3605

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

плекс» (заглавие в широком смысле), включающий в себя имя автора, заглавие, подзаголовок, посвящение, эпиграф и т.д.

А.Н. Островский придавал заглавию пьесы весьма существенное значение. Задачей данной статьи является интерпретация заглавия «Правда — хорошо, а счастье лучше» с учѐтом жанрового подзаголовка. Драматург работал над пьесой осенью 1876 года: еѐ первоначальное название – «Наливные яблоки» (сцены из московской жизни) было заменено в окончательном варианте на «Правда – хорошо, а счастье лучше», комедия в 4 действиях. А.Н. Островский обычно определялся с заголовком пьесы в последнюю очередь, когда текст был написан. Двойное название произведения в данном случае позволяет проследить динамику «авторской» интерпретации пьесы.

Одна из важнейших особенностей заглавия текста – полисемантизм. Словосочетание «Наливные яблоки» имеет прямой смысл (спелые, красивые) и метафорический. Не случайно в пьесе часто повторяется этот образ, характерный для русских народных сказок. Яблоки в них обладают волшебной силой, дают герою молодость, здоровье, красоту (например, «Сказка о молодце – удальце, молодильных яблоках и живой воде»). Действие пьесы происходит в доме и яблоневом саду богатых купцов Барабошевых. Мавра Тарасовна, глава семейства, обеспокоена сохранностью яблок. Но охранять от «воров» нужно не только яблоки, но и внучку Поликсену, влюбившуюся в приказчика Платона. Яблоки в пьесе – символ самой невесты («Девка – что твоѐ яблочко»). Пьеса возвращает нас к раннему А.Н. Островскому, к одной из самых архетипических его комедий «Бедность не порок» (1853). Снова купеческая среда, атмосфера домашней тирании, в которой задыхается «богатая невеста», вновь приказчик отца в роли избранника. Но по определению одного из персонажей пьесы: «Какая всѐ, год от году, перемена в Москве, совсем другая жизнь пошла» [4; с. 294]. Мавра Тарасовна, «Кабаниха на новый лад», держит весь дом, всѐ семейство в своих руках. Но не так сильна еѐ власть, она не может смириться с тем, что еѐ внучка хочет жить своим умом и сама выбирает себе жениха. В кульминационной сцене III действия, в саду Поликсена настаивает на том, что пойдѐт за того, кого любит, а Платон Зыбкин, «правдолюбивый приказчик» Барабошевых, пытается учить нынешних самодуров. Островский хотел показать изменения, которые произошли в купеческой среде, поэтому и предпочѐл жанр «сцены из московской жизни».

В процессе работы над пьесой драматург даѐт ей новое название: «Правда – хорошо, а счастье лучше», видимо в связи с неопределѐнностью первого заголовка. У А.Н. Островского были свои представления о том, каким должно быть заглавие произведения. В письме к писателю Н.Я. Соловьѐву от 2 октября 1880 года он обсуждает с соавтором заглавие пьесы («Светит, да не греет»): «Мы не подберѐм названия, – что это значит? Это значит, что идея пьесы не ясна, что сюжет не освещѐн, как следует, что в нѐм трудно разобраться; что самое существенное пьесы не оправдано: зачем она написана, что нового хочет сказать автор?» [5; c. 716]. А.Н. Островский вновь обращается к пословице, из 47 его оригинальных пьес – 15 имеют пословичные заглавия.

Е.К. Созина в статье «Семиотика заглавий в пьесах А.Н. Островского» справедливо отмечает «некую амбивалентность, неоднозначность пословицы в пьесах драматурга» [6; c. 41].На первый взгляд, пословичная сентенция выражает обыденную народную мораль: правда – хорошо, а счастье лучше, счастье лучше правды, полностью реализуется в пьесе. Движение интриги в ней соответствует логике пословицы: Поликсена влюбляется в приказчика отца, нянька Фелицата устраивает свидания молодых влюблѐнных; чтобы помешать этому, Платона хотят посадить в долговую яму, но случай и вмешательство няньки Фелицаты приводят к счастливому концу. Мавра Тарасовна соглашается отдать внучку за бедного приказчика. В финале пьесы она говорит Платону: «Ну, миленький, не очень уж ты на правду-то надейся! Кабы не случай тут один, так плакался бы ты со своей правдой всю жизнь. А ты вот как говори: не родись умѐн, а родись счастлив – вот это, миленький, вернее. Правда – хорошо, а счастье лучше» [7; c. 320]. Заглавие и финал комедии (сильные позиции текста) образуют кольцевую семантическую композицию, подтверждающую пословичную мораль.

Слово «счастье», являющееся ключевым словом в комедии А.Н. Островского – многозначно. В словаре В.И. Даля даѐтся такое толкование: «рок, судьба, часть и участь, доля; случайность, желанная неожиданность, талан, удача, успех; благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, смут, тревоги; покой и довольство» [8; c. 381]. Персонажи пьесы по-разному понимают счастье. Для Барабошевой важен издавна заведѐнный порядок, соблюдение традиций, сохранение семьи. Не случайно имя Поликсена означает «пчѐлка», ассоциируется с ульем, семьѐй. Выше отмечалось, что яблоки символизируют в комедии женскую ментальность, связанную с устройством дома, замужеством, продолжением рода. Тематика любви и семьи, волновавшая драматурга на протяжении всего его творчества, становится

250

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

особенно актуальной в 1870-е годы. В современном Островскому обществе происходит распад семейных связей, разрушение «дома», об этом драматург позднее напишет в «Бесприданнице». Мавра Тарасовна соглашается выдать внучку замуж за Платона ещѐ и потому, что знает, что он честен и будет радеть о благополучии семейства. Вмешательство случая, «желанная неожиданность» приводят к благополучному финалу

– акцентируется другой смысл слова «счастье». Главную роль в этом играют представители народного мира: Фелицата, своего рода Фигаро в юбке, и Сила Грознов, отставной унтер, в прошлом предмет тайной любви Барабошевой. Фелицата благодаря своей смекалке устраивает счастье Поликсены: « Ну как мне себя не хвалить! Доброй то я всегда была, а ума-то я в себе что-то прежде не замечала… а теперь выходит, что в доме-то я умней всех. Вот чудо-то! …Какую силу сломила!» [9; c. 316]. Именно в еѐ уста Островский вкладывает пословицу «Бог не без милости, казак не без счастья», которая также обозначает понимание счастья как возможную удачу, успех.

