295_p1785_D6_8904

«Второе рождение» – это пробуждение. В книге «СМЖ» любовь тоже связана с возрождением, возвра-

щением к жизни: «Как с полки, жизнь мою достала // И пыль обдула» («Из суеверья»); «Так пел я, пел и умирал. // И умирал, и возвращался // К ее рукам, как бумеранг, // И – сколько помнится – прощался»

(«Любить, – идти, – не смолкнул гром…»). Угасание чувства ведет к забытью: «Лучше вечно спать,

спать, спать, спать // И не видеть снов» («Ко-

нец»). Тема сна активно разрабатывается Пастернаком во «ВР». Лирический герой на грани сна и бы-

ли: «Я просыпаюсь. Я объят // Открывшимся. Я на учете» («Вторая баллада», 1930). Сон – та грань (как зеркало в «СМЖ»), которая отделяет реальный мир от истинного, пустое существование от плодотворной жизни. Чувство дает поэту возможность творить: «Я шлю вас, значит, я люблю» («Стихи мои, бегом, бегом…», 1932), – обращается лирический герой к своим стихам. А творить можно только там, где есть простор, возможность, то есть в том первоначальном хаосе, в котором пульсирует энергия жизни. Поэтому поэт «вникает на ощупь в до-

подлинной повести тьму» («Кругом семенящейся ва-

той…», 1931).

Мир этот только кажется вне времени – «Точно там, откупаяся данью, // Длился век, когда жизнь замерла» («Вечерело. Повсюду ретиво…», 1931), на самом деле он восстанавливает память – и вечер, «как встарь», выводит призрак Тамерлана. Время неисчислимо, как и в «СМЖ»: «Какое, милые, у нас

// Тысячелетье на дворе?» («Про эти стихи») – но ощутимо во всеединстве событий. Пространство мира во «ВР» заполнено мраком, тишиной и водой, но образы эти претерпевают некоторые метаморфозы по сравнению с аналогичными образами книги «СМЖ»: мрак здесь не просто мрак ночи, а сон (видение при закрытых глазах); тишина – монотонный звук дождя или падающего снега (различные воплощения творческого начала, образы водной стихии): «Льет дождь. Мне снится: из ребят // Я взят в науку к

41

исполину, // И сплю под шум, месящий глину, // Как только в раннем детстве спят» («Вторая баллада», 1930). «Шум, месящий глину» – шум творения, а исполин – тот самый Бог любви и деталей из «СМЖ», который занят отделкой кленового листа («Давай ронять слова…»).

Творчество открывает истинный мир, скрытый за миром реальным; это выход «из вероятья в правоту» («Опять Шопен не ищет выгод…», 1931). Поэзия – «миров разноголосица», рождающаяся таким чувством, такой любовью, которая в реальности «с трудом выносится» («Красавица моя, вся стать…», 1931). Внешний мир уже не переполнен страстью, но внутренний не теряет трагического перенапряжения. Можно было бы предположить интимизацию чувства жизни, но поэт возвращается к неизбывной теме всеобщего родства: «Я брошен в жизнь, в потоке дней // Катящую потоки рода, // И мне кроить свою трудней, // Чем резать ножницами воду» («Пока мы по Кавказу лазаем…», 1931). Очевидна наметившаяся тема потери личной свободы, невозможная в «СМЖ», но она тут же искупается убеждённостью в преемст-

венности жизни: «Не бойся снов, не мучься, брось. // Люблю и думаю и знаю. // Смотри: и рек не мыслит врозь // Существованья ткань сквозная».

Во «ВР» развиваются те же темы, что волновали Пастернака периода «СМЖ»: тема любви, социальная тема, тема поэзии и творчества. Как и раньше, они преломляются через призму жизненной силы, которая в человеческом понимании называется чувством. Все эти темы взаимосвязаны: причастность к жизни возможна только посредством переживания; сильнейшее из переживаний – любовь – наделяет поэта творческой силой и включает его в единый, не знающий разрывов поток жизни.

Как видим, «ВР» – это не принципиально новое слово в творчестве Пастернака, это продолжение его высказывания. Но почему выход этой книги считается переломным моментом в творческой судьбе поэта? При сохранении основных тем и мотивов, при

42

перекличке образной системы Пастернак ищет другие способы выражения знания о мире, которое ему открывается. «ВР» – связующее звено между насыщенным метафоризмом раннего Пастернака и «неслыханной простотой» позднего («Волны»). Подробно метафора Пастернака будет рассмотрена во второй главе, здесь же важно указать, что под «простотой» Пастернак понимал не односложность, не примитивность высказывания, а освобождение от всего постороннего, очищение откровений жизни от словес-

ной «шелухи»: «Легко проснуться и прозреть, // Словесный сор из сердца вытрясть // И жить, не засоряясь впредь. // Все это – не большая хитрость»

(«Любить иных – тяжелый крест…», 1931). Простота приравнивается органичности.

