Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении...

263

изначальному фатуму, этот автор дефинирует нации как «вообра­жаемые сообщества».

Комментируя эту достаточно рациональную научную версию, автор фундаментального и во многом пионерного в области этно­логии труда «Реквием по этносу», авторитетнейший российский ученый В. Тишков пишет: «При данном подходе понятие нация видится как социальный конструкт и как воображаемый коллек­тив, члены которого лично не знают друг друга и не взаимодей­ствуют и, тем не менее, рассматривают себя как единую общность с общими характером, надеждами и судьбой. Рождается эта общ­ность в результате «печатного капитализма», т. е. с распростра­нением массовой печати и книжного дела, через которые транс­лируется идея нации. И эта воображаемая общность становится реальностью по мере того, как массы обретают веру в данную идею и в то, что ее составляет» [20].

В самом деле, осознавали ли себя' саксонцы и баварцы нем­цами до того, как О. Бисмарк «железом и кровью» не объеди­нил Германию? Мыслили ли себя испанские колонисты Южной Америки «уругвайцами», «чилийцами», «аргентинцами» до дви­жения Боливара и Сан-Мартина? Кем виделись в своем иден­тификационном воображении венецианцы, сицилийцы или фло­рентийцы до политического объединения Италии, после которого Массимо д'Адзельо говорил: «Мы создали Италию, теперь нам нужно создать итальянцев»? [21] Представляли ли себя амери­канской нацией дети своих ирландских, немецких или итальян­ских отцов-пилигримов до провозглашения североамерикански­ми колониями государственной независимости, когда они стали проникаться национально консолидирующим смыслом латинской надписи на ленте в клюве орла (герб США) — «К pluribus un-um» («Едины в многообразии»)? Наконец, почему, если взять в пример более близкое нам центральноазиатское пространство', в первой Всесоюзной переписи 1926 г. (т. е. когда прошло всего ме­нее двух лет после национально-территориального размежевания Туркестанской АССР и процесс национально-государственного строительства во вновь образованных республиках едва набирал свою силу), отвечая на вопрос об этнической атрибуции, многие респонденты выбирали такие автоэтнонимы, как, например, «сар-ты» (но не «узбеки»), «ягнобцы», «локайцы» или «помири» («па-мирцы»), а не «таджики»?

В. Тишков, следуя конструктивистскому подходу и имея в ви­ду далеко не автономно-стихийный характер «этнических процес­сов» в СССР, переносит акценты с этой фундаментальной кате­гории этнологии на явление, которое он обозначил как «этническая процессуальность». Он пишет: «Именно через эту исследователь­скую призму обнаруживается яркая картина советской этничес­кой инженерии, в том числе и конструирование «социалистических наций» на основе существовавшего культурного, религиозного и локального многообразия, через институционализацию (огосудар­ствление) этничности и ее спонсорство или репрессии (оба метода ужесточали этнические границы)» [22].

С этим трудно не согласиться, если вспомнить советскую прак­тику «научения этничности» посредством целенаправленной политики по «взращиванию» советских национальных культур («национальных по форме и социалистических по своему содержанию»), определен­ному стимулированию развития национальных языков. В этом же ряду следует выделить официальную советскую процедуру регист­рации этничности через гражданские паспорты (указание на принад­лежность к той или иной этничности — их обязательный пункт), санкционированные для союзных республик символы национально-государственной атрибутики — герб, флаг, гимн, конституция.

Как известно, важнейшим конструктом национального стро­ительства выступает коллективная социокультурная память, т.е. память об общем прошлом, понимаемая как «судьба» группы. Кще М. Вебер писал в этой связи: «В силу общности политичес­кой судьбы ...складываются группы, объединенные общими вос­поминаниями, которые часто имеют более глубокие последствия, чем узы сугубо культурной, языковой или этнической общности. Именно такая «общность воспоминаний» составляет самый реша­ющий элемент национального самосознания» [23]. Отсюда ясно, какую роль выполняло в нациестроительстве историческое созна­ние. Отчетливо представляя функциональную значимость этого фактора, государство включало в свой нациестроительный инст­рументарий и производство исторического сознания, в том числе через процесс формирования национальных историографии.

Известно, что «групповой индивидуализм» сам по себе очень часто является объективным результатом и даже прямым про­дуктом любой политики, направленной на его искоренение [24].

264

Научное знание и мифотворчество...