Авторская семантика, зашифрованная в заглавии, раскрывается в семантике целого текста. Для А.Н. Островского оказались важны обе составляющие части пословицы «Правда – хорошо, а счастье лучше». Ключевые слова пьесы – «счастье», «правда» и «ум». Правда – это то, что идѐт от ума, воли человека, его позиции (ср. счастье – судьба, участь, то, что даѐтся вне воли человека, свыше). Платон Зыбкин, «учѐный человек», является носителем правды, с ним связана тема ума, просвещения. Его способность говорить всем правду в глаза воспринимается окружающими как «повреждение в уме», незнание жизни, глупость; над ним смеются, купец Барабошев и его главный приказчик Мухояров сделали из Платона шута. Он нигде не может ужиться, но остаѐтся верен своим принципам: «Всякий человек, что большой, что маленький, – это всѐ одно, если он живѐт по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает своѐ дело и другим на пользу, – вот он и патриот своего отечества» [9; c. 279]. А.И. Журавлѐва относит Платона Зыбкина к «подлинным героям, но с фактурой в чѐм-то прямо противоположной Чацкому», рассматривает его в ряду таких персонажей как Любим Торцов и Геннадий Несчастливцев [10; c. 107]. Чтобы не впасть в резонѐрство, драматург создаѐт комедийный вариант «купеческого» Чацкого. В отношении А.Н. Островского к своему герою преобладает добрый юмор, лѐгкая ирония; не случайно возникает сравнение его с «храбрым лыцарем», героем романа Сервантеса. Драматург понимал неспособность Платона Зыбкина изменить окружающую действительность (на это указывает его значащая фамилия), но ценил его готовность говорить правду, стремление «сражаться с невежеством». В этом проявляются просветительские взгляды А.Н. Островского. Он возлагал надежды на плодотворное воздействие идей на общество, поэтому такое большое место в пьесе занимают «словесные сражения». В четвѐртом действии, когда Мавра Тарасовна объявляет своѐ решение – выдать за Платона Поликсену и назначить его главным приказчиком, он восторженно заявляет: «Вот она правда-то, бабушка! Она своѐ возьмѐт» [11; c. 319]. Герой искренне думает, что победил словом правды. Островский почему-то не использовал в пьесе русские пословицы о правде, которые помогают понять образ Платона Зыбкина: «Доброе дело – правду говорить смело», «Кто за правду горой, тот истинный герой» и др. [12; c. 220]. Более того, пословицы и русские народные сказки о Правде и Кривде уточняют народные представления о правде и многое проясняют в пословичном названии пьесы: «Правда – хорошо, а счастье лучше». В.И. Даль в Толковом словаре живого великорусского языка, поясняя значения слова «правда», приводит такие пословицы: «Правда – свет разума. Правда светлее солнца», «Без правды жить легче, да помирать тяжело», «Бог тому даст, кто правдой живѐт» [13; с. 391]. В одной из народных сказок спор двух купцов о том, как лучше на свете жить, кривдой или правдой, сюжетно завершается победой последнего и моралью: «что правдою-то жить лучше, чем кривдою» [14; с. 156]. Таким образом, драматург опирался на народную точку зрения и при создании положительного образа своего героя.

Островскому важно было акцентировать нравственные ценности народного мира, поэтому семантика заглавия сложная, она активизирует многие значения слов «правда» и «счастье» одновременно. Для разных персонажей комедии и счастье, и правда – своѐ, разное. Какова же позиция А.Н. Островского? Прав Е.Г. Холодов, утверждавший, что «произведения Островского вовсе не дают основания ставить знак равенства между философией драматурга и философией пословицы; они вовсе не позволяют отождествлять позицию художника с моралью, заключѐнной в пословичном заглавии» [15; c. 221]. Если в ранней драматургии Островского смысл пьесы иногда сводится к пословице, вынесенной в заглавие, то в позднем творчестве связь семантики заглавия и целостного содержания текста становится более сложной. В этом случае важно учитывать жанровый подзаголовок – комедия. А.И. Журавлѐва относит пьесу «Правда – хорошо, а счастье лучше» к типу народной комедии, сложившейся в 1850-е годы («Не в свои сани не садись», «Бедность не порок»). События в этих пьесах оценивались с точки зрения народной нравственности, они тесно связаны с фольклором. По еѐ мнению, реформа театра Островского состояла в том, что русский театр он

251

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

«срастил» с национальными корнями, положил в его основу свою народную комедию. Драматург создал театр, воплощающий «модель национального мира», «в нѐм прослеживается, как введѐнные им в литературу коренные типы национальной жизни, взаимодействуют с движущейся реальной жизнью современной России, основываясь, безусловно, уже не на патриархально – родовом, а на индивидуально – личностном начале» [16; c. 9]. Пореформенная жизнь рождала новые коллизии, поэтому «Правда – хорошо, а счастье лучше» – это несколько иной, видоизменѐнный вариант народной комедии. Понятие «правды», являющееся важнейшей частью русской ментальности, русской культуры, чрезвычайно значимо для А.Н. Островского, но не менее значимо для него оказалось народное представление о счастье. Вечная мудрость пословицы и утешение, обычно даруемое в конце сказки, составляют основу комедии «Правда – хорошо, а счастье лучше». А.Н. Островский устраивает так, что его «правдолюбивый приказчик» не терпит фиаско в столкновении с невежеством, с подлостью, а, подобно сказочному герою, получает в жѐны любимую девушку. И в этом была глубокая сценичность пьес А.Н. Островского.

