Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Паперно И. Семиотика поведения. Чернышевский

.pdf
Скачиваний:
524
Добавлен:
12.02.2015
Размер:
667.32 Кб
Скачать

Кафедра русской литературы. Научные статьи

Паперно И.1 Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма /Авториз. пер. с

англ. Т.Я. Казачинской.- М.: Новое лит. обозрение, 1996.- С.

137-183.

Часть III

Тексты

Опыт «примирения с действительностью», который Чернышевский испытал в женитьбе, был систематически эксплицирован и объективирован в его сочинениях. В них он ставил перед собой огромную задачу — разработать конкретные приемы мысленного овладения действительностью и контроля над ней. Первые шаги на пути к этой задаче были сделаны в его магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» (1853), где вопрос о действительности был поставлен прямо и разрешался в философическом ключе. В течение последующего десятилетия Чернышевский продолжал работать над этой задачей в своих научных статьях. На этой стадии своей деятельности он экспериментировал также с различными профессиональными ролями, которые помогли бы ему довести до общества свою систему. В конце концов, он воплотил модель взаимодействия человека с действительностью в романе «Что делать?»

(1863).

ДИССЕРТАЦИЯ: ИДЕАЛ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В мае 1853 года, через несколько недель после свадьбы, Чернышевский возвратился в Санкт-Петербург. Как он и предполагал, он тотчас погрузился

1 Ирина Ароновна Паперно (р. 1952), русский филолог, литературовед, историк, культуролог, профессор кафедры славистики Калифорнийского университета в Беркли.

в деятельность и, готовясь к академической карьере, начал работать над магистерской диссертацией, которую закончил через несколько месяцев. Философски работа была продуктом лево-гегельянской эстетической школы и испытала на себе сильное влияние Фейербаха. Среди ее источников были также и русские последователи этой школы: Валерьян Майков, с 1846 года главный критик «Отечественных записок», и отчасти Виссарион Белинский, чье влияние на Чернышевского в большой степени сказалось позднее, в период его работы в журнале «Современник» [1]. Диссертация была задумана как философское кредо Чернышевского и как манифест новой — материалистической — эстетики. В таком ключе она и была принята радикальной молодежью. Действительность, утверждал Чернышевский, выше идеала. Следовательно, реальная жизнь выше искусства. Отсюда следовало, что красоту нужно искать не в искусстве, а в реальной жизни: «Прекрасное есть жизнь». В диссертации отражен новый этап в отношениях Чернышевского к действительности, наступивший с женитьбой. Примирение с действительностью, которое связывается в диссертации с отказом от философского идеализма и разрабатывается в эстетических категориях, является результатом проекции личного опыта в область метафизических построений. Сопоставление диссертации Чернышевского с его юношескими дневниками обнаруживает поразительные совпадения.

В диссертации отказ от идеализма в пользу действительности означает отказ от поисков идеала: «Мнение, будто человеку непременно нужно «совершенство»— мнение фантастическое» (2:35). Стремление к абсолютному совершенству — к предмету, который совмещал бы все возможные достоинства и был чужд всех недостатков, — это признак человека с холодным сердцем, утверждает автор. Воображение, усматривающее во всем недостатки и ничем не удовлетворяющееся, следует считать «болезненным»; «здоровый человек» не упрекает действительность в том, что она не такова, «как следует быть». Неудовлетворенный человек потворствует своему воображению, но здоровый человек перестает гоняться за идеалом с появлением удовлетворения, достигнутого в действительности: «Желания раздражаются мечтательным образом до горячечного напряжения только при совершенном отсутствии здоровой, хотя бы и простой пищи. Это факт, доказываемый всей историей человечества и испытанный на себе самом всяким, кто жил и наблюдал себя» (2:36).

