Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

двоемирие Гофмана

.docx
Скачиваний:
24
Добавлен:
11.02.2015
Размер:
42.11 Кб
Скачать

двоемирие Гофмана - это возвышенный мир поэзии

и пошлый мир житейской прозы, и если гении страдают, то во всем виноваты

филистеры. На самом деле у Гофмана все не так просто. Эта типичная исходная

логика романтического сознания - уж Гофману-то она знакома досконально, она

им испытана на себе - в его сочинениях отдана на откуп как раз этим его

наивным юношам. Величие же самого Гофмана состоит в том, что он, все это

перестрадав, сумел возвыситься над соблазнительной простотой такого

объяснения, сумел понять, что трагедия художника, не понятого толпой, может

оказаться красивым самообманом и даже красивой банальностью - если дать

этому представлению застыть, окостенеть, превратиться в непререкаемую догму.

И с этой догматикой романтического самолюбования Гофман тоже воюет - во

всяком случае, он истово, бесстрашно ее анализирует, даже если приходится,

что называется, резать по живому.

Его юные герои - все, конечно, романтические мечтатели и воздыхатели.

Но все они изначально погружены в стихию той ослепительной и вездесущей

иронии, непревзойденным мастером которой был Гофман. Когда в "Крошке Цахесе"

влюбленный Бальтазар читает чародею Альпанусу свои стихи ("о любви соловья к

алой розе"), тот с уморительной авторитетностью квалифицирует этот

поэтический опус как "опыт в историческом роде", как некое документальное

свидетельство, написанное к тому же "с прагматической широтой и

обстоятельностью". Ирония здесь тонка, как лезвие, а предмет ее -

романтическая поэзия и поза. Поистине, космическую сторону вещей от

комической отделяет один свистящий согласный, как метко скаламбурит позже

Набоков.

Ирония преследует героев Гофмана, как Немезида, до самого конца, даже

до счастливой развязки. В том же "Крошке Цахесе" Альпанус, устроив

благополучное воссоединение Бальтазара с его возлюбленной Кандидой

("простодушной"!), делает им свадебный подарок - "сельский дом", на

приусадебном участке которого произрастает "отменная капуста, да и всякие

другие добротные овощи"; в волшебной кухне дома "горшки никогда не

перекипают", в столовой не бьется фарфор, в гостиной не пачкаются ковры и

чехлы на стульях... Идеал, воплотившись в жизнь, по лукавой воле Гофмана

оборачивается вполне филистерским уютом, тем самым, которого чурался и бежал

герой; это после-то соловьев, после алой розы - идеальная кухня и отменная

капуста! В повести "Золотой горшок" именно этот

"заглавный" сосуд предстает в качестве символа исполнившегося романтического

стремления; снова кухонная атрибутика - как и уже упоминавшиеся "бутылка

арака, несколько лимонов и сахар" Энтузиастам предлагается варить в

обретенном ими дефицитном горшке то ли романтический пунш, то ли суп.

Правда, тут "грехи" гофмановских героев еще невелики, и от таких

насмешек эти мечтатели ничуть не становятся нам менее симпатичны; в конце

концов, все эти авторские подковырки можно воспринять и как ироническую

символику непреступаемости земного предела: герои тяготятся цепями

прозаического мира "существенности", но сбросить их им не дано, даже и с

помощью волшебства. Однако проблема тут не только в земном пределе: Гофман

метит именно в само романтическое сознание, и в других случаях дело

принимает гораздо более серьезный, роковой оборот.

Этот выпад, как легко почувствовать, куда убийственней, чем насмешки

над юношеским донкихотством Ансельма или Бальтазара. Гофман, конечно, судит

не целиком с "трезвых" позиций внешнего мира, в стан филистеров он не

переметнулся; в этой повести есть блистательные сатирические страницы,

повествующие о том, как "благомыслящие" жители провинциального городка не

только принимают куклу в свое общество, но и сами готовы превратиться в

автоматы. Но первым-то начал ей поклоняться романтический герой, и не

случайно эта гротескная история кончается его подлинным сумасшествием.

