Страхов Н.Н.. Новое художественное произведение и наша критика

Новое художественное произведение и наша критика (Письмо в редакцию "Времени")

"Время", No 2, 1863

Хвалу и клевету прiемли равнодушно.

Пушкинъ.

____

Позвольте мн , милостивый государь, напомнить вамъ одно мое скромное

мн нiе, которое я уже давно им лъ честь изложить въ одномъ изъ моихъ

писемъ. Я осм ливался н когда утверждать, что наша изящная литература несравненно выше нашей критики и что она отъ этой критики независима и

безопасна. Ч мъ дал е я наблюдаю нашу литературу съ т мъ прилежанiемъ и

вниманiемъ, которое вамъ изв стно, т мъ сильн е я уб ждаюсь въ этой

истин . Въ настоящее время я готовъ сказать даже бол е; я готовъ утверждать, что наша изящная литература есть явленiе глубоко-нормальное и прекрасное, тогда какъ наша критика есть явленiе безобразное и уродливое; что въ нашей

изящной литератур обнаруживаются истинно-живыя стремленiя, и

многооб щающiе зародыши, тогда какъ наша критика мелка и поверхностна

до посл дней степени возможности; что нетолько наша изящная литература независима и безопасна отъ нашей критики, но что наша критика даже не

им етъ ничего общаго съ нашей изящной литературой, что она ровно ничего въ ней не понимаетъ и, говоря о ней, говоритъ о чемъ-то другомъ.

На первый взглядъ такое мн нiе можетъ показаться дерзкимъ; но прошу

васъ не поддаваться подозр нiямъ относительно моей скромности. Я знаю, что

критика, о которой я говорю, им ла и им етъ у насъ огромный в съ,

пользовалась и даже досел пользуется великимъ почетомъ и вниманiемъ. Я

знаю, что въ ней вид ли залогъ всего нашего прогреса и вообще приписывали ей безчисленныя достоинства. Ничего этого я не отвергаю; ни единаго изъ

этихъ достоинствъ я не думаю дерзновенно оспаривать. Вы не им ете права

предполагать во мн подобной злобы и коварства. Я хочу только сказать, что

при вс хъ своихъ неотъемлемыхъ достоинствахъ, наша критика ничего не

понимала и отучила своихъ посл дователей понимать что-нибудь въ

изящныхъ произведенiяхъ нашей словесности. Чтожъ? Тутъ кажется н тъ еще

ничего особенно дурного. Кто дурно поетъ, тотъ какъ изв стно можетъ

ут шаться т мъ, что онъ хорошо ведетъ себя; кто пишетъ плохiе стихи, тотъ

можетъ еще услаждать себя мыслью о твердости своего характера и доброт

своего сердца. Такъ точно и зд сь. Велика б да -- изящныя произведенiя!

Разв мало есть предметовъ несравненно бол е значительныхъ, вопросовъ

несравненно бол е важныхъ? Сл довательно сказать, что критика непонимала изящныхъ произведенiй, но за то понимала множество другихъ

прекрасн йшихъ и глубочайшихъ вещей, еще не значитъ поносить критику.

Такимъ образомъ я заран е соглашаюсь, что говорю о мелочахъ; я очевидно поднимаю вопросъ, ничтожный по своему объему и значенiю. Но

чтоже д лать? В дь вы меня знаете. Быть-можетъ я былъ достоинъ лучшей

участи, но неумолимая судьба назначила мн быть ревностнымъ читателемъ нашихъ журналовъ и принимать въ ихъ толкахъ сердечное участiе.

И такъ начнемъ. Приведу вамъ по порядку новыя доказательства моей старой мысли.

Маленькая газета "Очерки" жестоко упрекаетъ "Время" въ томъ, что оно

не д лаетъ между писателями надлежащаго различiя. "У него, пишетъ она, и Петръ и Иванъ, и Сидоръ и Карпъ -- все люди равно милые, т. е. и Тургеневъ хорошъ и Островскiй также, и Помяловскiй и Писемскiй, и Аполлонъ Григорьевъ и Щаповъ, и Владимiръ Фуксъ и Щедринъ."

Я запятыя поставилъ в рно, но для большей ясности я изображу этотъ списокъ такъ:

ИТургеневъ и Островскiй,

ИПомяловскiй и Писемскiй,

ИАполлонъ Григорьевъ и Щаповъ,

ИВладимiръ Фуксъ и Щедринъ.

