Страхов Н.Н.. Еще о петербургской литературе

ЕЩЕ О ПЕТЕРБУРГСКОЙ ЛИТЕРАТУР

письмо къ редактору "Времени" по поводу двухъ современныхъ статей

"Время", No 6, 1861

Не в рь, не в рь себ мечтатель молодой!

Лермонтовъ.

______

Кто не согласится, что въ настоящее время литература у насъ процв таетъ особенно пышно и пушисто? Старые журналы не только сохраняютъ свои

прежнiя достоинства, но становятся лучше; въ "Библiотек для Чтенiя"

перестали являться статьи, неудобныя для чтенiя, по причин крайняго

недоум нiя и неудовольствiя, возбуждаемаго ими въ читателяхъ; "Русскiй

В стникъ" издаетъ свою животрепещущую Современную Л топись

еженед льно и прилагаетъ къ ней ежем сячно свой журналъ, по прежнему

ученый и серьёзный. И такъ дал е. Но сверхъ того, въ нын шнемъ году

выходятъ новые журналы, которые не хуже старыхъ, наприм ръ ваше

"Время", "Основа" и пр. Притомъ книжная д ятельность, вн журналовъ, не перестаетъ возрастать.

Однимъ словомъ, никогда еще на Святой Руси столько не писалось и не

читалось какъ въ настоящую минуту. Повидимому везд широкое пишущее движенiе... Но вы уже знаете, какiя мрачныя и безотрадныя мысли

овлад ваютъ мною при взгляд на Русскую Словесность.

Меня неотступно пресл дуетъ и часто давитъ, какъ кошмаръ, призракъ брамбеусовщины, ужасный призракъ пустого броженiя, шумнаго, но безплоднаго словоизверженiя, пестраго, но безобразнаго хаоса словъ и

мыслей. Въ такихъ случаяхъ я напрягаю вс силы своего соображенiя, для того, чтобы открыть какiя нибудь руководящiя нити, какiе нибудь проблески и

уловить что нибудь опред ленное въ нашей текущей литератур .

Въ посл днее время, въ прекрасномъ м сяц ма появились дв статьи, которыя сильно возбудили мое утомленное и недовольное вниманiе, и о нихъ-

то я желаю теперь побес довать съ вами. Одна изъ нихъ есть статья г. Д.

Писарева въ "Русскомъ Слов ", подъ названiемъ Схоластики XIX в ка; другая

-- статья г. Н. Чернышевскаго въ "Современник " подъ заглавiемъ О причинахъ паденiя Рима.

Статьи эти показались мн сущею находкою, и давно я не былъ такъ

доволенъ. Въ самомъ д л он принадлежатъ къ т мъ наивнымъ и вообще

р зкимъ явленiямъ, въ которыхъ изв стныя мн нiя и направленiя

высказываются прямо, съ такою см лостiю и беззаст нчивостiю, какъ будто

кругомъ никого и ничего н тъ. Он похожи на т откровенныя р чи, которыя

иногда произносятся во сн и которыхъ спящiй никакъ не произнесъ бы въ

присутствiи другихъ въ состоянiи бд нiя. Серьёзно -- я готовъ былъ

вообразить, что въ нашей литератур кое-гд царитъ сонъ, и что во сн она выдаетъ свои тайны.

Подслушавъ этотъ сонный говоръ, я пришолъ однако въ большое

затрудненiе. Вообще зам чу, что питая сильное желанiе принять участiе въ нашемъ литературномъ движенiи, я большею частiю бываю останавливаемъ

непреодолимыми трудностями. Въ настоящемъ случа д ло вотъ въ чемъ:

Судить объ этихъ статьяхъ, то есть оц нить ихъ достоинство --

чрезвычайно легко. Еслибы я сталъ на точку зр нiя судьи, еслибы я,

наприм ръ, могъ писать съ такимъ авторитетомъ, съ какимъ пишетъ "Русскiй

В стникъ", то я повторилъ бы слова ученаго журнала и сказалъ бы, что статья

г. Чернышевскаго есть совершенная дичь, а къ г. Писареву я прим нилъ бы то,

что "Русскiй В стникъ" говорилъ г. Антоновичу, то есть, что онъ и понятiя не

им етъ о томъ, что значитъ мыслить. Такой приговоръ, р шительный и

опред ленный, былъ бы вполн справедливъ. Но д ло не такъ легко р шается.

