Глава 4. Мнериия мифотворчества в освещении...

261

Им следовало бы иметь в виду, что своими мифотворческими интерпретациями они невольно завышают возможности, которыми обладал российский колониализм. Ведь вопреки его претензиям на цивилизаторскую и культурно-мессианскую роль в регионе он не обладал достаточными потенциями, чтобы хотя бы косвенно или подспудно привносить сюда сколько-нибудь радикальные транс­формации.

Россия была страной, лишь локально, точечно или анклавно воспринявшей импульсы индустриальной (в культурно-цивилиза-ционном смысле этого понятия) модернизации, которыми к тому времени было вполне «облучено» западноевропейское и северо­американское пространство. Иначе говоря, метрополия представа­ла такой же докапиталистической периферией, как и ее колонии. Императивы общинно-крестьянской морали определяли бытие бо­лее чем 80 /о ее населения.

В силу этого внутренняя Россия сама "была «озабочена» про­блемой формирования на массовом уровне сознания общеэтниче­ской солидарности. Конечно, в силу больших информационно-суг­гестивных (внушаемых через печатные средства) возможностей «русская идея» была здесь более продвинута, но опять-таки от­нюдь не в объеме всего общественного сознания.

Позывы русского этнонационального самосознания в его сов­ременном представлении находили понимание в среде российской интеллигенции. Но и то, по преимуществу, в той ее части, которая ассоциировалась с «западничеством», тогда как «славянофилы» ин­терпретировали лозунг «этнонационального самосознания» в ином содержательном контексте (общеславянской, единой православной солидарности). Что касается обширной общинно-крестьянской пе­риферии, то здесь данная мотивация воспринималась весьма от­чужденно и уж, конечно, далеко не как первичная форма иденти­фикации. И это несмотря на относительно более развитые печат­ные каналы пропаганды и «научения» национальному самосознанию (множество газет и журналов с такими типичными названиями, как, например, «Русская мысль», «Русское слово», «Русский инвалид» и т. п.), более расширенные общеобразовательные сети, развитую ■ традицию армии как мощнейшего института этнопатриотическо-го воспитания и многочисленные имперские войны, где в качестве солидаристской мобилизации выступала в том числе и идея «За Отечество, во славу русского оружия».

Знаменитая доктринальная триада «православие, самодержа­вие, народность» обнаруживала свою слабую консолидирующую функцию именно в преломлении последнего элемента. Как отме­чают исследователи, очень часто идентификация типа «мы псков­ские, муромские, сибирские, поморские» и, тем более, «мы каза­чий люд» была первичной по отношению к «русской националь­ной самоидентификации». Можно в этой связи также вспомнить движение «сибирского областничества» или о попытках создания в период февральской революции 1917 г. «самостийных» республик в Пензе, Самаре, Екатеринбурге, Красноярске, Новороссийске и т. д. Известным моментом является и перепись населения Российской империи 1897 г., в которой дифференцирующим мар­кером народонаселенческой популяции выступала не этническая, а конфессиональная принадлежность. Не случайно политика сегре­гации инаковости в российских колониях проводилась больше по линии оппозиции «православные — иноверцы» (в народно-бытовой религиозно-шовинистической традиции — в форме «христиане-не­христи» («бусурманы», «жиды», «чудь» и прочие «иноверцы»).

Мифотворческая эстафета, старт которой задали «альтернатив­ные аналитики» проблем этничности в эпоху железа и средневеко­вья, а также периода российского колониализма, перешла в «на­дежные руки и быстрые ноги» (точнее, «быстрый» на ложные сте­реотипы ум) самодеятельных «специалистов» по реинтерпретации советской истории Казахстана. В эмоционально-экзальтированных, насыщенных исключительно черными красками тонах они рисуют картину о том, как «неоимперские Советы» приемствовали россий­ско-самодержавную практику в национальном вопросе.

Между тем вопреки мифам «альтернативных историков» интен­сификация процесса этнонационального самоотождествления нача­лась как раз-таки в послеоктябрьский период истории Казахстана и была связана с советским государственным строительством.

Это действительно так, если вспомнить в данной связи ши­роко известный тезис, что именно государство создает нацию. С этим постулатом прямо корреспондируют воззрения многих вы­дающихся исследователей национализма, например, Э. Геллнера. В последнее время получает все большее признание конструкти­вистская концепция Бенедикта Андерсона. В отличие от сторон­ников примордиалистского подхода к природе нации как некоему

262

Научное знание и мифотворчество...