Причем на этот раз логика хозяйничанья "темной силы" приводит уже и к

преступной черте: лишь силой удерживают обезумевшего Натанаэля от убийства

Клары.

Это, конечно, "история болезни"; описываемое здесь сознание неспособно

к верному, тождественному восприятию мира, ибо оно, выражаясь

по-современному, романтически закомплексовано. В свое время гофмановский

поворот проблемы очень верно описал наш Белинский, высоко ценивший немецкого

писателя: "У Гофмана человек бывает часто жертвою собственного воображения,

игрушкою собственных призраков, мучеником несчастного темперамента,

несчастного устройства мозга".

КАРЕЛЬСКИЙ

Одним из существеннейших компонентов поэтики Гофмана, как и ранних романтиков, является ирония. Причем в гофмановской иронии как творческом приеме, в основе которого лежит определенная философско-эстетическая, мировоззренческая позиция, мы можем четко различить две основные функции. В одной из них он выступает как прямой последователь иенцев. Речь идет о тех его произведениях, в которых решаются чисто эстетические проблемы и где роль романтической иронии близка той, которую она выполняет у иенских романтиков. Романтическая ирония в этих произведениях Гофмана получает сатирическое звучание, но сатира эта не имеет социальной, общественной направленности. Примером проявления такой функции иронии является новелла «Принцесса Брамбилла» - блестящая по своему художественному исполнению и типично гофмановская в демонстрации двуплановости его творческого метода. Вслед за иенцами автор новеллы «Принцесса Брамбилла» считает, что ирония должна выражать «философский взгляд на жизнь», т. е. быть основой отношения человека к жизни. В соответствии с этим, как и у иенцев, ирония является средством разрешения всех конфликтов и противоречий, средством преодоления того «хронического дуализма», от которого страдает главный герой этой новеллы актер Джильо Фава.

В русле этой основной тенденции раскрывается другая и более существенная функция его иронии. Если у иенцев ирония как выражение универсального отношения к миру становилась одновременно и выражением скептицизма и отказа от разрешения противоречий действительности, то Гофман насыщает иронию трагическим звучанием, у него она заключает в себе сочетание трагического и комического. Основной носитель иронического отношения к жизни у Гофмана - Крейслер, «хронический дуализм» которого трагичен в отличие от комичного «хронического дуализма» Джильо Фава. Сатирическое начало иронии Гофмана в этой функции имеет конкретный социальный адрес, значительное общественное содержание, а потому эта функция романтической иронии позволяет ему, писателю-романтику, отразить и некоторые типичные явления действительности («Золотой горшок», «Крошка Цахес», «Житейские воззрения Кота Мурра» - произведения, наиболее характерно отражающие эту функцию иронии Гофмана). [69]

  1. ^ Двоемирие в сказках Гофмана.