Библиографический список

1.Кржижановский С.Д. Поэтика заглавия. М.: Никитенские субботники, 1931. 31с.

2.Веселова Н.А. Заглавие литературно – художественного текста: онтология и поэтика: автореферат дис…канд. филол. наук. Тверь, 1998. 24 с.

3.Николина Н.А. Филологический анализ текста. М.: Академия, 2003. 256 с.

4.Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т.4. М.: Искусство, 1975.

5.Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т.11. М.: Искусство, 1979.

6.Созина Е.К. Семиотика заглавий в пьесах А.Н. Островского // Щелыковские чтения 2004. Творческое наследие и личность А.Н. Островского: бытие во времени. Сборник статей. Кострома, 2004. 268 с

7.Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т.4. М.: Искусство, 1975.

8.Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т.4. СПб.; М.: Тип. М.О. Вольфа, 1882.

9.Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т.4. М.: Искусство, 1975.

10.Журавлѐва А.И. А.Н. Островский – комедиограф. М.: Изд-во МГУ, 1981. 216 с.

11. Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т.4. М.: Искусство, 1975.

12. Даль В.И. Пословицы русского народа: в 2 т.Т.1. СПб.; М.: Тип. М.О. Вольфа. 220 с.

13. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т.3. СПб.; М.: Тип. М.О. Вольфа, 1882. 14. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: в 3 т. Т. 1. М.: Наука, 1984. 511 с.

15. Холодов Е.Г. Язык драмы. Экскурс в творческую лабораторию А.Н. Островского. М.: Искусство, 1978. 240 с.

16. Журавлѐва А.И., Макеев М.С. Александр Николаевич Островский. М.: Изд-во МГУ, 1997. 105 с.

References

1.Krzhizhanovsky S. D. Poetics of the title. M.: Nikitenskiye subbotniki, 1931. 31 p.

2.Veselova N. A. The title of the literary and artistic text: ontology and poetics: abstract of the dissertation of the Candidate of Philological Sciences. Tver, 1998. 24 p.

3.Nikolina N. A. Philological analysis of the text. M.: Academy, 2003. 256 p.

4.Ostrovsky A. N. Poln. sobr. soch.: in 12 t. t. 4. M.: Iskusstvo, 1975.

5.Ostrovsky A. N. Poln. sobr. soch.: in 12 t. t. 11. M.: Iskusstvo, 1979.

6.Sozina E. K. Semiotics of titles in the plays of A. N. Ostrovsky // Shchelykov Readings 2004. The creative heritage and personality of A. N. Ostrovsky: Being in Time. Collection of articles. Kostroma, 2004. 268 p.

7.Ostrovsky A. N. Poln. sobr. soch.: v 12 t. t. 4. M.: Iskusstvo, 1975.

8.Dal V. I. Explanatory dictionary of the living great Russian language: in 4 t. t. 4. SPb.; M.: Type. M. O. Wolf,

1882.

9.Ostrovsky A. N. Full. Coll. Op.: 12 t. t. 4. M.: Iskusstvo, 1975.

10. Zhuravleva A. I. A. N. Ostrovsky ─ komediograf. M.: MSU Publishing House, 1981. 216 p.

11.Ostrovsky A. N. Full. Coll. Op.: 12 t. t. 4. M.: Iskusstvo, 1975.

12.Dal V. I. Proverbs of the Russian people: in 2 t. t. 1. SPb.; M.: Type. M. O. Wolf. 220 p.

13.Dal V. I. Explanatory dictionary of the living great Russian language: in 4 t. t. 3. SPb.; M.: Type. M. O. Wolf,

1882.

14.Afanasev A. N. Russian fairy tales: in 3 t. T. 1. M.: Nauka, 1984. 511 p.

15.Kholodov E. G. The language of drama. Excursion to the creative laboratory of A. N. Ostrovsky. M.: Art, 1978. 240 p.

17.Zhuravleva A. I., Makeev M. S. Alexander Nikolaevich Ostrovsky. M.: MSU Publishing House, 1997. 105 p.

252

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

УДК 398.2

Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН кандидат филологических наук, старший научный сотрудник отдела фольклора и литературы Чарина О.И.

Россия, г. Якутск, e-mail: [e-mail]

The Institute for Humanities Research and Indigenous Studies of the North Russian Academy of Sciences Siberian

the Folklore and Literature Department, Associate Professor, PhD in Philology, Senior Researcher

Charina O.I. Russia, Yakutsk,

e-mail: [e-mail]

О.И. Чарина

ОСОБЕННОСТИ ТЕКСТОВ РУССКИХ СКАЗОК

НА СЕВЕРО-ВОСТОКЕ ЯКУТИИ (ЗАПИСИ XIX и ХХ вв.)

В статье рассматриваются некоторые особенности заимствованного текста сказки. Сказка, являясь прозаическим жанром фольклора, может содержать любую современную исполнителю лексику. В тексте сказки помимо сказочного мира отражен окружающий мир: природа, предметы быта, одежда, еда. В сказке присутствует выражение личного отношения сказителя к тексту. Это происходит при помощи вводных слов, восклицаний, а также особенностей построения сюжета сказки, наращения эпизодов, синтаксических повторов и проч. Исследование было проведено в отношении сказки из с. Походск «Раз юкагиры жили». Мы остановимся на вопросах заимствования некоторых местных образов, лексики. В данной работе были выявлены особенности бытования русского фольклора в иноязычной среде, когда из соседнего языка заимствуются некоторые сюжеты сказок. Так, в русском фольклоре потомков старожилов низовий реки Индигирка бытовали сказки, песни эвенских, юкагирских якутских народов. Подсчитано, что в процентном отношении сказки, заимствованные из фольклора местных народов, составляют примерно 14%. На примере сказки «Дилыки-Корба и Дутки-Корба» исследуются особенности использования эвенской сказки в русском фольклоре. В данном случае важными становятся пространственные характеристики текста: тундра, постройки, одежда героев. Основная направленность сказки, связанная с героическим образом главного персонажа, также характеризует текст. Сказитель использует зачинное слово из якутского языка, что характерно для всех его сказок: русских, заимствованных. Таким образом, заимствованные сказки расширяют репертуар сказителя, вместе с тем, сказки соседних этносов отражают близкий сказителю и его слушателям мир тундры.

