Эпистемологическая проблематика в социальных науках

Опубликовано:

Поспелова О.В. Эпистемологическая проблематика в социальных науках // Язык науки XXI века. Сб. научных статей. Сост. Петрова Т.В., Винниченко Т.В. – Архангельск, 2004, с. 115 – 125

Поспелова О. В., к.филос.н.

Данная статья посвящена вопросам теории познания в социальных науках и критике позитивистски ориентированной социальной методологии, берущей свое начало в работах Э. Дюркгейма. В статье поднимаются вопросы, связанные с научной объективностью, а также ролью философской субструктуры в научном познании.

ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМАТИКА В СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ

Известна острота: «Все обстоит превосходно с общественными науками за исключением двух слов: «общественные» и «науки»». Социальная эпистемология начала складываться в конце XIX века, и свое классическое оформление получила в «Методе социологии» Э. Дюркгейма, вышедшем в 1894 году. Эти правила метода, разумеется, неоднократно подвергались модификациям, но, тем не менее, они утверждают конвенции, ставшие и остающиеся до сих пор нормативными, стандартными практиками социологического исследования.

Методология Дюркгейма развивалась под влиянием метанарративов Нового времени и Просвещения. Новое время стремилось объединить, универсализировать, тотализировать познание. Если существует единая, реальность, управляемая раз и навсегда установленными законами, то должен существовать и единый метод, гарантирующий наиболее адекватное и эффективное познание этой реальности. И, несмотря на то, что Декарт резко противопоставил сферу сознания и сферу физических объектов, выдвинутая им парадигма познания никак не препятствовала экстраполяции методов естественных наук (математизирующих свой объект) на область социальной реальности. У Декарта наблюдался определенный параллелизм в объяснении бытия «вещи протяженной» и «вещи мыслящей», отмеченный Гилбертом Райлом [8, с. 26-27]. Иными словами, законы сознания, конечно, не тождественны механистическим законам физического мира, но они также непреложны. Социальная реальность есть область, детерминируемая обоими типами этих законов.

Идея единства теоретический системы, способной давать истинное знание, опирается на субстанциональное понимание не только объекта, но и субъекта. Предполагалась некая иерархия бытия, наличие фундаментального слоя реальности, познание которого обеспечивает объяснение всего многообразия явлений: физических, социальных, психических и пр.

Картезианская рациональность предполагала:

1)наличие объекта, независимого от познающего субъекта; этот объект может быть динамичен в частностях, но сохраняет неизменными свои фундаментальные структуры; эти структуры и обусловливают все возможные изменения объекта. Для того чтобы познать объект, необходимо познать его «природу»;

2)наличие субъекта, редуцированного до «чистого мышления», до неких априорных надындивидуальных структур разумности как таковой.

Однако отношения между субъектом и объектом в классическом рационализме не так уж просты. С одной стороны, если познание — это проникновение в «природу объекта», то знание, полученное в результате, обусловлено только этой природой. Разум пассивен, он отражает, а не творит. С другой сторон, познанием управляют законы разума, которые сами по себе не зависят ни только от биологического и социо-культурного бытия носителя этого разума, но и от поведения объекта. Это значит, что пассивным оказывается и объект, так как он представляет собой именно «познаваемое» или «открываемое», а не «открывающееся», как это было, например, у досократиков. Объект ограничен своими (физическими) законами, но разум безграничен в познании, поскольку его законы таковы, что позволяют получать абсолютно адекватное знание о трансцендентной сознанию реальности. Это последнее является, разумеется, философским допущением. Но с точки зрения гносеологического реализма, опирающегося на корреспондентную теорию истины, такое допущение доказательств не требует.

Не будем останавливаться на бурных дебатах вокруг такого допущения. Укажем только, что кантовский вопрос «Что я могу знать?» поставил пределы субъекту классической рациональности. Сейчас для нас более интересно, какой эффект на социальное познание оказали установки Нового времени и Просвещения, преломленные в методологии Дюркгейма. Первый и более всего бросающийся в глаза эффект — это своеобразная маргинализация социологии в структуре научного дискурса. В данном случае под маргинальным положением мы понимаем ситуацию, когда кто-либо / что-либо вынуждено соответствовать требованиям, исходящим из двух различных «систем отсчета», причем одна из них рассматривается как доминирующая. В данном случае мы имеем в виду, что социология должна была учитывать специфику собственного объекта — сферы человеческого бытия, — которая, согласно метанарративам Просвещения, вытекала из противопоставления его объекту естественных наук — природной реальности. Но в то же время, социология, чтобы заслужить право считаться

наукой, должна была подстраиваться под эпистемические правила, выработанные в области естественнонаучного познания.