Теперь каждый догадается въ чемъ д ло. Въ каждой пар этихъ именъ

одно по мн нiю "Очерковъ" невозвратно забраковано, а другое еще чисто и

нич мъ непомрачено. Тургеневъ забракованъ, Островскiй н тъ; Писемскiй

забракованъ, а Помяловскiй н тъ; Аполлонъ Григорьевъ забракованъ, а

Щаповъ н тъ; Владимiръ Фуксъ забракованъ, а Щедринъ н тъ(??.

И такъ "Очерки" упрекаютъ "Время", что оно дотого сл по, до того не

понимаетъ ц ны вещей, что признаетъ наприм ръ достоинства и Островскаго

и Тургенева, тогда какъ Островскiй есть челов къ весьма годный, а Тургеневъ никуда не годный.

Хорошъ упрекъ! На него мн кажется, милостивый государь, сл довало

бы отв чать такъ: нужно совершенно перепутать свои понятiя, нужно до безобразiя извратить и исказить свои отношенiя къ художественнымъ произведенiямъ, для того чтобы отвергать великiя достоинства Тургенева.

Какъ Островскiй, такъ равно и Тургеневъ суть явленiя дотого огромныя, что

ошибиться въ большихъ разм рахъ того и другого одинаково невозможно:

стоитъ только открыть глаза, чтобы исчезло всякое сомн нiе. Если же наша критика глядитъ свысока на Тургенева и принимаетъ его за какого-то пигмея,

то причина этому можетъ-быть только одна: у нашей критики в роятно глаза

на затылк .

Попробуемъ вникнуть въ д ло. За что въ самомъ д л раздаются эти нескончаемые упреки, за что сыплются на Тургенева эти безчисленныя обиды, за что чуть ли не ежедневно порицается онъ не въ одномъ, такъ въ другомъ

м ст ? Все это за то, что самъ онъ забраковалъ Базарова, что въ своемъ

посл днемъ роман онъ разв нчалъ и казнилъ его. До этого романа Тургеневъ былъ предметомъ всеобщаго почтенiя, считался первымъ русскимъ

литераторомъ; впечатлительные люди изъ его знакомыхъ постоянно вид ли

его во сн , и въ ц лой литератур онъ не встр чалъ ни одного враждебнаго голоса.

Чтоже такое случилось? что такое сд лалъ Тургеневъ? Пересталъ онъ

чтоли быть прежнимъ Тургеневымъ? Изм нилъ самому себ ? Сталъ признавать то что прежде отвергалъ и осуждать то что прежде хвалилъ?

Нисколько и ни чуть не бывало. Конечно онъ разоблачилъ, разв нчалъ и

казнилъ Базарова; но наша критика была значитъ совершенно сл па, если не

зам чала, что онъ занимается подобными д лами давно, что разв нчиванiе и казнь разныхъ представителей составляетъ даже главное его занятiе.

Передовой челов къ, носитель думъ покол нiя -- составляетъ постоянную

тему его созданiй, и несостоятельность передового челов ка -- постоянный выводъ, который въ нихъ таится. Тургеневъ казнилъ иногда даже жестоко,

безчелов чно: вспомните "Гамлета щигровскаго у зда"; в дь этотъ юноша

былъ также передовымъ челов комъ въ Москв , былъ ораторомъ и зв здою тамошнихъ кружковъ. Другiе были казнены мягче, но все-таки казнены. Одинъ за другимъ были разоблачены и сведены съ пьедесталовъ и Веретьевъ --

сильная натура, и Рудинъ -- энтузiастъ, и Инсаровъ -- челов къ д ла; таже судьба наконецъ постигла и Базарова. Съ напряжоннымъ вниманiемъ

Тургеневъ всматривается въ эти типы; но по страшной сил своего анализа, по изумительной тонкости пониманiя, онъ не можетъ на нихъ успокоиться и

разв нчиваетъ ихъ одинъ за другимъ. Онъ постоянно не увлеченъ до конца, постоянно смотритъ скептически.