Ключевые слова: русский фольклор, фольклорный текст, локальная специфика, взаимовлияние, литературные сказки, сказки соседних этносов, лексические заимствования, эвенские, якутские сказки.

O.I. Charina

FEATURES OF TEXTS OF RUSSIAN FAIRY TALES

IN THE NORTHEAST OF YAKUTIA

(RECORDS OF THE 19TH AND 20TH CENTURIES)

The article discusses some features of the borrowed text of the fairy tale. A fairy tale, being a prose genre of folklore, can contain any modern vocabulary for the performer. In the text of the fairy tale, in addition to the fairy-tale world, the surrounding world is reflected: nature, household items, clothing, food. In the fairy tale there is an expression of the narrator's personal attitude to the text. This happens with the help of introductory words, exclamations, as well as features of the plot of the fairy tale, the build-up of episodes, syntactic repetitions, and so on. The study was conducted in relation to a fairy tale from c . The campaign "Once the Yukaghirs lived". We will focus on the issues of borrowing some local images, vocabulary. In this work, the peculiarities of the existence of Russian folklore in a foreign language environment were revealed, when some fairy tale plots are borrowed from a neighboring language. So, in the Russian folklore of the descendants of the old-timers of the lower reaches of the Indigirka River, there were fairy tales, songs of the Even, Yukaghir Yakut peoples. It is estimated that the percentage of fairy tales borrowed from the folklore of local

____________________________

© Чарина О.И., 2021

253

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

peoples is about 14%. Using the example of the fairy tale "Dilyki-Korba and Dutki-Korba", the features of the use of the Even fairy tale in Russian folklore are investigated. In this case, the spatial characteristics of the text become important: tundra, buildings, clothing of the heroes. The main focus of the fairy tale, associated with the heroic image of the main character, also characterizes the text. The narrator uses the initial word from the Yakut language, which is typical for all his fairy tales: Russian, borrowed. Thus, borrowed fairy tales expand the repertoire of the storyteller, at the same time, the tales of neighboring ethnic groups reflect the tundra world close to the storyteller and his listeners.

Keywords: Russian folklore, folklore text, local specificity, mutual influence, literary fairy tales, tales of neighboring ethnic groups, lexical borrowings, Even, Yakut fairy tales.

Внастоящее время в современной фольклористике становится важным изучение состояния регионального русского фольклора. Традиционный русский фольклор в Якутии связан с территориями, на которые русские заселялись еще в XVII-XVIII вв. К таким относятся поселения в нижнем течении рек Колыма и Индигирка, поскольку русские пришли с Европейского Севера. В Нижнеколымском районе – это село Походск, чуть выше по течению располагались г. Нижнеколымск (сейчас это почти заброшенное поселение), ряд деревень на месте проживания русских старожилов, а также с. Русское Устье в Аллаиховском районе. Следует отметить, что устное народное творчество Северо-Востока Якутии характеризуется в основном эпическими произведениями: былинами, историческими песнями, балладами; сказками.

Вконце XIX в. записывал произведения фольклора И.А. Худяков [1], в рамках Сибиряковской экспедиции ряд произведений русского фольклора записали В.Г. Богораз и Д.И. Меликов [2; 3].

Рассмотрим некоторые особенности заимствованного текста сказки. Сказка как прозаический жанр фольклора содержит всю современную исполнителю лексику. Следовательно, в тексте сказки отражены окружающий мир, природа, предметы быта, одежда, еда. Помимо этого, в сказке присутствует личное отношение сказителя к сюжету. Для этого автор использует такие приемы, как вводные слова, восклицания, при построении сюжета сказки происходит наращение эпизодов, возникают синтаксические повторы и проч. Мы остановимся на вопросах использования некоторых местных сюжетов, образов, лексики. Ранее мы провели исследование в отношении сказки из с. Походск «Раз юкагиры жили», на материале этой сказки

внаше время исполняют песню «Кукша» [2; с. 342-345; 3; с. 91-100]. Записана песня «Кукша» в 2005 г., в ней говорится о перипетиях девушки, нашедшей себе мужа.

ВРусском Устье якутский исследователь С.И. Боло зафиксировал 9 сказок, но он записал ряд названий фольклорных произведений, не зафиксировав тексты за неимением времени [4; с. 70]. Эти записи присутствуют в сборнике «Фольклор Русского Устья» – сказки, например: «Ивашко Пепелушко», «Кривой Ерахта», «Конек-Горбунек» [там же; с. 54-58, 151, 201].

Значительную часть сказок записал Н.А. Габышев, помимо русских сказок, сказок, основанных на литературных сюжетах, также зафиксировал тексты, заимствованные из фольклора соседних этносов. В.Л. Венедиктов отмечает, что «Н.А. Габышевым от русских сказителей записано 9 сказок, перенятых от соседних народов» <…>. «С аршин величиной человек». Эвенская (?) <…>. «Дутки-корба и Дилыки-корба», Эвенская сказка; «Самоеды». Эвенская (?) сказка. «Олька-Шемаха», – от С.П. Киселева. Якутская (?) сказка» [там же, с. 316]. Как видим, часть указанных сказок вызывает вопросы, связанные с уточнением объекта заимствования.