Стремление к ясности, «оглушающей» очевидности законов бытия связано прежде всего с изменением характера чувства поэта. Экстатическое восприятие первой любви и революционного лета 1917 года сменяется примирением с социальной обстановкой (в период написания книги «ВР») и более спокойным, без эйфории (но не менее трагическим) чувством к новой возлюбленной. Черты романтизма («Памяти Демона») и ницшеанства (имморализм жизни), имеющие место в «СМЖ», уходят в книге «ВР». Здесь лирический герой сам противопоставляет себя

«сверхчеловеку» («…телегою проекта нас переехал новый человек»): его сверхспособностям он отвечает слабостью, т. е. человечностью своих чувств:

«Тогда не убивайтесь, не тужите, // Всей слабостью клянусь остаться в вас. // А сильными обещано изжитье // Последних язв, одолевавших нас» («Когда я устаю от пустозвонства…», 1932).

«ВР» – продолжение книги «СМЖ» в другом историческом контексте. Здесь сочетание личного и социального начал отмечено преодолением страдания. Революция, социальные перемены, требующие какихлибо коренных изменений в обществе, ассоциируются с образом униженной женщины: «О том ведь и веков рассказ, // Как, с красотой не справясь, // Пошли топтать не осмотрясь // Ее живую завязь» («Весен-

43

нею порою льда…» в первоначальной редакции). Революция – это восстание стихий в защиту жизненного женского начала, поэтому лирический герой «рад сойти на нет в революцьонной воле» (там же). С

этих же позиций рассматривается и социализм: «Ты – край, где женщины в Путивле // Зегзицами не плачут впредь…» («Волны»).

Личное и общественное не существуют в лирике Пастернака отдельно: «И вот года строительного плана, // И вновь зима, и вот четвертый год. // Две женщины, как отблеск ламп Светлана, // Горят и светят средь его тягот» («Когда я устаю от пусто-

звонства…», 1932). Философия, этика и эстетика поэта не допускают «раздельности». Условием единства бытия является все та же сила, имманентная характеристика жизни, через которую открывается мир, – любовь: «Но он был любим. Ничего // Не может пропасть. Еще мене – // Семья и талант. От него // Остались броски сочинений» («Еще не умолкнул упрек…», 1931). Это сила-чувство, обладающая творческим потенциалом и утверждающая всеединство и, как следствие, скромное «вседневное наше бессмертье». Тема «вседневного бессмертья» – новый поворот темы жизни.

* * *

Поэтическая онтология Б. Пастернака созвучна представлениям ФЖ о жизни как органической целостности, постигаемой интуитивно и обладающей творческим, волевым началом. Жизнь – основа бытия для Пастернака, это центральное понятие, вокруг которого выстраиваются все остальные аспекты его поэтического мировоззрения. Энергия жизни воплощается в силе, объединяющей всё и всех. Следствием этого всепронизывающего свойства жизни является всеединство её проявлений.

Силу как энергию жизни человек не способен осознать, так как она не поддается рациональному объяснению, но ему дано ощутить причастность к общему бытию через чувства, сильнейшим из которых

44

является любовь – начало объединяющее. Кроме того, сила, присущая всему, в большей степени проявляется в Природе, Боге и Поэте, то есть в том, что напрямую связано с творчеством как преображением, созданием жизни.

Все поэтические образы и мотивы, возникающие еще в раннем творчестве Пастернака (время, пространство, история, природа, бог, поэзия, любовь и т. д.), составляют сложную систему перекличек и художественных метаморфоз. Такая тесная связь является доказательством единой природы всего в мире, идеи всеединства разных проявлений жизни. Эта мысль, преломляющаяся через данные образы и мотивы, характеризует все творчество Пастернака, доказывая целостность его мировоззрения. И главная тема – тема бессмертия – также возникает уже на раннем этапе. Книга «СМЖ», несмотря на погружённость лирического сознания в настоящее, – одна из первых попыток поэта осознать бессмертие, поскольку образ целостности бытия, когда лирический субъект находит свое отражение в любом явлении мира, является непреложным доказательством бессмертия жизни. Но это бессмертие – не вечная жизнь одного человека, а ощущение слиянности всех жизней в одной, острое переживание мига, равнозначного вечности. Смерть здесь – это не прекращение существования, а погружение в «бассейн вселенной» («Уроки английского»). В лирике 30-х годов («ВР») это положение будет усилено утверждением творческой природы бессмертия.

