и научного метода вообще, в противоположность логической индукции. Концепция В. Куайна фактически содержит мысль, что мир в действительности таков, как он видится в рамках научных теорий.

Иная интерпретация научной рациональности предполагает отказ от попыток связать ее с проблемой движения. Эта тенденция берет за основу центральный момент динамики научного знания, то есть решения научных проблем. В этой связи следует выделить концепции К. Сэлмена, Л. Лаудана, Г. Сигеля, при этом отождествление рациональности с соответствием некоторой форме системы неизменных понятий и отношений составляют основу абсолютистской концепции, хотя она не в состоянии рационально истолковать то же концептуальное изменение, так как выход за пределы отдельно понятой системы в конце концов приводит к своей противоположности, то есть релятивизму, который отрицает неизменность стандартов рациональности, но это также не дает рациональной интерпретации развития знания [10, 18-20].

С. Тулмин выдвигает идею, согласно которой выбор нового понятия «рациональность», если он допускает рост объяснительной способности научной дисциплины, в рамках которой происходит выбор, вносит вклад в решение научных проблем. При этом рациональность в генезисе науке, по К. Сэлмену, является функцией науки решать локальные проблемы.

Есть ряд возражений против такого понимания рациональности. К. Сэлмен проблему рациональности сводит к рациональному выбору понятий, но в целом ряде исторических ситуаций рост объяснения не всегда осуществляется за счет роста рациональности. С другой стороны, у К. Сэлмена критика самой концепции рациональности достаточно плохо связана с рассмотрением критерия выбора понятия. И, наконец, К. Сэлмен неправильно считает переход от одной системы понятий к другой логически невыразимым, так как это может быть осуществимо в рамках смежных логических систем и в рамках одного языка [11, 555].

Между тем представленная К. Сэлменом концепция рациональности оказывается весьма проблематичной, критики этой концепции признают свою приверженность научному рационализму, который в данном случае, в большей степени, связывает прогрессивность теории с понятием истины. Впрочем, тот же К. Сэлмен не останавливается на достигнутом, а пытается глубже исследовать понятие рациональности, обращаясь к проблеме соотношения науки и ценностей. Он выдвигает некоторую сетчатую модель научной рациональности, которая якобы снимает все трудности, однако, подобная модель достаточно трудно объяснима, с точки зрения установления критерия истинности в каждом условно взятом квадрате или треугольнике подобной сетчатой концепции [12, 89].

Если исследователь неверно выбирает норму, то его деятельность оказывается нерациональной, а если он совсем отказывается от них, то это квалифицируется как нерациональность, стоит вспомнить того же Т. Куна, утверждающего невозможность описания методологическими средствами процесса смены парадигмы и при этом зачисляющего последние в иррациональности; но к это этому же приходит и П. Фейерабенд, подчеркнувший тот факт, что ученые следуют какому-то одному, заранее выбранному исследовательскому методу [13].

Этот недостаток исторического подхода стремится преодолеть подход социологический, он связан с пониманием рациональности как обусловленности деятельности некоторыми социальными институтами, задающими ей определенные виды функционирования и оценивающие ее в соответствии с собственными социальными стандартами.

Указанные подходы к рациональности оставляют в тени один достаточно принципиальный элемент - субъект рациональной деятельности. Существующий в настоящее время в литературе подход, специально подчеркивающий этот факт, называется антропологическим. Субъективность служит основанием для оценки некоторого явления или деятельности как рациональной, так и способной удовлетворить потребности субъекта. Она позволяет приписывать тот же рациональный характер, однако субъективность при этом должна входить в саму структуру деятельности - целями, мотивациями, программой, которая предполагается субъектом и, более того, понятая как рациональная. Субъективность включает в себя убеждения в целесообразности удобной деятельности с учетом многообразия познавательных ориентаций, при этом субъект всегда стоит перед выбором, и эта способность делать сознательный выбор характеризуется как лучший способ рационализации самого субъекта.

Следуя куайновской концепции, американский ученый Э. Стеблер считает, что концепция вводит новое понятие рациональности, которое отрицает ее непосредственную связь с позитивистским вариантом [14, 64].