Если же такъ, то какъ же могло случиться, что посл днее его д ло,

посл дняя казнь, совершонная имъ надъ посл днимъ героемъ, показалось

какою-то удивительною новостью? Кто могъ быть до того осл пленъ, что

ожидалъ пощады отъ такого проницательнаго челов ка? Кто могъ быть до того наивенъ, до того простодушенъ и самодоволенъ, что ожидалъ похвалы отъ Тургенева? Нечего сказать, куда какъ пристало Тургеневу -- расточать похвалы! Ждите отъ него воскуренiй -- скоро дождетесь!

Есть конечно вещи, которыя хвалитъ Тургеневъ, но всякiй долженъ бы

уже давно зам тить чтó это за вещи. Онъ чутокъ къ красотамъ природы; онъ

восхищается л сомъ, лугомъ, р кою, и притомъ съ удивительнымъ

мастерствомъ ум етъ рисовать нашу природу, "эту б дную природу". Въ

челов ческомъ же мiр онъ съ невозмущаемою любовью останавливается на томъ что попроще, на томъ что прежде называлось "непосредственнымъ"; онъ любуется на какого-нибудь Касьяна съ Красивой Мечи, на какую-нибудь

глупенькую Феничку, на старушку-мать Базарова... Но какъ скоро д ло идетъ

о представител , о челов к развитомъ и передовомъ, на сочувствiи и любви

д ло не останавливается: мирныя отношенiя начинаютъ колебаться, Тургеневъ

вдумывается, разлагаетъ, анатомируетъ, и кончаетъ т мъ, что осуждаетъ.

По случаю матери Базарова наша критика съ злобою укорила поэта,

зач мъ онъ похвалилъ эту женщину. Чтоже д лать! Похвала не вамъ досталась

и Богъ-знаетъ когда еще достанется. Вы думаете я говорю о Тургенев ? Вовсе

н тъ; я говорю о поэзiи; нескоро вы дождетесь, чтобы поэзiя возвела васъ въ

св тлый идеалъ.

Въ самомъ д л , чтоже значитъ вся эта д ятельность Тургенева? Ужь

н тъ ли тутъ умышленной вражды къ прогресу? Ужь не пишетъ ли онъ своихъ романовъ съ заднею мыслью? Не осуждаетъ ли своихъ героевъ нарочно,

злонам ренно? Какое странное предположенiе! Н тъ, не такъ д лаются

поэтическiя д ла; невозможно ихъ объяснять такимъ образомъ. Поэты мен е

властны надъ собою, ч мъ другiе люди; они могутъ создавать только то, что

вытекаетъ изъ самой глубины ихъ души, въ чемъ они участвуютъ ц лымъ своимъ существомъ; нарочно они ничего поэтическаго произвести не могутъ.

И на Тургенев , какъ на истинномъ поэт это подтверждается наиясн йшимъ

образомъ. Посмотрите въ самомъ д л на то, какъ онъ относится къ своимъ героямъ. Если онъ привязывается къ нимъ съ такимъ настойчивымъ

вниманiемъ, то это прямо зависитъ отъ его расположенiя любить ихъ и в рить

въ нихъ. И онъ д йствительно иногда усп валъ обмануть себя до того, что

в рилъ въ нихъ, -- в дь онъ явно в рилъ въ своего Инсарова. Онъ

д йствительно любитъ своихъ героевъ; это совершенно ясно въ его отношенiи

къ Рудину, и зам тно даже въ отношенiи къ Базарову. Но чтоже выходитъ? Страшная сила анализа и изумительная тонкость пониманiя не даютъ примиренiя поэту и идутъ наперекоръ его симпатiи; они постоянно

одерживаютъ верхъ и за ними остается посл днее слово, окончательный

приговоръ. Вспомните въ самомъ д л Рудина: в дь Тургеневъ самъ не свой,

в дь онъ чуть не плачетъ, разоблачивъ и разв нчавъ эту любимую фигуру. Но не быть искреннимъ и правдивымъ настоящiй поэтъ не можетъ; и вотъ онъ

хоть и плачетъ, а казнитъ своего героя. Н что подобное было и съ Базаровымъ.

Скажу больше: даже и Гамлетъ щигровскаго у зда мн кажется не обошолся

поэту безъ н которой боли.