Вопрос духовного бессмертия – один из центральных в представлениях ФЖ. А потому, говоря о бессмертии в пастернаковском понимании, необходимо рассматривать его в контексте философских положений. Эта тема получит свое развитие в последующих произведениях поэта, эволюционируя от ранних стихотворных сборников к роману «Доктор Живаго».

45

Глава 2

Гносеология Б. Пастернака: познание как открытие единства жизни

2.1. Гносеология философии жизни. Общие положения

Философия жизни абсолютизировала жизнь, что привлекало внимание как ее последователей, так и оппонентов. «При философствовании о жизни одной только жизни еще мало», – говорил Генрих Риккерт, представитель баденской школы неокантианства [119, с. 269]. Нельзя было не заметить, что очень большое значение для ФЖ приобретало понятие имманентности жизни. «Жизнь объявляется собственной “сущностью” мира и в то же время органом его познания. Сама жизнь должна из самой себя философствовать без помощи других понятий, и такая философия должна будет непосредственно переживаться»,

– сказано тем же Риккертом [119, с. 275]. Это несколько негативное, с точки зрения говорящего, отражение сущности ФЖ тем не менее верно указывает на ее основные принципы. Жизнь – первооснова мира, его суть. К истинному познанию можно приблизиться только изучая саму жизнь; никакие другие гносеологические способы (и научные в том числе) не могут объяснить картину мира. Изучать жизнь, в силу человеческих природных данных, можно только через переживание (изживание, вживание).

ФЖ относится к иррациональным философским течениям (как экзистенциализм и др.), которые отрицают научный подход, характеризуются антисциентистской направленностью. ФЖ утверждала приоритет внерациональных способов познания над рациональными. Речь идет об интуиции, понимании, вживании,

46

вчувствовании и т. д. Для представителей ФЖ познавать означало, прежде всего, не умение анализировать и синтезировать, а умение проникать в жизнь, интерпретировать и творить мир. Вот в чем причина отказа от рационалистического познания мира и причина обращения к интуитивнопознавательному методу. На основе этого выявляется оппозиция «понимание» – «объяснение». Объяснить жизнь нельзя, ее можно лишь прочувствовать; только через чувства, вживание можно постичь некоторые ее истины, поскольку абсолютную истину познать невозможно, но стоит к ней стремиться. Максимально приблизить к этому может интуитивное, чувственное познание мира.

В ФЖ интуитивно-познавательный метод полагается как самый верный по той причине, что жизнь дана человеку в непосредственных переживаниях. «В противоположность внешнему восприятию, внутреннее

покоится	на прямом усмотрении, на переживании,
оно дано	непосредственно», – писал В. Дильтей в

«Описательной психологии» (1894) [45, с. 56]. Внешнее восприятие искажает истинный облик мира, и только внутреннее переживание дает плодотворное знание.

Первостепенную роль в познании действительности ФЖ отводила интуиции как способности постижения истины путем прямого ее усмотрения без обоснования с помощью доказательства. Интуиция в понимании представителей ФЖ тесно связана с чувственным аспектом человеческого восприятия. «Чувство жизни выше любой рациональной рефлексии по поводу нее», – писал А. Г. Кутлунин, описывая философскую систему Ницше [74, с. 28]. Для человека значение приобретает только то, что он воспринимает посредством своих чувств. Условно говоря, то, что мы не переживаем, для нас не существует. Интуитивный подход позволяет человеку получить то неоформленное понятие, которое дается нам в переживании. Научный, рациональный подход лишь отда-

47

ляет нас от истинного положения вещей, поскольку он затемняет неоформленные понятия рассудком.

Кроме того, чувственно-интуитивный подход дает, с точки зрения ФЖ, целостную картину жизни. Философ – это тот, кто «воспринимает бытие в целом, обладает чувством целостности жизни» [74, с. 109]. Жизнь – явление неделимое, единое; все в мире является ее составляющими, в том числе время, пространство, человечество, природа. Это не столько предметный мир в привычном для нас понимании, сколько чувственный, интуитивный, поэтому и способы его познания должны быть соответствующие. Способность воспринимать мир как единый живой организм Шпенглер определял как «глубинное переживание», или «переживание глубины», родственное по своим качествам интуиции, сочувствию, созерцанию: «Переживание глубины есть столь же вполне бессознательный и необходимый, сколько и вполне творческий акт, при помощи которого наше “я”, как бы по чьему-то предписанию, получает свой мир» («Закат Европы», 1918–1922) [155, с. 241].