Къ величайшему сожал нiю этотъ справедливый приговоръ былъ бы совершенно безполезенъ. Онъ не уб дилъ бы ни г. Писарева, ни г.

Чернышевскаго, и даже ни мало не пом шалъ бы душевному удовольствiю, съ которымъ конечно очень многiе прочтутъ ихъ статьи.

Повидимому сл дуетъ поступать иначе; именно нужно опровергнуть эти

статьи, нужно разрушить ихъ положенiя и выводы. Но, -- и зд сь страшное

затрудненiе. Пригляд вшись немного, легко вид ть, что опровергать статьи -- не стоитъ. Судите сами.

Статья г. Чернышевскаго, ни больше, ни меньше, какъ отрицаетъ исторiю, потомучто эта статья отрицаетъ смыслъ величайшаго событiя, какое только было въ исторiи, именно: паденiя древняго мiра и зарожденiя новаго мiра.

Статья г. Писарева, ни больше, ни меньше, какъ отрицаетъ философiю, то

есть вычеркиваетъ изъ области челов ческихъ интересовъ величайшiе подвиги

челов ческаго ума.

Вы видите, что предметы, выбранные нашими писателями, не маловажны; наши писатели, какъ видно, любятъ говорить о возвышенныхъ предметахъ.

Но, поэтому самому, не было ли бы совершенно см шно и по донъ-кихотски -- защищать отъ г. Писарева философiю, а отъ г. Чернышевскаго исторiю? Какое

д ло философiи до г. Писарева, а исторiи до г. Чернышевскаго? Пусть для

нихъ, и в роятно для множества другихъ, исторiя и философiя не существуютъ

и кажутся пустяками; гораздо плачевн е то обстоятельство, что мы-то сами и съ г. Писаревымъ, и съ г. Чернышевскимъ, едва ли существуемъ для исторiи и

для философiи. Исторiя и пишется, и совершается тамъ гд -то далеко, вн

пред ловъ, въ которыхъ мы существуемъ; и философiя движется тоже тамъ

гд -то, вн нашей д йствительности. До нихъ добраться трудно, и къ нимъ

статьи гг. Чернышевскаго и Писарева не относятся. Эти статьи всец ло

принадлежатъ другой области, именно представляютъ опыты того чист йшаго искуства для искуства, которое часто одно и называется Русской Литературой.

Зам чаете ли вы, какъ я кр пко держусь за д йствительность? Я над юсь,

вы вполн оц ните мои усилiя и согласитесь, что это очень трудно. Я ни какъ не поддаюсь соблазну и не хочу брать на себя фантастическiй подвигъ --

защищать исторiю и философiю; я не увлекаюсь прим ромъ этихъ двухъ писателей, которые оба пресерьёзно стараются разрушить -- одинъ исторiю, а другой -- философiю.

Среди хаоса и мрака нашей литературы, я всячески стараюсь отыскать

хоть маленькiй клочокъ твердой почвы, на которомъ бы можно было кр пко держаться.

И такъ беру д ло съ надлежащей его стороны.

Если для разсматриваемыхъ статей судъ безполезенъ, а опроверженiя они

не стоятъ, то однакоже я усп лъ уб диться, что он стоятъ вниманiя. Существуетъ у насъ не исторiя и философiя, но все-таки существуетъ

н который процессъ, н которое движенiе, именуемое Русской Литературой.

Въ этомъ процесс статьи гг. Писарева и Чернышевскаго им ютъ свое

опред ленное значенiе. Я тотчасъ вижу, что он не суть одинокiя явленiя, но чтó тысячи нитей соединяютъ ихъ со множествомъ другихъ статей и этихъ и другихъ писателей; я хорошо знаю, что статьи эти читаются и будутъ читаться съ великимъ удовольствiемъ множествомъ нашихъ читателей.

Что же это за явленiе, что за процессъ? Гд его источники и какiя главныя черты?