Если же мы уб димся въ этомъ (а кажется это ясно), то мы увидимъ, что

Тургеневъ есть одинъ изъ людей наибол е бол ющихъ своимъ в комъ, что онъ представитель и выразитель одной изъ глубочайшихъ сторонъ нашей

жизни. Вотъ въ самомъ д л челов къ до страсти, до бол зни увлеченный

идеею прогреса. Онъ сл дитъ за нею всею зоркостью своего поэтическаго ума; онъ безпрестанно ищетъ, онъ ждетъ съ минуты на минуту -- вотъ-вотъ эта идея воплотится, вотъ она приметъ живыя черты. Но пожираемый желанiемъ

вид ть свой идеалъ въ д йствительности, поэтъ въ тоже время полонъ безпощаднаго анализа и самаго пронзительнаго скептицизма. Имъ обладаетъ

въ высокой поэтической степени тотъ б съ, о которомъ одинъ изъ критиковъ говорилъ въ шуточныхъ стихахъ, намекающихъ впрочемъ на серьозныя мысли:

Б съ отрицанья, б съ сомн нья,

Б съ отвергающiй прогресъ.

Многiе радостно подчинялись этому б су и усердно одобряли все что

совершалось по его внушенiямъ. Но когда этотъ самый б съ внушилъ

Тургеневу коснуться и этихъ многихъ, тогда они вдругъ стали ув рять, что у

насъ есть прогресъ, котораго нельзя отвергать, котораго никакой б съ не

см етъ подвергать отрицанiю, и въ которомъ сомн ваться -- сущее

святотатство...

И оказалось сл довательно то что давно изв стно: сомн нiе для людей

трудно и невыносимо, для нихъ легче и прiятн е в ра; скептицизмъ у нихъ

бываетъ только на губахъ, въ сердц же нав рное поклоненiе не т мъ такъ другимъ идоламъ.

Во всякомъ случа нельзя не признать крайне забавнымъ то, что наша критика такъ поздно спохватилась относительно Тургенева. Занятая разными

важными предметами она только тутъ, только въ посл днемъ роман увид ла,

что онъ челов къ вольнодумный, дерзкiй, неуважительный. Между т мъ онъ всегда былъ такой, онъ постоянно отличался самымъ ярымъ вольнодумствомъ.

Какъ же можно было не зам чать этого такъ долго?

Отъ Тургенева я перейду къ Островскому, и докажу вамъ ясно и основательно, что и въ отношенiи къ нему наша доблестная критика столько

же сл па, какъ и въ отношенiи къ Тургеневу. Такимъ образомъ мы придемъ къ блистательному результату, что забракованъ ли писатель или не забракованъ,

все равно критика въ немъ ничего не понимаетъ, и сл довательно ея похвалы столь же мало значатъ, какъ и ея порицанiя.

Островскiй давно изв стенъ; подобно многимъ онъ не вдругъ завоевалъ

себ свою добрую славу. А. Григорьевъ стяжалъ себ почетные лавры, горячо стоя за него съ самаго начала его поприща и сразу указывая въ немъ новое слово нашей словесности. Но не мало было и противниковъ у Островскаго,

начиная отъ Панаева и до Н. Ф. Павлова. Безъ всякаго сомн нiя въ л тописи отечественной словесности занесется какъ особенно-важный фактъ то, что "Отечественныя Записки" постоянно были и остаются до сего дня враждебны Островскому. Какъ бы то ни было, сила взяла свое: Островскiй занялъ наконецъ въ глазахъ публики высокое и непоколебимое положенiе.

Чтоже однако д лается? Вотъ онъ написалъ новую драму "Гр хъ да б да

на кого не живетъ", которую уже знаютъ ваши читатели. Драма разум ется

тотчасъ же становится на театръ въ Петербург и въ Москв . Публика толпою стекается на представленiе; слушаютъ и смотрятъ съ величайшимъ

вниманiемъ; драма увлекаетъ, потрясаетъ; сл дуютъ восторги, рукоплесканiя, крики: "автора, автора, автора!..."

Всл дъ за т мъ тотчасъ же во вс хъ газетахъ и журналахъ являются самые лестные отзывы: новая-де драма Островскаго есть прiятное событiе, оживившее нашу сцену; она какъ всегда полна глубокаго смысла; она

поражаетъ зрителя в рностiю и жизненностiю и проч.