Чернышевский почерпнул эту идею у Майкова — в его интерпретации Фейербаха [2]. В студенческие годы она произвела на него глубокое впечатление (1:248), и ей он остался верен и в диссертации. Как настоящий позитивист, он обращается к конкретному человеческому опыту — опыту, нашедшему отражение в его дневниках, где он описывал скудость, бедность и одиночество своих студенческих лет, лишенных чувственных радостей, когда, предаваясь «горячечным» порывам нездорового воображения (как он, по-видимому, думал теперь), он грезил о женщине, у которой нос и брови были бы в точности такими, «как следует быть», о женщине гениальной, подобной которой не знала история. И в эти годы он не считал себя «здоровым человеком». В силу того, что он «воспитался в пеленках», «не жил, как другие», «не любил», «не испытал жизнь», «развитие приняло, может быть, ложный ход» — так судил Чернышевский, наблюдая себя в дневниках (1:49-50).

В диссертации красота как эстетическая категория отождествляется с понятием женской красоты: «Ощущение, производимое в человеке прекрасным, — светлая радость, похожа на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас существа. Мы бескорыстно любим прекрасное, мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека» (2:9). Утверждение, что ощущение от созерцания прекрасного сравнимо с тем, которое наполняет человека в присутствии любимого существа, обосновывается чисто риторически. Чернышевский утверждает: «Мы любим прекрасное». Затем добавляет: «Мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека». Из этого следует, что красота — это любовь, и более того — любовь к женщине. Затем Чернышевский замечает, что главное, что любят люди, — это «жизнь». Из этого следует вывод, что «прекрасное есть жизнь». На протяжении всей диссертации поиски красоты предпринимаются преимущественно в области женской красоты, которая представляет понятие «жизнь», или «действительность». Некоторые читатели заметили, что такое увлечение эстетикой женской красоты было связано с личной жизнью самого Чернышевского. Так, внучка Чернышевского комментирует: «Образ Ольги Сократовны незримо присутствует на этих страницах как выражение основного тезиса «Прекрасное — есть жизнь». Это обстоятельство не укрылось и от внимания его научного руководителя,

профессора А. В. Никитенко, который написал на полях: «Слишком много о любви» [3].

Отказавшись от оценки действительности посредством абстрактного идеала, Чернышевский разоблачает в диссертации и другие рациональные построения, к которым он прибегал до женитьбы. С ноткой горечи он признается, что найти женщину идеальной красоты — просто не реально: «наилучшая красавица, конечно, одна в целом свете, — и где же отыскать ее?» (2:40). Он отвергает также мысль, будто на прекрасном в целом лице черты могут быть не идеальны:

«Обыкновенно, если лицо не изуродовано, то все части его бывают в такой гармонии между собою, что нарушать ее значило бы портить красоту лица. Этому учит нас сравнительная анатомия. Правда, очень часто случается слышать: «как хорошо было бы это лицо, если бы нос был несколько приподнят кверху, губы несколько потоньше» и т. п., — нисколько не сомневаясь в том, что иногда при красоте всех остальных частей лица одна часть его бывает некрасива, мы думаем, что обыкновенно, или, лучше сказать

— почти всегда, подобное недовольство проистекает или от неспособности понимать гармонию, или от прихотливости, которая граничит с отсутствием истинной, сильной способности и потребности наслаждаться прекрасным»

(2:56).

Это длинное рассуждение содержит в себе явные переклички с теми дневниковыми записями, где Чернышевский выражает беспокойство, что та или иная черта лица его возлюбленной не совершенна (нос или «линия между подбородком и шеей» кажется «не так, как должно»; 1:76, 134). В диссертации он объявляет такие опасения следствием недостаточно развитого эстетического чувства — то есть эмоциональным дефектом, который он часто приписывал себе. Он также отвергает практику сравнения женского лица с портретом как критерием красоты. «Как, неужели живое лицо не прекрасно, а изображенное на портрете или снятое в дагерротипе прекрасно?» (2:45), — восклицает он, как будто споря с самим собой, каким он был до женитьбы.

«Математически строго можно доказать, что произведение искусства не может сравниться с живым человеческим лицом по красоте очертаний: известно, что в искусстве исполнение всегда неизмеримо ниже того идеала, который существует в воображении художника. А самый этот идеал никак не

может быть по красоте выше тех живых людей, которых имел случай видеть художник» (2:56).