Изсл дованiю такого вопроса я придаю н которую важность. Во взгляд

на него я, извольте зам тить, очень расхожусь съ "Русскимъ В стникомъ". По

мн нiю этого журнала такiя явленiя, какъ статьи гг. Чернышевскаго,

Антоновича, Писарева и подобныя, происходятъ отъ того, что мы, какъ

"общество порожнее, лишонное собственныхъ интересовъ, не им ющее своей мысли, не жившее умственно, безхарактерное и слабое, способны только

заметать къ себ чужой соръ и щеголять въ чужихъ обноскахъ". По моему же

уб жденiю, во вс хъ этихъ произведенiяхъ не одинъ только чужой соръ и чужiе обноски, но есть очень много своего, родного, самостоятельнаго. Изъ

этого разнор чiя вы можете уб диться, что я чувствую несравненно бóльшую

н жность къ Русской Литератур , ч мъ "Русскiй В стникъ". Н тъ, мы не

всегда похожи на дикарей, какъ ни попало нац пляющихъ на свое дикое т ло

европейскiе обноски, н тъ, хотя отчасти, хотя слегка, но мы д йствительно европеимся, принимаемъ цивилизацiю въ нашу плоть и кровь. На нашей

родимой почв не одинъ чужой соръ, но изъ чужихъ европейскихъ с мянъ

растутъ и разцв таютъ настоящiя, живыя растенiя. Цивилизацiя существуетъ у

насъ, положимъ, въ вид лопушниковъ и репейниковъ, но все-таки не въ вид мусора.

И въ настоящемъ случа , вглядываясь въ два цв тка современной нашей

словесности, я нахожу у нихъ вполн русскiя формы, русскiй цв тъ и запахъ.

Вы видите сл довательно, что ими можно и должно интересоваться, и вы

видите въ какомъ смысл . Такъ ботаникъ изсл дуетъ каждую травку и энтомологъ не пренебрегаетъ мелкими букашками. Изучать же произведенiе

духа конечно несравненно поучительн е, ч мъ изсл довать сорныя травы,

гадовъ и нас комыхъ отечественной почвы.

Начнемъ же. Въ статьяхъ, о которыхъ мы говоримъ, р зко бросается въ глаза черта, по которой они сходны со многими статьями такого рода, именно: отрицанiе авторитетовъ. Если г. Чернышевскiй отвергаетъ исторiю, а г. Писаревъ философiю, то они отвергаютъ ихъ именно какъ авторитетъ, т. е.

какъ н что, стоящее выше ихъ, и требующее себ отъ нихъ уваженiя и

подчиненiя. Вотъ, наприм ръ, какъ г. Писаревъ ратуетъ противъ философiи:

"Ополчаться вс ми силами противъ отвлеченности мы им емъ полное право -- во имя того здороваго принципа, который, постепенно проникая въ общественное сознанiе, нечувствительно сглаживаетъ грани сословiй и разбиваетъ хаотическую замкнутость и исключительность. Умственный

аристократизмъ -- явленiе опасное именно потому, что онъ д йствуетъ

незам тно и не высказывается въ р зкихъ формахъ. Монополiя знанiй и гуманнаго развитiя представляетъ конечно одну изъ самыхъ вредныхъ монополiй. Что за искуство, котораго произведенiями могутъ наслаждаться

только немногiе спецiалисты? В дь надо же помнить, что не люди

существуютъ для науки и искуства, а что наука и искуство вытекли изъ

естественной потребности челов ка наслаждаться жизнiю и украшать ее

всевозможными средствами. Если наука и искуство м шаютъ жить, если они разъединяютъ людей, такъ и Богъ съ ними, мы ихъ знать не хотимъ; но это не правда; истинная наука ведетъ къ осязательному знанiю, а то, что осязательно,

что можно разсмотр ть глазами и ощупать руками, то пойметъ и десятил тнiй

мальчикъ, и простой мужикъ, и св тскiй челов къ, и ученый спецiалистъ". Видите ли какъ это ясно и мило? Г. Писаревъ опасается умственнаго

аристократизма; конечно онъ не думаетъ, что философы станутъ прит стнять другихъ людей и тиранствовать надъ ними; ему досадно только то, что они

возбуждаютъ къ себ уваженiе своимъ глубокомыслiемъ. Вы видите, что

бороться и спорить тутъ не съ ч мъ, и не для чего; нужно просто только

воспользоваться этими р чами въ просонкахъ для точн йшей характеристики текущей литературы.