Герои Гофмана чаще всего люди искусства и по своей профессии - это музыканты или живописцы, певцы или актеры. Но словами "музыкант", "артист", "художник" Гофман определяет не профессию, а романтическую личность, человека, который способен угадывать за тусклым серым обликом будничных вещей необычный светлый мир. Его герой - непременно мечтатель и фантазер, ему душно и тягостно в обществе, где ценится только то, что можно купить и продать, и только сила любви и созидающей фантазии помогает ему возвыситься над окружением, чуждым его духу. С таким героем мы встречаемся и в повести "Золотой горшок", которую автор назвал "сказкой из новых времен". Герой повести студент Ансельм - предмет всеобщих насмешек. Он раздражает обывателей, среди которых живет, своей способностью грезить наяву, неумением рассчитывать каждый шаг, легкостью, с какой он отдает последние гроши. Он живет как бы в двух мирах: во внутр.мире своих переживаний и в мире повседневной реальности. Конфликт мечты и реальности принимает гротескно-комический характер. Но автор любит своего героя именно за эту неприспособленность к жизни, за то, что он не в ладу с миром материальных ценностей. В произведении воплощается один из основных принципов романтизма- двоемирие. Два мира – реальный и нереальный(Атлантида), добро и зло и т д. Двоемирие реализуется в образах зеркала, которые в большом количестве встречаются в повести: гладкое металлическое зеркало старухи-гадалки, хрустальное зеркало из лучей света от перстня на руке архивариуса Линдгорста, волшебное зеркало Вероники, заколдовавшее Ансельма. Не случайно одно из злоключений Ансельма, нечаянно опрокинувшего корзину уличной торговки, и оказывается началом чудесных происшествий, в результате которых его ожидает необыкновенная судьба. Юноша вовсе не равнодушен к простым жизненным благам, однако по-настоящему он стремится только к миру чудес, и этот мир с готовностью открывает ему свои тайны В филистерской среде, где живут герои Гофмана, царствует расчет. Он накладывает отпечаток и на фантазию и на любовь - на тот идеальный мир человека, который романтики противопоставляли действительности. Гофман понимал, что эта действительность сильна, что идеал под ее воздействием постепенно блекнет и принимает ее окраску. Вся повесть "Золотой горшок" словно пронизана мягким золотистым светом, смягчающим нелепые, непривлекательные фигуры обывателей. Действительность еще не вызывает у Гофмана горького чувства. Ведь подлинный "энтузиаст" Ансельм сумел устоять перед ее дешевыми приманками. Он сумел поверить в невероятное настолько, что оно стало для него реальностью, он преодолел притяжение унылой житейской прозы и вырвался из ее круга. "Ты доказал свою верность, будь свободен и счастлив", - говорит Гофман своему герою. Создавая сказочный мир, Гофман словно помещает человека в особую среду, в которой обнажаются в нем не только контрастные лики Добра и Зла, но едва уловимые переходы от одного к другому. И в сказке Гофман, с одной стороны, в масках и через маски Добра и Зла оживляет полярные начала в человеке, но с другой - развитие повествования снимает эту четко обозначенную в начале сказки поляризацию.

  1. ^ Сатирическое начало в сказках Гофмана.