Вселе Русское Устье сказки соседних этносов исполняли несколько сказителей, но основной репертуар был записан от Семена Петровича Киселева (1885-1947). Рассматривая общее количество произведений фольклора, зафиксированных от С.П. Киселева, видим, что записано 65 произведений. Из них – 10 сказок заимствованы из фольклора местных народов – это примерно 14%. 11 былин, практически, весь известный репертуара по с. Русское Устье, известно и опубликовано – 8. При этом отметим, что из 68 песен – исторические песни составляют 10 произведений (также – 14 %).

Отсюда следует, что сказки должны содержать некоторые образы, лексику, которые заимствованы из местного репертуара. Например, в некоторых текстах помимо лексики на русском языке, также встречаются якутские образы и термины, эвенские, юкагирские образы и термины.

При исполнении сказки общерусского плана сказитель/рассказчик вносит в текст незначительное количество якутских образов. Например, сказка «Финиста ясного сокола перышко» [4; с. 211]. Так, характерно, что рассказчик помещает героев в родную среду: «Идет, видит, что юрточка вертится!» [там же]. Здесь «юрточка» – «жилая постройка или амбар, из коротких бревен, приставленных друг к другу и опирающихся на раму из бревен, укрепленную на четырех столбах» [2; с. 162].

По поводу использования в репертуаре заимствованных сказок. Замечательна сказка литературного происхождения – «Конѐк-Горбунѐк», написанная П.П. Ершовым. «Записана она от Пантелеймона Чикачева,

254

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

1877 года рождения, с. Русское Устье, Аллаиховский район. Собрал С.И. Боло 19 марта 1941 г. записи» [5;

п. 454, л.1-4; 5, с. 315].

Эта присказка приведена в сборнике «Фольклор Русского Устья» в укороченном виде – 18 стихов, где начало:

Не на небе – на земле, Старик жил в одном шеле (селе) [4; с. 201].

Текст в сборнике «Фольклор Русского Устья» опубликован в сокращенном виде (18 стихов), видимо, из соображений представить другие тексты, которые даны в прозе, из экономии места. Всего Боло записал 211 стихов этой сказки. Г. Л. Венедиктов, комментирующий сказки, писал: «Присказка к пересказу сказки Ершова (пересказ доведен до того, что герой увидел перо)» [там же; с. 315]. Сказка в исполнении П.Н. Чикачева «пестрит» вкраплением лексики, которая встречается только на Колыме и Индигирке. Упоминается местный «хотон», т.е. – место содержания коров. В сказке в нем содержатся кони и КонекГорбунек. Мы видим следующие особенности сказывания, например:

Отправляется в дозор; Он лежится под кусток, Хлеб круюшку уби(е)рал, Да на небе звезды щитал;

Вдруг он увидал кубылицу Сквозь собачьи рукавицы [5; ф. 5, оп. 3, л. 1].

Как видим, вместо простых «рукавиц» в сказке П.П. Ершова присутствуют «собачьи рукавицы», вместо «ноздрей» – «норки».

Другой заимствованный литературный сюжет – сказка «Худая девка», записанная Н.М. Алексеевым от И.Н. Чихачева. Сюжет связан с произведением, где главной героиней является Золушка. Сказка рассказана обыденным языком, который настраивает на обязательность происходящего в сюжете: «Жил-бул старик со старухой», «А от них недалеко жил сар» (царь); «мулись, мулись и пошли» (мылись, мылись) [4; с. 145].

Мифологическая тема якутской культуры проявляется в применении продуктов белого цвета – молока. По сюжету все девушки должны помочь перелить молоко некоему человеку, две сестры отказываются, а третья помогает. Далее им встречается человек, который «сору да кумыс переливат» («Сорат» и «кумыс» – кисломолочные продукты) [Там же]. Таким образом, здесь проявляется не только влияние якутского языка, но и представления народа саха о мире, о защитной роли продуктов из молока. Здесь проявилось важное сакральное значение молочной продукции, характерное для якутов как скотоводов, об этом пишет Г.У. Эргис

[6; с. 153-166].

Также ясно, что произведения, заимствованные из соседнего фольклора Северо-Востоке Якутии, одновременно заимствуют лексику, образы из якутского или другого языка и фольклора. Например, характерны тексты сказок «Самоеды», «Дутки-Корба и Дилыки-Корба». Так, рассматривая сказки, Г.Л. Венедиктов писал: «русские почитали здесь не только ―хозяев‖ стихий, но даже бросали дары и ―матушке-синю морю‖»,

– и далее пишет, что «это была крестьянская вера <…>» [4; с. 14]. Сказки, усвоенные из фольклора соседних этносов, встречались такие, которые показывали героическое прошлое соседнего народа и окружающий мир. Р.Н. Базилишина характеризует сказки: «Отсутствие же явно фантастического начала, близость событий к реальным жизненным ситуациям и типам людей делает их похожими или на предания и устные рассказы/сказы (―Опять промышленник‖, ―С аршин величиной человек‖, ―Дутки-корба и Делыки-корба‖, ―Чукчи‖ и аналогичные), или своей мистической подоплекой, иллюстрирующей возможности проявления сверхъестественного в повседневной жизни, приближает их к быличкам или легендам» [7; с.13].

Сказка «Дутки-корба и Делыки-корба», как уточняется, заимствована из эвенского фольклора. Исполнялась только одним сказителем. Как отмечает в сноске Н. А. Габышев, «Дутки-Корба – «Духи», самоназвание индигирских ламутов. Корба, видимо, собственное имя» [там же; л. 94]. Некоторые уточнения: «Дутки», возможно, от «дудыка – меховая рубашка (короткая, шерстью внутрь, надевается под национальный костюм)» [8; с. 98]. «Дилыки» – от «дилики –дэлики – горностай» [там же; с. 94].