Что р чи характерныя, въ этомъ н тъ сомн нiя. Для ясности я долженъ

поговорить зд сь объ авторитетахъ вообще и, скр пя сердце, р шаюсь на это, такъ какъ предметъ труденъ въ высочайшей степени. Авторитеты, въ томъ

смысл , какъ я ихъ разум ю, вообще разд ляются на общiе и частные.

Наприм ръ, общiй авторитетъ -- поэзiя, частный авторитетъ -- Пушкинъ;

общiй авторитетъ -- критика, частный авторитетъ -- Б линскiй и т. д. Теперь

зам тьте, что одна изъ отличительныхъ чертъ настоящей литературы есть

именно отрицанiе общихъ авторитетовъ. Наприм ръ отвергается не просто Пушкинъ, или другой поэтъ, а отвергается поэзiя вообще; отвергается не просто Гегель, а философiя вообще; отвергается не просто Гизо, а вся исторiя и т. д. Разница между такимъ отрицанiемъ общаго авторитета и отрицанiемъ какого нибудь частнаго авторитета чрезвычайно большая. Частный авторитетъ всегда отвергается не иначе, какъ во имя общаго; такъ-что общiй становится

отъ этого только выше и кр пче. Такъ челов къ съ развитымъ эстетическимъ

вкусомъ не признаетъ многаго, ч мъ восхищается толпа, но т мъ выше

ц нитъ то, что признаетъ. Если онъ приходитъ къ уб жденiю, что авторитетъ, который онъ признавалъ, есть авторитетъ фальшивый, то это отрицанiе есть

только очищенiе, возвышенiе его понятiя о красот , и совершается во имя

этаго бол е чистаго и высокаго пониманiя. Такъ точно философъ отвергается во имя философiи, историкъ во имя исторiи, поэтъ во имя поэзiи. Вотъ почему

отрицанiе частныхъ авторитетовъ есть всегда усп хъ, вотъ почему оно

возбуждаетъ къ себ такое горячее сочувствiе. Мы радуемся каждый разъ,

когда падаетъ фальшивый авторитетъ, потомучто ув рены, что онъ заслоняетъ

намъ общiй, и что, съ паденiемъ его, намъ будутъ доступны св тъ и теплота истинныхъ авторитетовъ.

Но у насъ, въ литератур , д ло идетъ совершенно на оборотъ. Частный авторитетъ не признается потому, что отвергается общiй. Такъ, въ

безчисленныхъ толкахъ о Пушкин , обнаружилось наконецъ вполн ясно, что онъ отвергается только потому, что не признается самая поэзiя, что

отвергается поэзiя вообще. Если поэзiя вздоръ, то разум ется и Пушкинъ вздоръ. Такъ точно историковъ и философовъ не признаютъ потому, что отвергаютъ исторiю и философiю.

Отрицанiе общихъ авторитетовъ! Какое мрачное и жестокое д ло! Оно

разрушаетъ въ самомъ корн величайшее счастiе нашей челов ческой жизни.

Въ самомъ д л , если ч мъ красна и тепла наша жизнь, то разв не т мъ, что

мы в руемъ въ общiе авторитеты, въ добро, въ истину, въ красоту? Если бы я

не понималъ ни философiи, ни исторiи, ни поэзiи, то не отрадно ли мн все-

таки думать, что есть на св т настоящая философiя, что совершается вокругъ

меня исторiя, что существуетъ чистая поэзiя? Благогов ть передъ ними и

стараться понять ихъ, есть уже великое счастiе. А безъ этой в ры, безъ в ры въ людей счастiе невозможно. Только при ней мы можемъ ясно судить, тепло

чувствовать и твердо д йствовать; -- отвергать ложь во имя правды, казнить безвкусiе во имя вкуса, презирать ничтожество во имя величiя.

Но что же это? я увлекся и даже сбился съ надлежащаго моего тона. Не

подумайте, сд лайте милость, чтобы я хот лъ, даже намекомъ, упрекнуть кого

нибудь въ отрицанiи такихъ авторитетовъ, какъ наприм ръ добро. Но, что касается до красоты, то она у насъ уже погибла безвозвратно; даже истина,

какъ вы отчасти вид ли, а дальше еще больше уб дитесь, уже не нравится г.

