Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении...

283

мер, так называемые «питерцы», «уральцы», «сибиряки» и т. п.). Другое дело, что здесь уровень и длительность урбанизации, а следовательно, относительно меньшая социокультурная диссоциа­ция делают эти явления менее обнаженными.

К. сожалению, какие-то мониторинги по поводу квазитрайба­листских отношений не проводились, а потому нет и сколько-ни­будь репрезентативных социологических данных. Но уже простые наблюдения за современными реалиями позволяют предположить, что описанные связи не выступают объективно предопределенным следствием и проявлением императивов некоего примордиально-сознательного. И уже хотя бы поэтому-то они не выдерживают тест на, так сказать, классический, реальный трайбализм, т. е. на критерии родоплеменной организации общества. А если учесть, что таких обществ в мире вообще не осталось, то хотя бы на со­ответствие типично трайбалистским принципам институциональной структуризации сферы его обыденно-бытовых практик.

Известно, что в условиях модернизации трайбализм может быть секуляризирован по отношению к официально регламентируе­мым сегментам организации общественной жизни, но при этом со­хранять характер стойких проскрипционных институтов в сфере не­формальных взаимодействий. В таких обществах идентификация с территориально-родовыми доменами строго маркируется, скажем, в ритуально-обрядовой сфере — праздниках, родильной, свадеб­ной, похоронной процедурности. Здесь достаточно выраженно та-буируются иноплеменные предпочтения в брачном выборе, дружбе или, наоборот, вражде, расселении по новому месту жительства и т. д. Классический трайбализм жестко предполагает, что терри­ториально-земляческая или родоплеменная идентичность первич­на, т. е. следование ее ценностям более значимо по отношению ко всем другим уровням самокатегоризации. Именно ее смыслы опре­деляют выбор в любых возникающих оппозициях. Основанные на трайбалистских представлениях симпатии и антипатии очень часто находят свою фиксацию и в народно-смеховой культуре, например, в анекдотах, в которых иноплеменники подвергаются уничижитель­но-скабрезному осмеянию, а их культурные герои воспроизводятся в виде шаржированных персонажей.

Не надо быть социологом, чтобы констатировать отсутствие подобных коллизий в казахстанских структурах повседневности.

Но мифы о всеопределяющей роли трайбализма, его подчеркива­ние везде и во всем могут сыграть роль канала научения ему. И в этом главная опасность мифологизации данной проблемы. Тем более что, как уже отмечалось, в силу маргинализации обществен­ного сознания «трайбалистская тематика» получает достаточно восприимчивую к этому аудиторию. Нельзя не отметить и такой благоприятный-фон для этого, как рурализация (или кантрифика-ция) городов, при которой ценности аграрно-традиционалистского группоцентризма все более расширенно интродуцируются уже в сознание носителей урбанизированной субкультуры или, по край­ней мере, последние начинают приспосабливаться к ним.

Чтобы квазитрайбализм не трансформировался незаметно в свою «классическую» ипостась и его виртуальные образы и ми­фологизированные рационализации не обрели характера «жестких реальностей», способных заблокировать столь необходимые ка­захстанскому социуму идеи консолидации и общегражданской со­лидарности, важно, наконец, понять всю серьезность возможных последствий процесса «научения трайбализму».

Между тем мифологизаторы истории и ее манипуляторы, «спе­циализирующиеся» на этой тематике, возможно, сами глубоко не осознают, что их вымыслы и абсолютизации нередко явно диктуе­мы «конкурентной борьбой» за пьедестал славы в истории, на кото­рый они во что бы то ни стало стремятся поставить исключительно «своего» культурного героя, бия или батыра, напрочь отказывая в этом «иноплеменным» (в их представлениях) претендентам. Как водится, свою регионально артикулируемую «селекцию» значимости в истории той или иной личности они оправдывают патриотизмом к своей малой родине, «сыновьим долгом перед ней» (не за счет ли часто спекулятивной эксплуатации исторических мифов?). Но в действительности, как уже говорилось в первом разделе этой книги, они куда как больше движимы здесь своими группоцентристскими комплексами, самообманываясь тем, что некритически, т. е. порой мифологически завышая и гипертрофируя «выдающуюся» истори­ческую роль «своей группы», общественно или хотя бы внутренне значимей становятся и собственно они. А как же иначе, ведь со­гласно их архаично-общинным представлениям они часть этой груп­пы, а потому независимо от их реальной собственной значимости могут отождествлять себя с ее «величием». Именно в этом они и

284

Научное знание и мифотворчество...