Вот пример текста: «Жил-бул Дутки-Корба. Джэ, ездит. У нево двенадцать оргишей – луком промышляет. Случайно увидит двенадцать оленей, стрелит двенадцатью оргишами, всех убивает. Слышит, в другом меште человек есть – такой же удалый, как он» [5; л. 94]. «Оргиши» от «оргыс (ойгыс) – развилина, стрела развилком» [2; 98]. Этимологию слова еще нужно выяснять.

Сказка создана как «внутриэтнический сказ». Видно, что условный мир произведения близок быту и пейзажу русскоустьинцев, сама сказка по объему небольшая, действие происходит между родами ламутов

255

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

(эвенов) в «шендухе». «Шендуха или сендуха - тундра». Показано, что герои живут одиночно. Для сказки характерна неожиданность дальнейшего развития. Так, случайно Дутка-Корба уничтожил одиннадцать оленей своего противника. Случайно жена Дутки-Корба подслушивает план того, как Дилыки-Корба собирается справиться с Дутка-Корбой. Но, по правилам боя важно, чтобы в поединке выжил только один: «Надо мной смеяться, чалиться будут. Этакой удалой человек, а раненый ходит» [там же; ф.5, оп. 3. п. 779, л. 96]. Здесь: «чалиться» – насмехаться [там же], это выражение уже характерно для русского говора жителей Индигирки.

Интересно описание смертной белой одежды героя: «белые обутки, белые рукавицы, белый малахай, белые штаны, белая кукашка» [5; ф.5, оп. 3. п. 779, л. 95]. Здесь «кукашка» – «рубашка из оленьих шкур. Чаще всего носится шерстью вверх» [2; с. 72]. Далее следует описание боя Дилыки-Корба и Дутки-Корба. Дилыки-Корба оказался очень ловким человеком, которого никак не может застрелить Дутки-Корба: «Двенадцать оргишей перестрелял – нигде кукашку не задел» [там же; л. 96]. Здесь имеется в виду, что Дутки-Корба пытается попасть в Дилыки-Корбу, но никак не может в него попасть. В какой-то момент он ранит Дилыки-Корбу, и последний просит убить его: «теперя сверху руби меня пальмой!» [там же]. «Пальма

– нож на рукоятке», использовали в основном якуты, позаимствовав это оружие у русских. Местные этносы отличались воинственностью, а их сказы отличаются сюжетами о поединках, боях, в которых выясняется, что выживает наиболее ловкий, сильный и прозорливый воин.

Также заметно индивидуальное тяготение к использованию зачина «джэ буо». Так, Боло фиксировал начальное восклицание «Дьэ», например: «Дьэ, понесло этот корабль» [3; с. 55]. [См. об этом – 9; с. 136-143]. Записи сказок показывают, что С.И. Боло как якутоязычный собиратель, несомненно, точнее зафиксировал тексты, нежели М.А. Кротов «Дэ прижвали», «Дэ пошел» [4; c. 51]. В данном случае мы наблюдаем личное зачинное слово исполнителя. Следовательно, можно заключить, что в Русском Устье существовала особая фольклорная традиция, которую смогли зафиксировать собиратели фольклора-сотрудники Института языка и культуры при Совнаркоме ЯАССР. В целом можно сделать вывод, что в сказках русскоустьинцев и походчан отражен близкий им мир природы. Также встречаются предметы быта, присущая им еда, северный пейзаж и деревенский мир. Яркой особенностью сказок русских северо-востока Якутии является отражение окружающего мира: сендуха, село, юрты; соседи: чукчи, эвены, юкагиры.

Библиографический список

1.Великорусские сказки в записях И. А. Худякова / изд. подгот. В. Г. Базанов, О. Б. Алексеева. М.; Л. 1964. 301 с.

2.Богораз В.Г. Областной словарь колымского русского наречия / Собрал на месте и составил В.Г. Богораз // Сб. ОРЯС. Спб., 1901. Т. 68. № 4. 346 с.

3.Чарина О.И. Русско-юкагирская сказка и песня «Кукша» // Традиционная культура. –2013. – № 1. – С. 91-100.

4.Фольклор Русского Устья / сост. С.Н. Азбелев, Г.Л. Венедиктов, Н.А. Габышев. Л., 1986. 384 с.

5.Рукописный фонд Якутского ЯНЦ СО РАН; Материалы Этнографо-лингвистической экспедиции по изучению русского старожильческого населения низовьев р. Индигирки 1946 г.; ф. 5, оп. 3, п. 454, л. 1-4; п. 779, л. 94-96.

6.Эргис Г.У. Очерки по якутскому фольклору / Г.У. Эргис. М.: Наука, 1974. 404 с.

7.Базилишина Р. Н. Фольклорная традиция на краю ойкумены: сказки Русского Устья: автореферат дисс… к. филол. н. Иркутск, 2000. 22 с.

8.Эвенско-русский словарь / сост. Роббек В.А., Роббек М.Е. Новосибирск, 2005. 354 с.

9.Ларионова А.С. Вербальное и музыкальное в якутском дьиэрэтии ырыа. Новосибирск, 2004. 320 с.

References

1.Bogoraz V. G. The regional dictionary of the Kolyma Russian adverb / Collected on a place and V. G. Bogoraz // Sb. ORYaS. SPb., 1901. T. 68. No. 4. 346 h.

2.Great Russian fairy tales in I. A. Khudyakov/prod. records. subgoth. V. G. Bazanov ws O. B. Alekseeva. M.; L. 1964. 301 p.

3.Charina O. I. Russko-yukagirskaya fairy tale and song "Kuksha"//Traditional culture. 2013. N. 1. Pp. 91-100.

4.Folklore of the Russkoje Ustje / compileres S. N. Azbelev ws G. L. Venediktov & N. A. Gabyshev. L., 1986. 384 p.