Писареву. Сейчасъ я подробно объясню вамъ, въ чемъ д ло, и вы увидите, что все это невинно и простодушно въ высочайшей степени.

Начали мы съ отрицанiя частныхъ авторитетовъ, и сначала д ло шло самымъ правильнымъ образомъ, то есть отрицалось частное во имя общаго.

Постепенно мы становились все см л е и см л е и, наконецъ, дошли до

см лости, которой прим ра, я вполн ув ренъ, не было въ л тописяхъ мiра.

То есть я не думаю, чтобы въ какомъ нибудь обществ , въ книгахъ, написанныхъ для образованнаго класса, такъ часто и такъ развязно были

осыпаемы бранью великiе люди и великiя д ла всякаго рода, какъ у насъ. Я

готовъ пари держать, что въ настоящую минуту н тъ литературы, въ которой

бы такъ часто употреблялись бранныя слова -- наприм ръ вздоръ, нел пость, дичь и пр. (г. Антоновичъ недовольный этими словами, пробуетъ ввести еще

новые -- чепуха, ерунда и пр.). Въ поток брани все сравнялось и мы стали за панибрата обращаться съ какими угодно лицами, съ какими угодно предметами. Я помню яростныя, и наивныя, въ своей ярости, выходки противъ Цицерона, Горацiя, Корнеля, Расина, Шиллера и пр., не говоря уже объ

отечественныхъ писателяхъ, и о множеств другихъ людей и другихъ предметовъ.

Разум ется, общiе авторитеты уже не могли служить основанiемъ такихъ игривыхъ сужденiй, и такимъ образомъ мало по малу открылось, что общiе

авторитеты были употребляемы только по привычк , почти безсознательно, для низверженiя частныхъ, но что корень всего событiя, истинная его причина

скрывается глубже и совершенно въ другомъ м ст .

Эта причина, этотъ корень, -- я уб жденъ, милостивый государь, что я

открылъ его и позволяю себ гордиться открытiемъ столь важнымъ въ исторiи современной отечественной словесности, -- состоитъ въ томъ, что наши литераторы заразились сильною наклонностью мыслить самостоятельно,

вполн самобытно. Такое явленiе, пов рьте, радуетъ меня на сколько

сл дуетъ, но на столько же, на сколько сл дуетъ, и печалитъ. Н тъ ничего

пагубн е, какъ легкомысленное дов рiе къ собственной логик . Все больше и больше является людей, которые не хотятъ учиться у другихъ, не хотятъ быть

ни къ чему внимательными, не могутъ ни понять, ни оц нить чужое мн нiе, а предаются только уединеннымъ, собственнымъ мыслямъ. Они начинаютъ разсуждать сначала, какъ будто до нихъ еще никто не жилъ и не разсуждалъ,

или какъ будто вс кто ни жилъ, не ум ли разсуждать. Они блуждаютъ, какъ

въ потьмахъ, потомучто они совершенно сл пы для св та чужихъ мыслей; за

то св тъ, которымъ горитъ ихъ собственная мысль, какъ бы ничтоженъ он ни былъ, кажется имъ единственно яркимъ и блистательнымъ. Имъ кажется, что

весь мiръ покрытъ глубокой ночью, и что они -- св тляки, блуждающiе среди этой тьмы. Точн е я обозначаю это выраженiемъ -- тираннiя собственныхъ мыслей. Челов къ въ этихъ случаяхъ не самъ влад етъ своею мыслью, но, на оборотъ, мысль имъ влад етъ. Хорошо, если мысль великая: -- тогда и явленiе

будетъ великое; но в дь изв стно, что мы большею частiю люди маленькiе;

сл довательно явленiя необходимо будутъ жалкiя и ничтожныя.

Не видя другого св та, кром собственнаго, они не заботятся о томъ, чтобы воспламенить его также ярко, какъ у другихъ; они не заботятся о

глубин своихъ мыслей, и потому всякая мыслёнка, рожденная собственнымъ

ихъ чревомъ, помыкаетъ ими, какъ тряпкою. Жалкое состоянiе! Челов къ,

руководимый жизнью, видитъ вокругъ себя св тъ; онъ не легко р шается быть

самостоятельнымъ, но, если р шается, то не попадетъ въ просакъ и сд лаетъ

н что прочное; челов къ же, который видитъ св тъ только въ себ , можетъ

каждую минуту воображать, что сд лаетъ великiя открытiя, и однакоже ц лую жизнь провозиться съ какими нибудь плохими софизмами собственнаго

изобр тенiя.

