Розанов В.В.. Амфитеатров
.pdfВасилий Васильевич Розанов
Амфитеатров
Природа — и сотворительница, и насмешница. И вот случается, что в припадке насмешки она устроит человека, нарочно наделив его всевозможными способностями, но отнимет у него дар уменья распоряжаться этими способностями. И тогда получается картина, составленная из великолепий и нелепостей. Таков Амфитеатров...
Человек огромный, шумный, производительный, с большим животом, с большою головою, сын или внук протодиакона или архиерея — и революционер, когда-то сосланный, теперь убежавший в Париж — все черт знает для чего — обширно начитанный и образованный, но который пишет, точно бревна катает, вечно предпринимающий, вечно разрушающий, ничего не создающий, кроме заработка бумажным фабрикам...
По-видимому, не злой,— он вечно ругается или кого-то громит... За что— он и сам не знает... Все равно,— «гром есть»... Способный прожить три жизни и десять состояний, без сомнения никогда не обедающий в одиночку, вечером, несомненно, едущий в театр, если не занят статьею, «которая на завтра поразит весь свет»...
Приятно всегда смотреть на его самоупоение... В «наше безнадежное время» Амфитеатров шумит, пыхтит, как паровоз или даже два вместе сцепленных паровоза, с контрпаром в обоих... Свистит двумя свистками. И не замечает, до чего всем скучно.
И до чего всех не развлекает и он, Амфитеатров...
Издал он книжку каких-то газетных вырезок. И сам понимает, что это просто — вырезки, никому ненужные... Без всякой собственной мысли в целой книге, т. е. без мысли, которая распространялась бы на целую книгу, оправдывала ее заглавие или появление. Что он понимает, это видно из названия одной статьи: «Газетное». Книжку собственно следовало бы озаглавить: «Вверх ногами или вниз ногами. Как хотите». Но нет: дав таланты, природа посмеялась над Амфитеатровым, отняв у него вкус...
«Как же назвать?» — подумал он о ворохе никому ненужных своих газетных вырезок. Задумался серьезно,— как всегда Амфитеатров. Мелькнуло священное воспоминание о Пушкине. Его Евгений Онегин — гоже странствующий вечно, как и Амфитеатров, тоже либерал, как и Амфитеатров, тоже с «охлажденным сердцем», как Амфитеатров... При этой мысли Амфитеатров вздохнул: «Россия не поняла тогда Пушкина, и теперь меня. Россия вечно ничего не понимает. Россия дура. От ее глупости я бежал в Париж. И Пушкину нужно было бежать. Пушкин единственно не умен в том, что он не бежал... не поступил, как я».
И наклонясь над письменным столом, он надписал над пуком своих статей с заглавиями:
«После праздника»...
«При особом мнении»...
«О Боборыкине, Чаеве, Дьяченко, Лихачеве»...
«Шлиссельбуржцы»...
«Айсидора Дункан»...
«Николадзе»...
«Ерьзя»...
«Газетное»...
«Морская болезнь»...
«Притча о 29 февраля»...
— где уже из каждого заглавия торчат два выпученных глаза Амфитеатрова и его огромные кулаки,— надписал, задумчиво объединив их исех заглавием, заимствованным из Парижа:
Заветы сердца.
Так озаглавлена книга... с «Ерьзею» и «Боборыкиным».
Взявшись за бока, мы смеемся до колик. «Пришло же на ум человеку!..»
Огромный, чудовищный, талантливый... под которым ломится кропать, когда он на ней спит, и расползается диван, на который он садится, взял в «эпиграф» себе самую задумчивую, самую тихую строку из вечно милого Пушкина.
Безвкусица! Чудовищная! .
Совсем другое идет к Амфитеатрову: Обрыскал свет,— Не хочешь ли жениться?
Вот эти слова Фамусова идут к его жизненной, подвижной, вечно предпринимающей что-нибудь фигуре.
Даже бессмыслица должна быть выдержана «в своем стиле»: и пук вырезок из газет, без центральной во всех мысли, совершенно никому не понятный и не нужный, так и можно было бы, «для увенчания здания» озаглавить этим обращением к читателю из Грибоедова:
Обрыскав свет, не хочешь ли жениться? Гораздо уместнее и тактичнее, главное — гораздо умнее, чем Замены сердца.
Что окончательно глупо, потому что окончательно ни с чем не сообразовано.
* * *
Ну, Бог с ним... Не писал бы этих строк, не встреть у него куплетов против себя. Гиппиус
написала когда-то стихи: Вы ночному часу не верьте...
Амфитеатров, в сущности живущий тем, что он вечно что-нибудь «усваивает», запомнил мотив и сочинил, при чтении какой-то моей статьи, следующую «поэзию»:
Вы Василию Васильевичу не верьте, Он исполнен злой чепухи: Справа — ангелы, но слева стоят
черти И шепчут ему в уши грехи...
И т. д.
Это внушило мне тоже «подражание», Вы Александра Валентиныча не пугайтесь. Дана ему душа овцы и образ медведя.
Ногами он топает, но никого не кусает, Ничему не вредит, и только всех предупреждает. Глаза всегда у него навыкате.
Но это глаза не тигра, а барана. Руками он машет, издали видно:
Но это — крылья ветряной мельницы. Читать бы ему на Москве Апостола, А он в Париж уехал прелюбодейный.
В Москве его недостает, а в Париже от него скучно. Но таковы вечно обстоятельства всероссийские. Перелезая через забор, он всегда оборвется, Пролезая в амбар,— на гвоздь напорется.
От боли кричит. Народ сбегается, И колотит бедную овцу, а не свирепого медведя.
Если это очень плохо, то виноват и тут Амфитеатров, толкнувший меня безвкусною книгою на всякую безвкусицу.