Другой эффект относится к вопросу о критериях объективности. Согласно Дюркгейму, истинно научная методология может и должна находиться за пределами всяческой идеологии. Идея, несомненно, похвальная, но ее можно принять только в качестве идеала, регулятивного принципа научного познания. Но, в рамках классической эпистемологии, подобная прозрачность, незаинтересованность познания считается не просто желательной, но и вполне достижимой. Ее гарантом выступает оговоренная выше редукция субъекта к «чистому мышлению». В свою очередь, эта незаинтересованность познания является условием его объективности. Однако Э. Гуссерль показал, что о «чистом мышлении» можно говорить лишь в отношении такого познания, которое имеет дело с априорными и абстрактными сущностями — математическими объектами и логической связью между идеями. Только законы логики и математики обосновываются аподиктической очевидностью. Всякое же эмпирическое познание состоит в исполнении пустых интенций значения [4, сс. 204, 340, 394]. Каждый конкретный акт ясного и отчетливого восприятия, являющегося в случае эмпирического познания коррелятом истины, подразумевает другие восприятия, содержательно мотивированные соответствующими смысловыми ассоциациями, или, другими словами, содержит в себе «пустые соподразумевания». Поэтому любое восприятие носит презумптивный характер, так как с этими соподразумеваниями в отношении ожидаемых перспектив связаны возможности обмана / подтверждения. Мировой опыт сознания конституируется в систематически связывающихся последовательностях фактического и возможного процессов восприятия. Объективность означает здесь множество мировых перспектив, смыкающихся в единство. Образование этого единства происходит в процессе синтетической идентификации различных предметных смыслов. Поскольку любое сознание пребывает во взаимосвязи отсылок, конечный пункт познания не допустим. Истина в эмпирической познании является привязанной к процессу ближайшего и дальнейшего определения предметного, и, следовательно, не может мыслиться как абсолютная.

Еще одним важным замечанием Гуссерля относительно эмпирического познания является признание необходимости воплощения субъекта, т. е. возвращения субъекту тела, которое мыслилось ранее эпистемологически нерелевантным [7, с. 29 - 31]. Чувственные впечатления всегда располагаются в некоей последовательности, которая, в свою очередь, зависит от кинестетики тела. Таким образом, именно благодаря телесности субъекта становится возможным передвигать границы горизонта восприятия. Причем это замечание не следует трактовать в духе базовой метафоры европейской классики: тело — сосуд для разума. Эта метафора нашла свое наиболее полное выражение в картезианском мифе о «Духе в машине». Тело локализует, и не только в пространственном отношении, но и в отношении символическом. Такую локализацию следует в данном случае рассматривать

не как ограничение, но как конкретизацию, индивидуацию. Тело задает точку отсчета, определяет перспективы, не лимитирует их, но делает возможными. Поэтому человеческое тело всегда больше, чем некая анатомическая, биологическая данность. Это всегда тело-посредник и телопозиция. Тело обладает конститутивной продуктивностью, и уже поэтому не может быть «устранено». Субъект без тела — субъект без истории, без культуры, и без биографии. Развоплощенный, неограниченный индивидуальной ситуацией познающий разум — это, по сути дела, «Никто» (англ. Nobody), ведущий свой отчет о мире, находясь Нигде.

Итак, классическая социологическая теория строится на конституировании отсутствия позиции. Это и делает возможным написание таких текстов об обществе, основная претензия которых состоит в стремлении охватить социальную реальность как единое целое. Но мир, ни природный, ни социальный, никогда не дан нам целиком, сразу во всех своих аспектах. Целостность мира — это продукт конститутивной деятельности сознания. По словам Дороти Смит, классические конструкции преподносятся нам так, как будто мы можем принять участие в том странном способе познания, который приписывается одному только Богу: видеть сразу все аспекты, не принимая какой-либо конкретной точки зрения, позиции, перспективы [10, с. 41]. Однако именно такой фантастический субъект как нельзя лучше удовлетворяет требованию глобальной социологической концепции и универсального метода.