Эрнст ТеодорАмадей Гофман(1776-1822). К концу 10-х годов в творчестве писателя наметились новые тенденции, выразившиеся в усилении общественной сатиры в его произведениях, обращении к явлениям современной общественно-политической жизни. Его символико-фантастическая повесть-сказка «Крошка Цахес по прозванию Циннобер» (1819) носит ярко сатирический характер. В «Ночных рассказах», в сборнике «Серапионовы братья», в «Последних рассказах» Гофмана то в сатирическом, то в трагическом плане рисует конфликты жизни, романтически трактуя их как извечную борьбу светлых и темных сил. Невероятна история маленького уродца Цахеса. Фея наделил его тремя золотыми волосками, и он приобрел чудесное свойство: отныне Цахесу приписывали все хорошее, что делали окружавшие его люди, а за все дурное, что совершал он, отвечали другие. В такой фантастической форме дано гениальное предвосхищение одной из закономерностей капиталистической системы: тот, кто владеет золотом, присваивает себе и труд и таланты других. Цахес — полнейшее ничтожество, лишенное даже дара внятной членораздельной речи, но с непо­мерно раздутым чванливым самолюбием, отвратительно уродливый внешне,— в силу магического дара феи Ро-забельверде выглядит в глазах окружающих не только статным красавцем, но и человеком, наделенным выдаю­щимися талантами, светлым и ясным умом. В короткое время он делает блестящую административную карьеру: не закончив курса юридических наук в университете, он становится важным чиновником и, наконец, всевла­стным первым министром в княжестве. Такая карьера возможна лишь благодаря тому, что Цахес присваивает чужие труды и таланты — таинственная сила трех золо­тых волосков заставляет ослепленных людей приписы­вать ему все значительное и талантливое, совершаемое другими. Однако несправедливое распределе­ние духовных и материальных благ казалось писателю фатальным, возникшим под действием иррациональных фантастических сил в этом обществе, где властью и бо­гатством наделяются люди ничтожные, а их ничтоже­ство, в свою очередь, силой власти и золота превраща­ется в мнимый блеск ума и талантов. Развенчивание же и свержение этих ложных кумиров в соответствии с ха­рактером мировоззрения писателя приходит извне, бла­годаря вмешательству таких же иррациональных ска­зочно-волшебных сил (чародей Проспер Альпанус в сво­ем противоборстве с феей Розабельверде покровитель­ствующий Балтазару), которые, по мнению Гофмана, и породили это уродливое социальное явление. Сцену возмущения толпы, врывающейся в дом всесильного министра Циннобера после того, как он лишился своего магического очарования, конечно, не следует восприни­мать как попытку автора искать радикальное средство устранения того социального зла, которое символизиру­ется в фантастически-сказочном образе уродца Цахеса. Это всего лишь одна из второстепенных деталей сюжета, отнюдь не имеющая программного характера. Народ бунтует не против злого временщика-министра, а лишь насмехается над отвратительным уродцем, облик которого предстал перед ними в подлинном виде. Гротескна в рамках сказочного плана новеллы, а не социально-символична и гибель Цахеса, который, спасаясь от бушующей толпы, тонет в серебряном ночном горшке.