И вотъ насъ все больше и больше за даютъ наши самобытныя русскiя разсужденiя; отъ нихъ-то и проистекаетъ отрицанiе общихъ авторитетовъ, потомучто авторитетъ, какъ я уже сказалъ, требуетъ уваженiя и подчиненiя, и

сл довательно м шаетъ раздолью самобытности.

Такъ, наприм ръ, исторiя очевидно сильно м шаетъ г. Чернышевскому. Вотъ, что онъ говоритъ:

"На этомъ способ разсужденiя (т. е. на историческомъ способ ),

опираются разныя вздорныя мечтанiя и объ нын шнихъ д лахъ. Если бы толковали только о древней Римской имперiи, мало было бы намъ огорченiя и

вреда. Но б да въ томъ, что точно также трактуютъ о вопросахъ, важныхъ для

нын шней практической жизни народовъ, въ особенности народовъ полуварварскихъ".

Точно такъ г. Писаревъ жалуется на то, что русская литература встр чаетъ

пом ху въ общихъ авторитетахъ и сов туетъ ей быть см л е.

"Къ большей части вопросовъ жизни, науки или искуства, говоритъ онъ,

наша литература относится какъ-то нер шительно, какъ-то вполовину, оглядываясь по сторонамъ, боясь колыхнуть авторитетъ, боясь оскорбить

исторiю; эти оглядки, эти опасенiя часто им ютъ м сто въ такомъ д л , въ

которомъ можно см ло положиться на голосъ здраваго смысла, въ которомъ можно даже отдаться внушенiю непосредственнаго чувства".

И такъ вы видите, общiе авторитеты отвергаются во имя собственныхъ разсужденiй или даже внушенiй собственнаго чувства.

Что же это за разсужденiя и за внушенiя? Что возникаетъ въ глубин

нашихъ умовъ, дов ряющихся собственному св ту? Постараюсь

характеризовать эти мысли, при чемъ, прошу васъ зам тить, я ни мало не

уклонюсь отъ главной своей мысли, то есть, я нам ренъ не опровергать ихъ, а только излагать; не разрушать ихъ, а напротивъ вникать въ нихъ и описывать ихъ.

Г. Чернышевскiй начинаетъ съ того, что объявляетъ исторiю очень

скучнымъ д ломъ. Нам реваясь писать о величайшемъ переворот , какой

только былъ въ мiр , онъ говоритъ, что это предметъ сухой и скучный, передъ

которымъ суэзскiй каналъ и зундская пошлина -- сюжеты занимательные.

Сл довательно, чтò же можетъ быть еще скучн е?

Сейчасъ вы и видите, что г. Чернышевскiй не придаетъ этому перевороту того глубокаго смысла, который мы привыкли придавать ему. Въ паденiи

древняго мiра мы привыкли вид ть самое важное историческое событiе. Если кто знаетъ исторiю только по слуху, то онъ все-таки воображаетъ, что нужно

много учиться и думать для того, чтобы вполн понять, что и какъ зд сь произошло, понять, что это была за жизнь, древняя жизнь, которая упала, и въ

чемъ состоитъ новая жизнь, которая началась. Но по мн нiю г. Чернышевскаго все это такъ просто, что тутъ не приходится и думать, да скучно и говорить. Римъ палъ просто отъ варваровъ, единственно и исключительно отъ варваровъ.

Варваровъ было тогда ужасно много. Отъ Амура до Рейна, пишетъ г.

Чернышевскiй, все безм рное пространство было занято воинственными дикарями. Догадливый читатель тотчасъ смекнетъ -- жаль, что этого не договорилъ г. Чернышевскiй, что -- варваровъ, пожалуй, было гораздо больше,

ч мъ жителей въ Римской имперiи.