При этом Р. Карнап предполагает, что рациональная дискуссия между мыслителями предполагает наличие общего языкового каркаса, в котором определяется процедура логического вывода и отношение подтверждения. Однако из тезиса В. Куайна о неполноте определенности теории в качестве частного следствия будет выводиться положение о неполной определенности самого перевода языка в реальной конструкции. При этом тот же Э. Стеблер, соглашаясь с В. Куайном, замечает, что единственное понимание рационального метода, на которое можно рассчитывать, является понятие метода в основном аналогичного методу научного исследования, находящемуся на стыке психологии, философии, биологии.

Известный английский философ В. Ньютон-Смит, пытаясь описать новый образ модели рациональной науки и называя ее своей концепцией умеренной рациональности, пытается определить целый ряд критериев подобной теории [15, 347]. Во-первых, это успешная эмпирическая подтверждаемость; во-вторых, интертеоретическая поддержка; в-третьих, эффективность; в-четвертых, внутренняя последовательность; в-пятых, простота.

Однако эти признаки не образуют жесткой схемы, из них нельзя составить определенного алгоритма применения к оценке теории вообще. Предлагаемые В. Ньютоном-Смитом принципы в сравнении с теорией, конечно, не являются статичными, они развиваются вместе с содержанием науки, ее историческими нормами. Однако ничего принципиально нового в подобной концепции практически не содержится. Дело в том, что В. Ньютон-Смит скорее желает представить не новую трактовку научной рациональности, а как бы хочет объяснить со своей позиции прогресс науки [15, 360].

Итак, в соответствии с методологическим взглядом на науку ее регуляторы трактуются как нормы, следование которым делает познание рациональным. При этом если сам исследователь неправильно выбирает норму, то его деятельность оказывается нерациональной, если же он вообще отказывается от подобных действий, такая деятельность квалифицируется как иррациональная.

Нужно сказать, что этим подчеркивается важный аспект нашего рационального отношения к миру, то есть человек, пытаясь различными способами освоить мир, вырабатывает определенное отношение к необходимости данной деятельности. Человек, неспособный справиться с идеей, которую он с необходимостью желает реализовать, естественно, будет чувствовать себя в рамках иррациональных аспектов.

Так, В.С. Швырев отмечает, что момент относительной стабильности оснований научного знания, наряду с моментом, их изменчивости, является необходимым конструктивным аспектом научно-исследовательской деятельности в целом. Деструкцией науки является как раз абсолютизация «парадигмальной деятельности», «закрепляемая в реальной практике науки соответствующими формам научного самосознания, которые превращают относительную, «конечную» схему научного знания в абсолют, в предел возможного» [16, 57]. К подобному выводу приходит и Н.С. Автономова, обращая внимание на чередование периодов, в которые иррациональное органично взаимодействует с рациональным, и периодов, в которые иррациональное противополагается рациональному. Смена периодов, в которые «содержательные расширения преобладают над их собственно концептуальной ассимиляцией и упорядочением», периодами, в которые, напротив, преобладает тенденция к возможно более «органичной ассимиляции новых содержаний культуры, к самоупорядочению», соответствует ритму культурных перестроек [17, 11].

Философские основания науки: роль философских идей и принципов в обосновании научного знания, их эвристическая функция в научном поиске. Логика и методология науки

Включение научного знания в культуру предполагает его Философское обоснование, осуществляется посредством философских идей и принципов, которые обосновывают онтологические постулаты науки, а также ее идеалы и нормы (пример: обоснование Фарадеем материального статуса электрических и магнитных полей ссылками на принцип единства материи и силы). В фундаментальных областях исследования развитая наука имеет дело с объектами, еще не освоенными ни в производстве, ни в обыденном опыте. Для обыденного здравого смысла эти объекты могут быть непривычными и непонятными. Знания о них и методы получения таких знаний могут существенно не совпадать с нормативами и представлениями о мире обыденного познания соответствующей исторической эпохи. Поэтому Научные картины мира (схема объекта), а также Идеалы и нормативные структуры науки (схема метода) не только в период их формирования, но и в последующие периоды перестройки нуждаются в своеобразной стыковке с господствующим мировоззрением той или иной исторической эпохи, с категориями ее культуры. «Стыковку» обеспечивают философские основания науки.

Соседние файлы в папке