!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Прежде всего, стоит отметить, что в произведении «Крошка Цахес по прозванию Циннобер»  Гофман изображает два мира - реальный и фантастический, как пишет Гуляев, «сталкивает реальную действительность, лишенную красоты, с миром своей романтической мечты». [26]Герои новеллы, с одной стороны, обычные люди - студенты, чиновники, профессоры, придворные вельможи. И если с ними порой случается нечто странное, они готовы найти этому правдоподобное объяснение. Сказочная же сторона произведения связана с образами феи Разабельверде и мага Проспера Альпануса. Однако волшебным героям приходится приспосабливаться к реальным условиям и скрываться под масками канониссы приюта для благородных девиц и доктора. Уже эта ситуация пропитана нескрываемой и вездесущей гофмановской иронией. Именно этот приём стал «визитной карточкой» писателя. После  выхода в  свет  его  повести «Крошка  Цахес,  по  прозванию  Циннобер» писатель-романтик  Шамиссо назвал его «нашим бесспорно первым юмористом»[27]. Студент Бальтазар - «энтузиаст», романтический герой-мечтатель, недовольный окружающим его обществом филистеров, схоластикой университетских лекций, и находит забвение и отдых лишь в уединении на лоне природы. Он по натуре своей поэт, сочиняет стихи о соловье, вкладывая в устойчивые поэтические образы страсть к красавице Кандиде. Не столь уж важно, талантливы творения Бальтазара или нет, а важно, что ему присуще поэтическое мироощущение.[28] Бальтазар – поэт, он видит окружающих людей такими, каковы они на самом деле, колдовство не может заставить его обмануться и увидеть в Цахесе достойного человека. Потому он и есть истинный романтический герой, что вступает в поединок с негодяем, который похищает все, что попадает в поле его зрения. В связи с таким образом героя Гофман, пользуясь характерной для романтиков иронией, умело обыгрывает такую ситуацию: разочарованный во всём его окружающем Бальтазар ушёл в лес и отчаялся. «В совершенном отчаянии от всего, о чем писал ему друг, Бальтазар убежал в самую чащу леса и принялся громко сетовать.    - Надеяться! - воскликнул он. - И я еще должен надеяться, когда всякая надежда  исчезла,  когда  все  звезды  померкли  и  темная-претемная  ночь объемлет меня,  безутешного?  Злосчастный рок!  Я побежден темными силами, губительно  вторгшимися в  мою  жизнь!  Безумец,  я  возлагал  надежды  на Проспера Альпануса,  что  своим адским искусством завлек меня и  удалил из Керепеса,  сделав так, что удары, которые я наносил изображению в зеркало, посыпались в  действительности на спину Циннобера.  Ах,  Кандида!  Когда б только мог я  позабыть это небесное дитя!  Но искра любви пламенеет во мне все   сильнее  и   жарче  прежнего.   Повсюду  вижу  я   прелестный  образ возлюбленной, которая с нежной улыбкой, в томлении простирает ко мне руки. Я ведь знаю!  Ты любишь меня,  прекрасная, сладчайшая Кандида, и в том моя безутешная,  смертельная мука,  что я не в силах спасти тебя от бесчестных чар,  опутавших тебя!  Предательский Проспер!  Что сделал я  тебе,  что ты столь жестоко дурачишь меня?    Смерклось:  все  краски леса  смешались в  густой серой мгле».[29] Такая ситуация передаёт иронию Гофмана над его героем. Ослеплённый Бальтазар ни капли не ценил того, что для него сделал маг. Он наконец вспомнил о своей безмерной любви к Кандиде – «образованной» девушке, прочитавшей всего пару книг, отличавшейся особой красотой, хотя никто не мог даже вспомнить цвета её волос. Итак, Бальтазар – истинно романтический герой: попав впервые в сложное положение и возомнив себя отшельником, он ушёл в лес. Здесь вспоминается более ранний писатель-романтик – Людвиг Тик, который часто использует мотив отшельничества и уединения. Например, в новелле «Белокурый Экберт» главный герой уходит в незапланированное путешествие после смерти жены и убийства друга, им самим совершённого. Причём на такое уединение его толкает постепенно приходящее сумасшествие: в каждом мужчине Экберт видел своего убитого друга Вальтера. Непосредственно во время отшельничества Экберт встречает старуху, которую ещё в молодости обманула его жена, также став своего рода отшельницей. Старуха открывает герою глаза на многие вещи: оказывается, именно она была и Вальтером и встретившимся Экберту во время путешествия рыцарем, и была связана с его отцом, а погибшая жена Экберта являлась ему сестрой. Как видно, Тик преподносит идею уединения уж точно без иронии. Обстоятельства, вынудившие Экберта стать отшельником, гораздо серьёзнее, чем те, из-за которых