Но кром того, это были прежестокiе варвары. Вотъ какъ ихъ описываетъ г. Чернышевскiй:

"Варваръ р залъ людей такъ, какъ школьники бьютъ мухъ, безъ всякой надобности, просто отъ скуки. Ему не нужно было уклоняться съ пути, который онъ признавалъ справедливымъ; у него не было ни колебанiй, ни

опасенiй, не было того непрiятнаго чувства, которое отталкиваетъ челов ка

отъ дурного д ла, и для преодол нiя котораго, нужны особенныя, довольно

сильныя побужденiя; н тъ, онъ не д лалъ ничего дурного, когда р залъ и

грабилъ. Онъ д лалъ это съ т мъ чувствомъ, съ какимъ мы выпиваемъ рюмку вина, или садимся играть въ преферансъ".

Ужасно, не правда ли? Ну можно ли было Римской имперiи справиться съ

такими варварами? И вотъ они терзали, терзали и, наконецъ, совс мъ разрушили прекрасную имперiю. Какой печальный и страшный случай! Даже

самъ г. Чернышевскiй, не смотря на свою см лость и р шительность, при мысли о такомъ разрушенiи древняго мiра, впадаетъ въ элегическое настроенiе духа и повторяетъ прекрасные стихи:

Сколькихъ добрыхъ жизнь поблекла, Сколькихъ низкихъ рокъ щадитъ!

Н тъ великаго Патрокла, Живъ презрительный Тирситъ!

Но истина всего дороже, и потому онъ, не обинуясь, высказалъ свое

р шительное мн нiе:

"Ч мъ же былъ убитъ древнiй мiръ? Мы прямо говоримъ: исключительно

волненiемъ, которое овлад ло вс ми кочевыми племенами отъ Рейна до Амура. Тутъ было ни больше, ни меньше, какъ погибель страны отъ наводненiя. Никакой внутренней необходимости смерти не было. Напротивъ

жизнь была св жа, прогрессъ безостановоченъ. Погибель Римской имперiи такая же геологическая катастрофа, какъ погибель Геркулана и Помпеи".

Вы видите, что настоящее возраженiе противъ этого мн нiя, -- именно то,

что съ нимъ невозможно спорить. У кого же въ самомъ д л достанетъ наивности приводить, по этому случаю, г. Чернышевскому доказательства

внутреннаго разложенiя древняго мiра, ссылаться на свид тельства самыхъ древнихъ писателей, и вообще припоминать и разъяснять какiя нибудь черты

этого страшнаго времени? Время было д йствительно страшное; такой тоски,

такого отчаянiя и сомн нiя, такого упадка душевныхъ силъ, еще никогда не

испытывалъ челов къ. Время странное и страшно любопытное, и глубоко

поучительное... Но увы! Все наше горе въ томъ, что д ло-то у насъ идетъ

совс мъ не объ этомъ времени, а только о г. Чернышевскомъ. Прекрасно было бы, если бы г. Чернышевскiй сталъ изучать это время и сталъ говорить о немъ съ читателями. Но это благополучiе очень далеко отъ насъ. Теперь же г.

Чернышевскiй вздумалъ только сообщить публик одну изъ своихъ собственныхъ мыслей, и передъ этою мыслью, Римъ со своею исторiею долженъ былъ посторониться и изчезнуть безвозвратно. Въ этомъ весь смыслъ, все значенiе и содержанiе статьи.

Какая же эта мысль? Г. Чернышевскiй разсуждаетъ абсолютно и именно

сл дующимъ образомъ: внутреннихъ причинъ паденiя Рима не было, потомучто вообще внутреннихъ причинъ никакихъ не можетъ быть.

"Говорятъ: "римскiй мiръ истощилъ свои жизненныя силы". Что же, разв

люди, его составляющiе, утратили челов ческую натуру? разв они перестали

родиться им ющими челов ческiй умъ и челов ческiя наклонности? или

разв , по какому-то особенному случаю, вс люди въ Римской имперiи раждались идiотами? Что за вздоръ! пока общество состоитъ изъ людей, оно

им етъ въ себ вс свойства челов ческой натуры. Отживаетъ свою жизнь

организмъ отд льнаго челов ка; но, съ каждымъ вновь родившимся

челов комъ, является новый организмъ съ новыми св жими силами, и при

каждой см н покол нiй возобновляются силы народа".

"Какъ же это общественныя силы могутъ истощаться? Какъ можетъ

уменьшаться въ обществ св жесть и молодость, пока родятся люди?".