Итак, с точки зрения «социальной физики» Дюркгейма, социолог наблюдает социальную реальность, данную ему во всей своей целокупности, что позволяет ему выявить за изменчивым фасадом социальных феноменов неизменный механизм действия социальной системы. Таким образом, Дюркгейм в духе позитивизма Конта настаивает на первичности наблюдения, опыта по отношению к теории. Французский математик Рене Том в своей статье «Экспериментальный метод: миф эпистемологов (и ученых?)» указывает на то, наблюдение само по себе не может предоставить новые и плодотворные идеи тем, у кого их нет [11, с. 110]. Это значит, что совокупность социальных фактов не может породить социальной теории. Напротив, имеющаяся теория упорядочивает факты, задает перспективу их интерпретации и тем самым конструирует социальную реальность как некую «социальную систему». Существуют факты, способные вызвать одну и ту же идею у одинаково обученных людей; существуют факты, которые довольно долгое время ничего «не говорят» ученым, пока не наступает «просветление» (в данном случае — мутация научной парадигмы) и разум начинает интерпретировать эти факты и «находить» в них совершенно новые связи. Любое открытие рождается из такого чувства вещей, которое не только глубоко лично, но и зависит от состояния разума в данный момент. Это значит, что субъект, лишенный позиции и индивидуальных характеристик, попросту не способен к творческой деятельности, которая является важнейшим компонентом научного познания.

Практика эмпирического познания — это еще не научное познание. «Эмпирический факт» и «научный факт» — это далеко не одно и то же. Последний должен отвечать двум условиям: быть воспроизводимым и представлять интерес (технологический или теоретический). Теоретический интерес означает способность факта фальсифицировать или верифицировать научную гипотезу. Таким образом, в научном познании теория всегда и с необходимостью предшествует любому наблюдению или эксперименту. Но, поскольку любая гипотеза вербализуется в форме «категорического предложения наблюдения» (типа «Всякий раз, когда X, ему сопутствует Y»), даже один эмпирический факт способен опровергнуть гипотезу, но никакое количество фактов не может гарантировать абсолютной поддержки теории. (Поскольку здесь необходима полная индукция, далеко не всегда возможная в познании физического мира). Виллард Куайн в статье «Онтологическая относительность» писал, что подкрепление гипотез осуществляется логическими и вероятностными аргументами, идущими от других, интериоризированных нами и поддержанных верований [5, с. 45]. Наблюдения могут обеспечить поддержку гипотезы только вместе с теоретическими верованиями. «Чистое наблюдение» способно дать только отрицательные свидетельства (т. е. фальсифицировать).

Если коррелятом истины в опытном познании будет «переживание очевидности» (Э. Гуссерль), то истина в научном познании будет зависеть от теории, способной интерпретировать факты (К. Поппер), или свода эпистемических правил (М. Даммит), или, более широко, определенной познавательной традиции. Здесь возникает большая трудность с одним из правил социологического метода Дюркгейма — элиминацией предзнания, предубеждений в познании. Дж. Лакофф показал, что наше мышление, в том числе и теоретическое, метафорично [1, с. 34 - 35]. Специфика человеческого интеллекта заключается в том, что человек, в отличие от машины, обладает слабой универсальностью по отношению к форме, но способен адаптироваться к сложной среде благодаря универсальности по отношению к смыслу. Смысловая связь является основным конститутивным элементом человеческого знания. И именно благодаря этому, человек способен справиться с ситуацией, в которой оказывается беспомощен однозначный и непротиворечивый «машинный интеллект» — с новой ситуацией, к которой не подходит ни один из уже известных алгоритмов действия.

Понимание любой задачи сводится к попытке найти в памяти ситуацию, сходную с данной. Но это «сходство» означает не структурное подобие, а возможность адаптировать новое к знакомому смысловому контексту, переформулировать его в терминах уже сложившейся системы знаний. Таким образом, метафора является и орудием научного поиска, и одним из средств порождения нового знания. Метафора играет моделирующую роль, предопределяя способ и стиль мышления об объекте. Ключевые метафоры переносят образ одного фрагмента действительности на другой. Смена научных парадигм всегда сопровождается сменой ключевых метафор, вводящих новую область уподобления. Интуитивная привлекательность той

интеракционизма, этнометодологии). Сопротивление замещению не менее верно для моды, гендерных и прочих социальных феноменов, чем для второго закона термодинамики.