5.Handwritten Fund of the Yakutsk YANC SB RAS; Materials of the Ethnographic and Linguistic Expedition to Study the Russian Old-Fashioned Population of the Lower Reaches of the River Indigirki 1946; f. 5, op. 3, fale 454, l. 1-4; fail 779, l. 94-96.

6.Ergis G.U. Essays on Yakut folklore/G.U. Ergis. M.: Science, 1974. 404 p .

7.Basilishina R.N. Folklore tradition on the edge of the Oikumena: tales of the Russkoje Ustje: autoreferat diss... c. fhilol. n. Irkutsk, 2000. 22 p.

8.Even-Russian dictionary / compileres Robbek V.A. & Robbek M.E. Novosibirsk, 2005. 354 p.

9.Larionova A.S. Verbalnaya and musical in the Yakut Dierathy Yirya. Novosibirsk, 2004. 320 p.

256

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

УДК 811.161.1
Елецкий государственный университет имени	Bunin Yelets State University
И.А. Бунина	The Department of the Russian Language, Methods
кандидат филологических наук, доцент,	of Its Teaching and Document Science
доцент кафедры русского языка, методики	PhD, Associate Professor
его преподавания и документоведения	Borodina N.A.
Бородина Н.А.	Russia, Yelets
Россия, г. Елец	e-mail: [e-mail]
e-mail: [e-mail]

Н.А. Бородина

МИФОТОПОНИМЫ В ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ И.А. БУНИНА

(Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Липецкой области в рамках научного проекта № 20-412-480003)

Статья посвящена анализу мифонимикона стихотворений И.А. Бунина, созданных им за более чем полувековой период, с 1888 по 1952 гг. Автор подробно останавливается на группе мифотопонимов, выделяет в их составе разные разряды в зависимости от номинируемого мифолого-географического объекта, указывает на источники заимствования, определяет функции, которые выполняют данные имена собственные в поэтических текстах И.А. Бунина.

Ключевые слова: И.А. Бунин; поэзия; ономастика; имя собственное; мифонимы; мифотопонимы.

N.A. Borodina

MYPHOTOPONYMS IN I.A. BUNIN‘S POETRY

(Funding: The research was funded by RFBR and Lipetsk Region, project number 20-412-480003)

The article is devoted to the analysis of the mythonymicon of I.A. Bunin‘s poems, created for more than half a century from 1888 to 1952. The author dwells in detail on the group of mythological names, distinguishes among them different categories depending on the nominated mythological and geographical object, points to the sources of borrowing, determines the functions of myphotoponyms in the poetic texts of I.A. Bunin.

Key words: I.A. Bunin; poetry; onomastics; proper noun; mythonyms; myphotoponyms.

Мифонимы, номинирующие вымышленные объекты, которые никогда не существовали в действительности, являются особым пластом ономастической лексики [1; с. 180]. Несмотря на устойчивый научный интерес к этому разряду имен собственных их единой трактовки и стройной классификации в настоящее время нет. Мало изучено и функционирование мифологических имен в произведениях художественной литературы при наличии достаточно большого числа работ, анализирующих использование мастерами слова ядерных компонентов ономастического поля.

Цель данного исследования – обратившись к мифонимикону поэтического наследия И.А. Бунина, выявить употребляемые им мифотопонимы, определить их роль в выражении авторского замысла.

В результате сплошной выборки из более 700 стихотворений лауреата Нобелевской премии по литературе было обнаружено 14 мифолого-географических наименований. Среди них выделяются мифохоронимы (Рай, Джиннат, Эдем, Ад, Сакар), мифоастионимы (Ирем, Содом), мифоинсулонимы

(Атлантида, Буян), мифопотамонимы (Алмазная Река, Ковсерь), мифопетроним (Алатырь), ми-

фоороним (Долина Смерти и Огня) и мифомикрохороним (Мистарим), взятые из христианской, иудаистской и мусульманской религиозно-мифологической литературы, славянского фольклора и греко-римской мифологии.

____________________________

© Бородина Н.А., 2021

257

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

Анализируемые имена собственные в поэтических текстах И.А. Бунина выполняют разные функции.

Во-первых, мифотопонимы выступают в качестве географического ориентира, служат своеобразной координантной сеткой произведения.

Например, остров Буян у И.А. Бунина – местожительство сказочной колдуньи – Бабы-Яги. Согласно мифологическим представлениям славян он локализуется на море Окиане и соотносится с потусторонним миром, добраться куда можно, только преодолев водное пространство [2; с. 43]. Поэт не отступает от фольклорной традиции. Отсутствие света и тепла, царящие на острове сырость и туман, наличие водной преграды, отграничивающей его от мира живых, – вот признаки «того» света, припи-

сываемые поэтом Буяну: Лес гудит, свистит, нагоняет сон / Ночь и день стоит над волной туман, / Окружен со всех с четырех сторон / Тьмой да мгой сырой островок Буян («Русская сказка») [3;

с. 365].

Следование народным традициям наблюдается и в указании И.А. Бунина на место гибели бы-

линного богатыря Святогора: В чистом поле, у камня Алатыря, / Светит месяц по шлему богатыря:

/Принял божию смерть Святогор («Святогор») [3; с. 277]. Концентрическое мифологическое мироустройство реализуется здесь в результате включения точечного ландшафтного объекта (камень Алатырь) в протяженный, бескрайний географический объект (чистое поле). Согласно космогоническим представлениям восточных славян Алатырь – «всем камням камень, всем камням отец» – является «пупом земли», служит границей между верхним и нижним миром, обычным и сверхъестественным и представляет собой камень-алтарь, камень-жертвенник [4].

Во-вторых, необходимость введения в ткань поэтических текстов И.А. Бунина мифотопонимов обусловлена созданием соответствующего фона для развертывания мифологических событий или приданием нужного колорита описываемому.