В гносеологическом контексте ФЖ может быть рассмотрена и мировоззренческая позиция Б. Пастернака. Наряду с утверждением ФЖ приоритета внерациональных способов познания, Пастернак стремился не к объяснению мира, жизни, а к слиянию с

ней, к родству: «Казалось	альфой и омегой – // Мы
с жизнью на один покрой; //	И круглый год, в снегу,

без снега, // Она жила, как alter еgo, // И я назвал ее сестрой» («Все наклоненья и залоги…», 1936). Чем ближе, роднее она становится для поэта, тем больше подробностей ему открывается: «Во всем мне хочется дойти // До самой сути. <…> До оснований, до корней, // До сердцевины» («Во всем мне хочется дойти…», 1956). Это не абсолютизация иррациональных методов познания, поскольку поэт вовсе не отвергал рациональные стороны познавательной деятельности. Для него это разные способы освоения мира: «Жить, думать, чувствовать, любить, // Свер-

48

шать открытья». Чувство и осмысление (иррациональный и рациональный компоненты) вместе дают поэту знание.

ФЖ, несмотря на свое порой скептическое отношение к научному познанию и убежденность в несостоятельности научных методов дать верную и целостную картину мира, не отрицала рациональное познание. Интеллект, рацио признавались, считались необходимой составляющей гносеологического процесса наряду с интуитивным познанием, хотя главенствующее место отводилось все же интуиции. Как правило, представители ФЖ подкрепляли свои выводы примерами из разных наук. В наибольшей степени соответствовали их картине мира и могли служить обоснованию их идей науки гуманитарного направления. ФЖ «адаптировала» к своим учениям научные принципы и методы истории, психологии, литературоведения. Особое внимание уделялось также биологии и медицине.

Г. Риккерт, подробно рассматривая ФЖ, выделяет в «модном» течении, как он сам говорил, присутствие «биологистического принципа». Объяснение основывает на том, что биология способна дать «твердые формы жизни» [119, с. 336]. Но в данном случае Риккерт рассматривает жизнь в довольно узком понимании – жизнь как «вегетирование», живую жизнь. В связи с этим возникают его утверждения по поводу ценностной антитезы «болезнь – здоровье». Цель жизни – жизненность, здоровье. Вспомним, что только физически сильный и здоровый человек потенциально мог стать «сверхчеловеком», по воззрениям Ницше. Если, как Риккерт, узко рассматривать понятие жизнь, то в ФЖ оппозиция «болезнь – здоровье» приобретает аксиологическую значимость, упрощенно говоря, становится оппозицией «плохо – хорошо». И здесь, как пишет Риккерт, «философ становится врачом», поскольку «только последний может определить, что хорошо и что дурно» [119, с. 341]. Такое утверждение не может не напомнить нам, что герой романа Б. Пас-

49

тернака Юрий Живаго был доктором, более того – диагностом. В контексте биологистического принципа, с позиций которого Риккерт рассматривает ФЖ, это означает, что Живаго, как никто другой, мог отделить в жизни дурное от хорошего, он был способен давать нравственную оценку себе и другим. Он обладал нравственной интуицией.

А. Г. Кутлунин также доказывает, что ФЖ абсолютизировала биологию и психологию [74, с. 172]. Это имеет свои основания. Во-первых, жизнь в одном из своих значений – это органическая природа, которую изучает биология. Во-вторых, обращение к психологии объясняется тем, что жизнь в представлении ФЖ есть полнота переживаний и процесс ее познания связан именно с переживаниями, чувствами, которые являются предметом изучения психологии. Борис Пастернак в годы учебы на философском отделении также интересовался психологией, о чем говорит его увлечение трудами П. Наторпа.

Но все же все примеры из естественных наук служили философам жизни в первую очередь для подтверждения той мысли, что во главе познавательного процесса стоит «внутренний опыт», «переживание», т. е. иррациональные факторы. Как известно, «чувственная» гносеология соответствует лирическому мировосприятию (и искусству вообще), которое также пытается охватить жизнь в ее целостности через индивидуальные переживания. В связи с этим выделяют особый вид интуиции – творческую. Творческая интуиция – это специфический познавательный процесс, заключающийся во взаимодействии чувственных образов и абстрактных понятий и ведущий к созданию принципиально новых образов и понятий, содержание которых не выводится путем простого синтеза предшествующих восприятий или путем только логического оперирования имеющимися понятиями [142, с. 186]. Для Пастернака это было принципиально важно, поскольку для него искусство соприродно онтологии.

50