Еще на XIII Всемирном Социологическом Конгрессе, состоявшемся 10 лет назад в Германии, прозвучала следующая мысль: классические социальные теории вряд ли могут объяснить современные социальные процессы, так как ни одно общество уже не является самодостаточным [9, с. 58]. Сегодня главным объектом анализа становятся не столько структурные составляющие, сколько социальные субъекты, деятели и их действия.

Для того чтобы достичь объективности, социологи стремились максимально снизить влияние человеческих субъектов (своих объектов) на результаты исследования. Получается, что ученые «открывают» именно те структуры, которые и намеривались открыть, т. е. находят то, что намеренно искали. Другими словами, они ищут подтверждения, а не возражения со стороны объектов. Согласно методу Дюркгейма, социальные факты следует позиционировать как существующие вне индивидов. Способность действовать здесь поразительным образом приписывается не субъекту, а самому социальному феномену. Конкретный индивид замещается действующей через неё/него силой в виде закона, обычая, права и т.д. Т. Парсонс, чей структурно-функциональный подход стал парадигмальным не только для англоязычной социологии, но и для отечественного обществознания, строил свою теорию на абстракции деятеля, лишенного тела и наделенного только теми чертами, которые согласуются с теоретическим порядком. Общество в парсонсовском дискурсе воссоздается как нечто независимое, «очищенное» от индивидуальных деятелей, которые могут быть потом введены в социологической текст уже как носители структуры или системы [10, с. 45]. Этому способствует использование специализированных концептуальных и категориальных форм, которые действуют как объективирующие механизмы. Типичными для такой установки являются репрезентации действий, разговоров, отношений, мышления людей без учета субъектов, которые действуют. Обычной практикой здесь следует назвать номинализацию, когда глаголу, выражающему действие субъекта, придается форма существительного.

Люди вместе создают человеческую окружающую среду во всей совокупности ее социо-культурных и психологических образований, ни одно из которых нельзя понять в качестве продукта биологической конституции человека, которая устанавливает лишь внешние пределы производительной деятельности. Благодаря двум типам интенциональных актов сознания — компрегензивным (лат. сomprehensio – связывание, сочетание, постижение) и коммуникативным — окружающий мир конституируется как коллективный, т. е. как со-общество. В результате актов обоюдной компрегензии возникают коллективные способы поведения. Вся область достояний культуры и устройство социума есть продукт таких компрегензивных интенциональных актов [7, с. 37-41]. Говоря на языке социального конструктивизма, социальный порядок не является частью «природы вещей» и не возникает по

«законам природы». Он существует лишь как продукт экстернализации, непрерывного человеческого производства [3, с. 87-88]. Это значит, что идея общества не может служить источником объяснения, поскольку существование общества есть часть проблемы, а не ее решение. Общество не может рассматриваться как скрытый источник причинности, который следует привлекать, чтобы объяснить существование или устойчивость действия или поведения. Общество не состоит из функций и факторов, но представляет собой результат интеракции субъектов и артефактов. Иными словами, то, что классическая социология полагала в качестве причины, при изменении взгляда на природу объекта становится следствием.

Опасность «замещения» социальных объектов заключается в том, что люди, в отличие от «природных объектов», быстро утрачивают силу сопротивления и сами идут на уступки ожиданиям ученых. Ценность феминистски ориентированной социологии вообще, и гендерных исследований в частности, состоит в том, что они стремятся сделать своих респондентов непослушными, способными оказать сопротивление набрасываемым на них концептуальным сеткам.

1.Lakоff G. Jоhnsоn M. Metaphors We Live By. Chicago, University of Chicago Press, 1980

2.Parsons T. The Structure of Social Action. Vol.1. Marshall, Pareto, Durkheim. New York: Free Press. 1968

3.Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М.: «Медиум», 1995

4.Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Кризис европейского человечества и философия и др. работы. — Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000

5.Куайн В. Онтологическая относительность // Современная философия науки. — М.: «Логос», 1996

6.Латур Б. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестник Московского ун-та. Сер. 7. Философия. 2003, № 3

7.Прехтль П. Введение в феноменологию Гуссерля. — Томск, 1999

8.Райл Г. Понятие сознания. — М., 2000

9.Смирнова Н.М. От социальной метафизики к феноменологии «естественной установки» (феноменологические мотивы в современном социальном познании). – М., 1997

10.Смит Д. Социологическая теория: методы патриархатного письма. // Хрестоматия феминистских текстов. Переводы. СПб., 2000

11.Том Р. Экспериментальный метод: миф эпистемологов (и ученых?) // Вопросы философии, 1992, № 6