Так, художественное переложение притчи «Господь Скорбящий», входящей в «Разрушение Второго храма» Агады, требует от поэта и номинации локуса, где Бог испытывает глубокую печаль. Ср. в Агаде: «место есть у Господа, где он плачет, и "Мистарим" (тайники) название его» [5; с. 195] –

у И.А. Бунина: И отошел с покинутого трона / К тем тайникам, чье имя – Мистарим, / И плакал там о гибели Сиона, / Для Ангелов Служения незрим [3; с. 385].

Или другой пример. Картины безжизненной пустыни создают в затуманенном сознании человека «мираж зеркальный», уносящий его душу далеко, в рай, где в тенистых садах протекает река изобилия Аль-Каусар, воды которой белее снега и слаще меда [6; с. 373, 628]: А там течет, там льется за туманом / Река всех рек, лазурная Ковсерь, / И всей земле, всем племенам и странам / Су-

лит покой. Терпи, молись – и верь («Ковсерь») [3; с. 125]. Подобное пиететное отношение к садам, дарующим прохладу, к источникам пресной воды характерно для ислама – религии, зародившейся в засушливой местности. Использование И.А. Буниным коранических образов при описании природноклиматических реалий позволяет ему передать дух истинной веры.

В-третьих, мифотопонимы в поэзии И.А. Бунина способны иметь определенную эстетическую нагрузку, служить средством художественной выразительности.

Всобранной нами картотеке отмечены примеры, в которых объект сравнения представлен мифотопонимом или включает его в свой состав. Так, экзотическая природа Цейлона вызывает у поэта ассоциации с райскими кущами: Все дико и прекрасно, как в Эдеме: / Торчат шипы акаций, защищая

/Узорную нежнейшую листву, / Цветами рдеют кактусы, сереют / Стволы в густых лианах...

(«Цейлон») [3; с. 321], в то время как прекрасные сады древнеперсидского Шираза уподобляются им садам мифического города Ирама, который, согласно Корану, якобы существовал в Южной Аравии и был уничтожен Аллахом за грехи и неверие его жителей [6; с. 560]: Сад в эту ночь – как сад Ирема («Розы Шираза») [3; с. 224]. Обжигающие солнечные лучи рождают в воображении автора образ ис-

пепеляющего огня преисподней: В шелках песков лишь сизые полыни / Растит аллах для кочевых отар, / И небеса здесь несказанно сини, / И солнце в них – как адский огнь, Сакар («Ковсерь») [3;

с. 125].

Всвоих лирических произведениях И.А. Бунин следует за сложившимися в мифологорелигиозных первоисточниках способами художественного освоения мира, применяет разработанную в них систему образов.

Например, раскрывая участь, которая постигнет Иерусалим за отступление от Господа, поэт использует устоявшийся символ – город Содом, жители которого были крайне грешны, распутны и

258

Лингвокультурные универсалии в мировом пространстве: материалы II международной научноу конференции

злы и навлекли на себя грозный и праведный Божий суд [7; с. 609]: И падет / Сион во прах, зане язык его / И всякое деянье – срам и мерзость / Пред господом, и выраженье лиц / Свидетельствует против них, и смело, / Как некогда в Содоме, величают / Они свой грех («Из книги пророка Исаии») [3;

с. 410]. В соответствии с библейским текстом мифологическое пространство у И.А. Бунина способно к персонификации, к наделению его свойствами живого существа: И я взглянул: конь бледен, / На нем же мощный всадник – Смерть. И Ад / За нею шел, и власть у ней была / Над четвертью земли, да умерщвляет / Мечом и гладом, мором и зверями («День гнева») [3; с. 168].

В заключение отметим, что мифотопонимы в поэзии И.А. Бунина несмотря на невысокую частотность употребления обладают высоким художественным потенциалом, выполняя в анализируемых стихотворениях разнообразные функции (номинативную, эстетическую, изобразительную).

Библиографический список

1.Суперанская А.В. Общая теория имени собственного. М.: Наука, 1973. 366 с.

2.Русская ономастика и ономастика России. Словарь / Под ред. О.Н. Трубачева. М.: Школа-Пресс, 1994.

288 с.

3.Бунин И.А. Собрание сочинений в 6 томах. Т. 1: Стихотворения 1888–1952. Переводы. М.: Художественная литература, 1987. 687 с.

4.Агапкина Т.А., Березович Е.Л., Сурикова О.Д. Имена камней в заговорах восточных славян. М.: РАН,

2020. 76 с.

5.Агада. Сказания, притчи, изречения талмуда и мидрашей / Перевод С.Г. Фруга. М.: Раритет, 1993.

319 с.

6.Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2-х тт. / Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Сов. энциклопедия, 1991. Т.1.

А– К. 671 с.

7.Библейская энциклопедия. М.: ЛОКИД-ПРЕСС, РИПОЛ классик, 2005. 768 с.

References

1.Superanskaya A.V. General theory of proper names. M.: Nauka, 1973. 366 p.

2.Russian onomastics and onomastics of Russia. Dictionary / Ed. O.N. Trubachev. M.: School-Press, 1994.

288 p.

3.Bunin I.A. Collected edition in 6 volumes. V. 1: Poems 1888-1952. Translations. M.: Khudozhestvennaya literatura, 1987. 687 p.

4.Agapkina T.A., Berezovich E.L., Surikova O.D. The names of stones in the incantations of the Eastern Slavs. M.: RAS, 2020.76 p.

5.Haggadah. Legends, proverbs, sayings of the Talmud and Midrash / Translation by S.G. Frug. M.: Raritet, 1993. 319 p.

6.Myths of the peoples of the world. Encyclopedia: in 2 vols. / Ch. ed. S.A. Tokarev. M .: Sov. encyclopedia, 1991. V.1. A – K. 671 p.

7.Bible Encyclopedia. M.: LOKID-PRESS, RIPOL classic, 2005. 768 p.

259