Но этого мало. Представленiе пьесы вообще есть д ло рисковое и часто очень печальное и неудачное; первое представленiе новой драмы было

д йствительно въ конецъ испорчено г. Бурдинымъ, исполнявшимъ главную роль. Но это было заглажено съ избыткомъ; во второмъ представленiи

Островскому истинно посчастливилось (говоримъ разум ется о Петербург ): въ главной роли пьесы явился актеръ изумительный, несравненный; г. Васильевъ если возможно превзошолъ самого автора въ созданiи лица

Краснова: передъ нами былъ живой челов къ съ совершенной ц льностью

характера, съ теплотою жизни въ каждой черт , въ каждомъ движенiи.

Впечатл нiе было поразительное, невыразимое.

Итакъ кажется ничего лучше и желать нельзя. Между т мъ если вникнуть

въ д ло какъ оно есть, то невольно возьметъ грусть или злость. Оказывается, что если часть публики, по той необыкновенной чуткости, которая никогда не

исчезаетъ въ публик , хорошо поняла драму, съум ла оц нить Васильева, то зато другая часть осталась довольна Бурдинымъ, поняла драму на выворотъ,

однимъ словомъ смотр ла и не вид ла, слушала и не слышала.

А что всего плачевн е -- оказывается, что къ этой-то части публики, къ числу зрителей, неспособныхъ понимать драму Островскаго и игру Васильева,

принадлежатъ и вс т рецензенты и критики, которые потомъ на разные лады

толкуютъ о драм въ разныхъ газетахъ и журналахъ.

Докажу это подробно. Читатели в роятно хорошо помнятъ драму, но я

скажу н сколько словъ о ней ради н котораго весьма простого поясненiя. Каждый, кто сколько-нибудь понимаетъ Островскаго, совершенно ясно

видитъ, что въ новой драм у него опять выведено столкновенiе двухъ

различныхъ мiровъ; съ одной стороны коренного, кр пкаго мiра русскаго купечества, съ другой -- такъ-называемаго мiра проходимцевъ, мiра полуобразованныхъ людей, которые такъ или иначе приходятъ въ

столкновенiе съ кр пкою почвою народной жизни. Неразъ уже Островскiй

изображалъ это столкновенiе: наприм ръ оно составляетъ главную пружину

драмы "Не въ свои сани не садись". Какъ взаимное д йствiе двухъ разнородныхъ, несогласныхъ началъ, это столкновенiе вообще способно

переходить въ борьбу и сл довательно порождать драму и трагедiю.

Дв различныя полосы людей совершенно ясно видны въ "Гр хъ да б да

на кого не живетъ". Представители коренного русскаго мiра зд сь -- Архипъ, Афоня, Красновъ, его сестра со своимъ мужемъ, Зайчиха. Изъ числа ихъ Красновъ, главный герой драмы, полюбилъ и взялъ за себя замужъ "распрекрасную барышню", Таню, т. е. взялъ жену изъ другого мiра, изъ мiра проходимцевъ. Остальные члены этого второго мiра -- Жмигулина, Бабаевъ, Шишгалевъ, Карпъ.

Стоитъ только припомнить эти лица, для того, чтобы сталъ ясенъ

характеръ той и другой сферы, чтобы увид ть, какой изъ нихъ принадлежатъ

законныя симпатiи автора. Съ одной стороны св тлый старикъ Архипъ,

бол зненно-любящiй и раздражительно-правдивый Афоня, страстный,

д ятельный, гордый Красновъ; съ другой стороны Жмигулина, пом шанная на

своей образованности, Бабаевъ, пуст йшiй изъ пустыхъ людей и даже сама

Таня, не ум ющая и неспособная понять ничего что д лается въ сердц ея мужа.

Читатели конечно помнятъ, какъ правильно развертывается драма, съ

какой неумолимой посл довательностiю она идетъ къ своему разр шенiю, къ

убiйству Тани. Мiръ проходимцевъ раскидываетъ свои мишурныя с ти, начинаетъ двигать своими куклами, живущими фальшивой жизнью;

Жмигулина изъ чист йшей любви къ искуству сводитъ свою сестру съ

Бабаевымъ; Бабаевъ отъ нечего д лать и не чувствуя даже надобности

помыслить о томъ что д лаетъ, ухаживаетъ за Таней и соблазняетъ ее; Таня

обманываетъ мужа и изм няетъ ему, не вздумавъ ни разу пожал ть о немъ. Въ

тоже время въ противоположномъ мiр совершаются явленiя совершенно

иного рода: передъ нами страстная, истинная любовь Краснова къ жен ; дал е -- трогательныя его усилiя подавить свою ревность; примирительныя, святыя

р чи Архипа, которыми онъ успокоиваетъ больную душу Афони и разс еваетъ душевную бурю Краснова; невыразимая радость Краснова,

обманутаго ложной н жностью жены; постоянная, до посл дней минуты

неослаб вающая забота, съ которою онъ хранитъ жену отъ мал йшаго оскорбленiя и наконецъ роковой порывъ страсти -- убiйство.

