Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении...

245

риата», пожалуй, откровеннее всех сказал один из самых заметных большевистских лидеров того периода Г. Зиновьев. Выступая на XII съезде РКП(б), он говорил: «Почему мы должны стыдиться сказать то, что есть и чего нельзя спрятать? Диктатура рабочего класса имеет своей предпосылкой руководящую роль его аван­гарда, т. е. диктатуру лучшей его части, его партии. Это нужно иметь мужество смело сказать и защищать...» [14]. Под авангар­дом же, лучшей его частью, понималось партийное меньшинство, руководство во главе с Лениным. Присвоив себе право выступать выразителями интересов и чаяний рабочего класса, большевики установили в стране диктатуру вождя, высшего партийно-государ­ственного руководства, номенклатурного слоя в целом. Используя изощренную демагогию и манипулируя массовым сознанием, они насаждали идеи социального шовинизма, разворачивали репрессии против всякого инакомыслия.

"Таким образом, становилось очевидным, что диктатура про­летариата, как и полновластье Советов, обретала характер не бо­лее чем идеологического прикрытия борьбы за власть и монопо­лизацию ее узкой группой людей. Народовластия не состоялось, а большевистская узурпация власти набирала обороты. Так было положено начало формированию тоталитарной системы.

Исторический опыт, тем более если он не ограничен какими-то микро- или мезоуровнями, а имеет масштаб макропорядкового ха­рактера, например, когда его лабораторией выступает весь социум, устойчиво присутствует в коллективной памяти. Ведь через меха­низм социализации личности он почти «генетически» транслируется из поколения в поколение. Другое дело, что его передача может сопровождаться либо сугубо восторженно-позитивными оценками, либо исключительно негативно-отторгающим восприятием.

Научно-рациональное знание не приемлет такой взаимоисклю­чающей альтернативности. Оно исходит из посылки, что любой исторический опыт всегда насыщен сложной диалектикой, которая при выверенной «критической массе» ее анализа способна проду­цировать конструктивный мыслительный материал. Но за преде­лами такого рода научного анализа все точки над «i», к сожале­нию, очень часто расставляются больше по интуиции (или разно­характерной конъюнктуре), нежели в соотнесении с элементарной «теоретико-методологической грамматикой».

Нетрудно заметить, что такие упражнения наиболее повторя­емы в публицистических задачках на предмет осмысления опыта советской модернизации. Одни его интерпретаторы, позиционируя себя «историками-объективистами», на самом деле демонстрируют свою приверженность традициям советской мифологии. Они упор­но не желают расставаться с верой, что в ходе социалистического строительства был сооружен «невиданный пьедестал человеческого прогресса», откуда одна шестая часть Ойкумены была в одночасье сорвана «разнузданной стихией горбачевской перестройки».

Воинственные же нигилисты, напротив, отказывают любой воз­можности полихромного видения советского модернизационного опыта. Из всей его многогранной целостности они усматривают только одну проекцию: неоимперский характер политики государ­ства по отношению к его периферийным субъектам. Одержимые этой idee fixe, ее неофиты яростно взялись за разрушение совет­ских мифов, но, как оказалось, лишь для того чтобы высвободить «площадку» для возведения новых инсинуаций. Причем, как и следовало ожидать, их конструкции совпадают с советскими ми­фологическими образчиками, поскольку замесом для «строитель­ного раствора» как тех, так и других является мощно присутству­ющая аграрно-традиционалистская перцепция.

Надо признать, что старые советские мифы на новый лад (о мифах постсоветского производства речь пойдет чуть даль­ше) получают резонанс в довольно широких стратах общества. Во всяком случае, в тех из них, которые оказались пока дезинтегри­рованными относительно изменившихся реалий. Однако и более успешная в этом отношении часть социума доверительно внемлет «реаниматорам» советских пропагандистских мифов.

И дело здесь отнюдь не только в еще недостаточном проникно­вении в общество понимания имманентных пороков советской поли­тико-экономической системы, которые рано или поздно, но обяза­тельно привели бы ее к саморазрушению. Просто люди доверяются своим собственным ощущениям, привычно соизмеряя течение своей жизни через критерии «лучше» или «хуже». В этой связи многие из них с щемящей ностальгией вспоминают свое удобное существо­вание под крышей всеобщего государственного патернализма, когда собственные риски можно было солидарно разделить с обществом, когда взамен за это требовалось «всего лишь» поступиться своей

246

Научное знание и мифотворчество...