ушёл в лес Бальтазар. Также, мотив уединения прослеживается, например, на протяжении всего романа Людвига Тика «Странствования Франца Штернбальда». Главный герой странствует в поисках кровных родителей. Никакие потребности, сокровища или соблазны не могут остановить молодого человека, он ведёт уединённый образ жизни и не остаётся нигде надолго. На протяжении своего пути Франц сталкивается с сугубо серьёзными проблемами и обстоятельствами, то есть ирония у Тика отсутствует. «В "Крошке Цахесе" тоже смешна история мерзкого уродца, с помощью полученных от феи волшебных чар околдовавшего целое государство и ставшего в нем первым министром,  -  но идея, легшая в её основу, скорее страшна: ничтожество захватывает власть путем присвоения заслуг, ему не принадлежащих, а ослепленное, оглупленное общество, утратившее все ценностные критерии, уже не просто принимает "сосульку, тряпку за важного человека", но еще и в каком-то извращенном самоизбиении из недоумка творит кумира».[30] Цахес пользуется волшебными чарами, которые хоть и не были им самим изобретены и претворены в жизнь, как чем-то, само собой разумеющимся – использует их, как только можно. Он задирает нос, считая, что к нему на самом деле есть повод хорошо относиться. А ведь и его самого, и жителей маленького государства обманул не кто иной, как фея Розабельверде. Конечно, ею двигал не злой умысел, а желание помочь маленькому уродцу и его матери – крестьянке Лизе. Кто же дал ей право вводить в заблуждение общество и самого карлика? Естественно, на это у неё никакого права не было, то есть фея воспользовалась своими умениями во вред княжеству и его жителей. Ведь, кто знает, что могло бы стать с государством, у которого был бы такой глупый, заносчивый, необразованный министр. Итак, Розабельверде двигали только добрые побуждения и жалость к карлику. Эта ситуация – также пример иронии Гофмана. Наглая фея, которую вообще с трудом оставили жить в княжестве, злоупотребляет способностями, данными ей свыше. А права управлять чужими судьбами никто ей не давал ни свыше, ни откуда-либо ещё. Но, опять же, к уродцу Цахесу она относится с материнским трепетом и заботой, а Цахес сам этого не ценит. Так, женщина, наделённая волшебным даром, сумела поставить под угрозу благополучие целого государства ради того, чтобы помочь своему «малышу». Только ирония автора на этом не заканчивается: Розабельверде поддерживает свои чары и каждый девятый день расчёсывает Цахеса волшебным гребнем, то есть никак не может одуматься и помогает «малышу» дальше дурить чиновников и всех окружающих. Действительно, вообще та ситуация, что общество приняло ранее не знакомого ничтожного уродца, увидев в нём прелестного юношу, да ещё возвысило, показательна. Здесь автор иронизирует по поводу любого общества в целом. Порой мы сами создаём кумиров, а потом следуем за ними, как безмозглое стадо. В политике достаточно примеров подобного вознесения не совсем достойных людей – так произошло и в сказке Гофмана. Точнее, ситуация, показанная в сказке, является проекцией на обыденную жизнь, а ведь именно в повседневной жизни мы частенько не задумываемся о подобных вещах. И именно ирония помогает людям понять, в каком положении они находятся, посмотреть на себя со стороны, всё осознать, исправиться. Подобное поклонение ложному кумиру присутствует в пьесе Н. В. Гоголя «Ревизор».[31] В комедии приняли «сосульку, тряпку за важного человека». За важного человека принимают и уродливого ничтожного Цахеса: «… все приняли его за красивого, статного мужчину и превосходного наездника»[32], превозносят его как «умнейшего, учёнейшего, наикрасивейшего господина студента среди всех присутствующих»[33]; ему расточали непомерные похвалы, как превосходнейшему поэту. Он – умнейший и искуснейший чиновник в канцелярии, «… тот самый, что столь прекрасным слогом составляет и столь изящным почерком переписывает доклады…»[34]. Со всех сторон слышится: «Какой талант! Какое усердие!»; «Какое достоинство, какое величие в поступках!»; «Какое творение! Сколько мысли! Сколько фантазии!». «Божественный» Циннобер принимается за «вдохновенного композитора», он – министр! А профессор Мош Терпин заявляет: «Он женится на моей дочери, он станет моим зятем, через него я войду в милость к нашему славному князю…».[35] Здесь вспоминается гоголевский городничий с его отношением к Хлестакову. Как отметил Н. Я. Берковский, «по своему сверхничтожеству Цахес является как бы предчувствием нашего Ивана Александровича Хлестакова: когда в послеобеденный час тот начинает похваляться перед уездным обществом, то эта сцена некоего цахизма; если угодно, подобно Цахесу, Иван Александрович замещает в своих рассказах все высокие должности и авторствует при всех прославленных сочинениях».