Кто же виноватъ въ преступленiи? Очевидно вина его лежитъ на

непримиримомъ разлад жизни, на ея странномъ раздвоенiи; этого разлада жизнь не выноситъ и мститъ за него громовымъ, разрушительнымъ ударомъ. Но при этомъ какой мiръ является судьею? Который изъ двухъ мiровъ

заключаетъ въ себ центръ тяжести драмы? Очевидно тотъ мiръ, изъ котораго вылетаетъ молнiя, мiръ коренной русской жизни, въ которомъ проявляются

д йствительныя, живыя силы, тогда какъ мiръ проходимцевъ есть мiръ до

конца фальшивый и призрачный. Только въ первомъ мiр и происходитъ и можетъ произойти трагедiя; мiръ же проходимцевъ представляетъ и способенъ

представить только комедiю. Въ мiр Краснова, какъ онъ самъ говоритъ,

"душа есть-съ, а воспитанiя н тъ"; въ мiр же Жмигулиной наоборотъ есть

жмигулинская образованность, да н тъ души. Не Таня жертва, хоть она и убита; истинная жертва -- самъ Красновъ, потомучто только онъ одинъ способенъ быть жертвою, способенъ такъ глубоко жить, такъ сильно любить и страдать, какъ онъ любитъ и страдаетъ. "Не погуби молодца!" заочно

обращается къ жен Красновъ. Но она его губитъ и онъ отъ нея гибнетъ.

Все это ясно, какъ дважды-два четыре. Даже становится странно и

сов стно объяснять эти прост йшiя вещи, когда он такъ р зко, выпукло, съ

красками и т нями, со всею плотью и кровью выражены въ самой драм . Но

что же прикажете д лать, когда въ глазахъ многихъ б лое кажется чернымъ и наоборотъ?

Первую рецензiю на новую драму мы встр тили въ "Спб. В домостяхъ"

(N 25). Взглядъ рецензента сейчасъ же обнаруживается. По его мн нiю мiръ, въ которомъ совершается драма, есть "темное царство самодурства" и герой драмы Красновъ не что иное, какъ "влюбленный самодуръ". Онъ будто бы "ни

мало не печалится", что Таня его не любитъ; онъ даже вполн знаетъ, что она его "не можетъ любить", потому-то (о логика!) когда она приласкалась къ

нему, онъ и спрашиваетъ ее: "скажи ты мн , за что ты меня любишь?"

О борьб Краснова съ самимъ собою, о томъ, какъ онъ отпускаетъ Таню

къ Бабаеву, о томъ, какъ онъ защищаетъ ее до посл дней минуты не сказано ни слова, напротивъ сказано прямо, что "Красновъ пускаетъ въ ходъ обыкновенныя привычки самодурства, какъ-то: грубость обращенiя, запрещенiе выходить изъ дому и т. п.".

Объ Архип и Афон ни слова, какъ-будто ихъ и не бывало.

Изъ всего выходитъ, что Таня есть жертва темнаго царства, а живое

начало драмы, то жизненное явленiе, которое главнымъ образомъ им етъ право на сочувствiе -- есть пламенная страсть Тани къ Валентину Павловичу Бабаеву.

Однимъ словомъ мн нiе рецензента совершенно сходится съ мн нiемъ

образованной д вицы Жмигулиной: "совс мъ, совс мъ не такого я Тан

счастья ожидала. Судя по красот ея, да по тому, какiе люди на нее

заглядывались, ей бы въ карет здитъ" и пр.

Вторая рецензiя по порядку времени явилась въ "Илюстрацiи" (1863, 31 янв.). У рецензента повидимому есть многое что нужно для того, чтобы понять

сущность драмы. Онъ довольно в рно ц нитъ д йствующiя лица, за

исключенiемъ Афони, котораго никакъ не ц нитъ, и Архипа, о которомъ

говоритъ: "онъ ходячiй трупъ и больше ничего; въ третьемъ д йствiи онъ

правда пытается помирить мужа съ женою, но д йствуетъ тутъ безъ всякихъ принциповъ, руководимый единственнымъ отвлеченнымъ побужденiемъ,

чтобы вокругъ было все мирно и тихо", и пр. въ томъ же род .

