Глава 1. Мифовоспршшмающее сознание и его суггесторы 31

ти. Уже сама по себе эта гамма эмоций разрушает созидательныеначала в личности, делает ее неспособной участвовать в позитив­но-конструктивных процессах, превращая фрустрированного чело­века в их демогогического оппонента.

Фрустрированный индивид легче всего воспринимает идеоло­гию традиционализма. А поскольку это мировоззрение есть атри­бут прежде всего аграрного массового сознания, то постсоветский фрустрированный человек становится традиционалистом как бы в квадрате.

Освящая прошлую традицию во всей целостности, идеализируя это прошлое, фрустрированная личность воспринимает его в качес­тве единственно мерила адекватности современной жизни. Всякие попытки выхода из статики, любое движение в сторону изменений или перемен, не санкционированные прошлым наследием, вызы­вают на уровне фрустрированного традиционалистского массово­го сознания отторжение и протест, который носители такой мен-тальности саморационализируют (самооправдывают) своим якобы патриотизмом и высоким чувством этнического (или иного груп­пового) самосознания. (Например, в царской России славянофи­лы— «почвенники» — рационализировали неспособность империи воспринять европейские либеральные ценности якобы предначер­танной «Третьему Риму» вселенской мессианской роли, движи­мой «особо уникальной евразийской духовностью»).

Не усматривая в новом достойного представления о себе и ут­рачивая в этой связи самоактуализацию и самоуважение, фрустри-рованные субъекты пытаются найти их в прошлых славе и величии, былых достижениях и взлетах духа. Их мечтания обращены не на перспективу, а мыслительно конструируются в прошлом. Именно массовый слой фрустрированных людей является социальной базой и электоратом самых различных возрожденческих движений — от самодержавности до коммунистических [23].

Будучи фрустрированной и испытывая в этой связи комплекс неполноценности, личность одержима стремлением восстановить самоуважение и повысить уровень восприятия группы, к которой она принадлежит [24]. В случае, если такой группой выступает ка­кой-либо этнос, то это оформляется в сильный националистический мотив, если это некая территориально-земляческая локальность, то в квазитрайбализм и региональную клановость. Невозможность

32

Научное знание и мифотворчество...

(очень часто кажущаяся) «статусного удовлетворения» в режиме реального времени может компенсироваться выходом в область идеального путем обращения к наиболее привлекательным страни­цам истории, возводя селективное (выборочное) прошлое в абсо­лют развития этноса или другой «своей» группы, зримый символ подтверждения их величия.

Лишенный чувства смысла, экзистенционально фрустрирован-ный человек постсоветского общества испытывает страх перед сво­бодой, стремится разыскать дорогу в «утерянный рай», где он вновь обретет смысл своего существования, расстанется с нестер­пимым состоянием одиночества и непредсказуемости, воссоединит свое «Я» с нечто сильным и надежным. И любому, кто обещает указать ему путь к этому, пусть и в образах идеального (истори­ческое повествования), он готов вручить свою веру.

Массовое сознание всегда конкретно, ибо формируется под влиянием тех социально-экономических, политических и иных реалий, которые разворачиваются в общественных структурах. В периоды преуспевания общества, его, заметной всем, динамики интерес к идеям традиционализма и консерватизма резко спада­ет. Напротив, преобладающее значение обретают настроения опти­мизма, веры в прогресс и его революционизирующее способности. Ведущие мотивы начинают фокусироваться на ценностях новизны, инициативы, пионерного творчества и т. д. Все и вся устремляются вперед, а не во вчерашний день [25].

Но если экспансия изменений застопоривается или сопровож­дается проявлениями экономического, политического и культурно­го кризиса, то традиционализм вновь оказывается на пьедестале, а его лозунги — в призме общественных настроений.

А поскольку любому транзитному обществу объективно свой­ственны социальные потрясения, то ясно, что здесь позиции тра­диционализма имеют мощную подпитку. Не случайно, как напри­мер, выявляют постоянные мониторинга российских социологичес­ких служб, идеи «почвенничества» воспринимаются весьма широ­кой стратой населения. Причем их привлекательность тем сильнее, чем «дальше от Москвы к глубинке», т. е. от «полюсов роста» к депрессивным территориям. И уж, конечно, поборников традици­онализма, а следовательно, противников обновления несоизмеримо больше в деревне, нежели в городе. В значительной мере это объ-