[36] Далее, Гофман обыгрывает обряд назначения я Циннобера министром. Крохотное княжество не может проводить какую-либо самостоятельную политику. Гофман пользуется любым случаем, чтобы высмеять мизерный характер деятельности в карликовых немецких государствах;  так, семь дней напролёт заседал Государственный совет при Барсануфе, чтобы приладить орденскую ленту к уродливой фигуре Цахеса. Членам капитула орденов, чтобы не перегружать их мозги, за неделю до исторического заседания запретили думать, а в ходе его во дворце «все ходили в толстых войлочных туфлях и объяснялись знаками». Даже если взглянуть на саму ту ситуацию, когда Циннобера сделали министром, то можно увидеть, что главный прём в ней – это ирония. В ней иронии подвержены и система назначения чиновников, их инициация, сам князь, Циннобер, а также все присутствующие поддакивающие чиновнички. Также примечательно то, как после долгих раздумий комиссия выносит всего лишь решение пригласить портного, на которого далее надевают практически такую же ленту как у Циннобера. Сам Циннобер, опять же, не умеет даже читать, что лишний раз свидетельствует о необразованности и неприспособленности чиновников к жизни. Романтической иронии в «Крошке Цахесе» подвергнута вся система феодальной государственности: ее духовная и материальная жизнь, жалкие потуги на реформы с большими претензиями, система чинов, капитул орденов. Такая ирония направлена на осмеяние филистерского мира и героя-филистера, а также на осмеяние романтического энтузиазма и самого героя-романтика. Могучим средством критики  смехом является романтический гротеск, который в известной мере был «…реакцией на те элементы классицизма и Просвещения, которые порождали ограниченность и одностороннюю серьезность этих течений: на узкий рассудочный рационализм, на государственную и формально-логическую авторитарность,   на стремление к готовности, завершенности и однозначности, на дидактизм и утилитаризм просветителей, на наивный или казенный оптимизм и т.п.».[37] Само введение просвещения в страну имеет ярко выраженную ироническую подоплёку: князь просто в один прекрасный день объявляет жителям о том, что просвещение введено. Он приказывает развесить об этом объявления (причём отпечатанные большими буквами), вырубить  леса, сделать реку судоходной,  развести картофель,  улучшить сельские школы, насадить акации  и  тополя,  научить юношество распевать на два голоса утренние и  вечерние молитвы,  проложить шоссейные дороги и привить оспу.[38] Также князь считает, что из государства надлежит изгнать всех людей опасного образа мыслей,  кои глухи к  голосу разума и совращают народ на различные дурачества. Как все эти меры могли поспособствовать реальному просвещению, непонятно. Ирония преследует героев Гофмана до самого конца, даже до счастливой развязки. Альпанус, устроив благополучное воссоединение Бальтазара с его возлюбленной, делает им свадебный подарок - «сельский дом», на приусадебном участке которого произрастает отменная капуста, в волшебной кухне никогда не перекипают горшки, в столовой не бьётся фарфор, в гостиной не пачкаются ковры. «Идеал, который, воплотившись в жизнь, по лукавой воле Гофмана оборачивается вполне филистрическим уютом, тем самым которого чурался и бежал герой; это после соловьёв, после алой розы - идеальная кухня и отменная капуста!»[39] Тут, пожалуйста, в повести кухонная атрибутика. «Оставаясь верным принципам романтического жанра, писатель, может быть незаметно для себя, вносит в него существенные коррективы».[40]  И действительно, мы можем видеть, что в повествование входят элементы реальной жизни - автор помещает действие сказки в узнаваемые житейские обстоятельства (немецкие имена большинства героев; съестные припасы типичны для Германии: пумперникель, рейнвейн, лейпцигские жаворонки). Изображая сказочное карликовое государство,  Гофман воспроизводит порядки многих немецких государств. Так, например, перечисляя важнейшие просветительские акции, включает в этот перечень то, что действительно делалось в руссии по приказанию короля Фридриха II. Основной для каждого романтика конфликт – разлад между мечтой и действительностью, поэзией и правдой – принимает у Гофмана безысходно трагический характер, но писатель-романтик, с одной стороны, маскирует, а с другой, - подчёркивает всю трагичность ситуаций, описанных в его новелле, при помощи иронии