Но рецензентъ смотритъ на Краснова, какъ на "личность, полную святыхъ, прекрасныхъ задатковъ", на Таню, какъ на "пустую, безхарактерную женщину". Чтоже однакоже онъ выводитъ изъ драмы? Въ чемъ находитъ ея

смыслъ? Въ борьб Краснова съ т мъ темнымъ царствомъ, которымъ онъ

окружонъ. Красновъ по мн нiю рецензента олицетворяетъ въ себ протестъ противъ темнаго царства; онъ идетъ новою дорогою, отвергаетъ старыя правила. И вотъ царство самодуровъ вооружается на этого протестанта и "скрежеща зубами" ищетъ случая погубить его. Такимъ случаемъ и была

изм на Тани. "Этого только и надо было, -- пишетъ рецензентъ, -- темнымъ

личностямъ, окружавшимъ Краснова, этого только и ждали они. Съ

злоехидною радостiю стараются они возбудить ревность въ Краснов и

разжигаютъ ее своими насм шками и наговорами до посл днихъ пред ловъ.

Уб жденный въ изм н жены, въ изступленiи Красновъ ищетъ ножа; Афоня

сп шитъ сунуть ему ножъ въ руки и Красновъ убиваетъ жену. Въ этомъ

кровавомъ исход заключается полное торжество темныхъ людей". "Радость ихъ такъ сильна, что они не могутъ выговорить слова, и только Афоня обнимаетъ Краснова и прижимаетъ его къ груди".

О темное царство! темное царство! В дь какъ ты кр пко зас ло въ

нашихъ св тлыхъ головахъ! Сидимъ мы въ театр , смотримъ и слушаемъ драму Островскаго и только и думаемъ, какъ бы намъ укорить и обвинить темное царство. И до того сильно въ насъ это желанiе, до того мы поглощены мыслью найти въ немъ всякiя вины, что мы наконецъ видимъ и слышимъ не то

что д лается на сцен , что несмотря на открытые глаза и уши, намъ мерещится какъ Афоня подаетъ ножъ Краснову и какъ убiйство Тани

возбуждаетъ не ужасъ, а восторгъ, доходящiй до он м нiя.

Ужели же Красновъ похожъ на челов ка, который д йствуетъ подъ

чужимъ влiянiемъ, а не по собственнымъ побужденiямъ? Гд жъ посл этого

смыслъ всей его фигуры? Красновъ именно отличается т мъ, что все время

д йствуетъ отъ себя, что ни разу ни въ чемъ не подчиняется ничьему

внушенiю, кром всемогущаго внушенiя своей страсти къ Тан . Такой ли онъ

челов къ, чтобы сносить влiянiе, и такiе ли около него люди, чтобы они могли

им ть на него влiянiе? Даже въ т хъ понятiяхъ, которыми онъ выражается, въ

т хъ началахъ, которыя онъ повидимому признаетъ, ему нельзя в рить. Что

для него власть мужа? То предлогъ, чтобы до его Тани никто не см лъ волоскомъ дотронуться, то предлогъ -- мстить ей и убить ее. Что для него

правило -- стерпится слюбится? Только поводъ къ страстной надежд , что жена его когда-нибудь его полюбитъ. Что для него уваженiе къ старому

Архипу? "Мое горе," говоритъ онъ ему, "мое собственное" и "не такое д ло,

чтобъ сов та просить!"

Какъ же можно было сказать, что онъ убилъ жену, подстрекаемый другими? "Они," говоритъ рецензентъ, "разжигаютъ въ немъ ревность." Да

разв Красновъ самъ не ревнивъ до посл дней своей жилки? Кому же и быть ревнивымъ какъ не ему! Онъ забрался высоко, онъ взялъ за себя барышню;

в дь это похоже на то, какъ черномазый негръ Отелло взялъ за себя

б локожую венецiанку. И не по пустой прихоти, не изъ мелкаго тщеславiя

Красновъ женился на Тан ; н тъ, его сушила любовь, его томила страсть,