Абсурдность представлений, которых он прежде придерживался, объявляется общеизвестным фактом, не подлежащим сомнению и, что еще важнее, фактом объективным, научно доказуемым (с помощью сравнительной анатомии и даже математики).

В диссертации утверждается, что действительность — нечто несравненно более высокое, чем идеал. Это факт, и все же, признает Чернышевский, люди порой полагают, будто искусство производит на них большее впечатление, чем действительность. Эту аберрацию сознания он объясняет следующим образом: «Действительность представляется нашим глазам независимо от нашей воли, большею частью невовремя, некстати. Очень часто мы отправляемся в общество, на гулянье вовсе не за тем, чтобы любоваться человеческой красотою» (2:74).

Сам Чернышевский принадлежал к тем редким людям, которые смотрят на действительность с пристальностью критика, оценивающего произведение искусства: он отправлялся на прогулки специально, чтобы наблюдать женскую красоту. И по его мнению, спонтанность восприятия реальной жизни и то обстоятельство, что эмоции пребывают вне сферы волеизъявления, дает искусству преимущество перед действительностью. Искусство представляло для него сферу позитивного знания, в которой качество объектов гарантировано авторитетом общества. А вот перед лицом действительности человек одинок, растерян и смущен — он чувствует себя дезориентированным и безоружным: «для каждого отдельного человека жизнь представляет особенные явления, которых не видят другие, над которыми поэтому не произносит приговора целое общество, а произведения искусства оценены общим судом. Красота и величие действительной жизни редко являются нам патентованными, а про что не трубит молва, то немногие в состоянии заметить и оценить, явления действительности — золотой слиток без клейма» (2:75). Назначение искусства — ставить знак качества на явления действительности, выносить им высший суд, утверждая их ценность и подтверждая самый факт их бытия. В конечном счете, мысль Чернышевского описала круг: начав с утверждения о превосходстве действительной жизни над искусством, он пришел к заключению, что жизнь оценивается, а соответственно переживается через искусство. Такой круг

нередко встречается в его аргументации. Так, он начинает с утверждения, что жизнь, а не искусство является истинным и высшим проявлением красоты. Затем, желая продемонстрировать, что понятие красоты зависит от непосредственного жизненного опыта, он противопоставляет крестьянский и светский идеалы женской красоты (не сознавая, что при этом переходит на уровень идеала). Для простых людей, говорит он, признаки красоты — это крепкое сложение и «румянец во всю щеку», результат физического труда на свежем воздухе. Поселянину «полувоздушная» светская красавица кажется решительно «невзрачна», «производит на него неприятное впечатление», он привык считать «худобу» следствием болезненности или «горькой доли». «Одним словом, в описаниях красавицы в народных песнях не найдется ни одного признака красоты, который не был бы выражением цветущего здоровья» (2:10). Тем самым, он приводит пример не из области жизни, а из области искусства — народной песни. Затем он описывает светский идеал красоты, приводя в качестве примера балладу Жуковского (2:11). Он пользуется образами шекспировских героев (Юлия Цезаря, Отелло, Дездемоны, Офелии), чтобы проиллюстрировать понятие трагического и возвышенного в действительности (2:20). Действительность сливается с литературой. Фактически, порочный круг (действительность объявляется идеалом при том, что идеал — это действительность) содержится уже в исходном тезисе его диссертации: «прекрасное есть жизнь, прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь, какова должна быть она по нашим понятиям» (2:10). Цепь отождествлений и подстановок в диссертации можно представить следующим образом: действительность = женщина (любовь к женщине) = красота (женская красота) = идеал (идеальная красота) = искусство/литература.

ЖИЗНЬ — ЛИТЕРАТУРА — НАУКА

Согласно доктрине, изложенной Чернышевским в его диссертации, назначение литературы — оценивать (и разъяснять) явления действительной жизни, тем самым делая их доступными человеку и катализируя деятельность. Таким образом литература является посредником между человеком и действительностью. Репрезентируя и объясняя жизнь, литература в то же время служит и посредником между человеком и другим

авторитетным судьей явлений действительности — «чистой абстрактной наукой» (4:5). Эта идея была впервые высказана Чернышевским в работе о Лессинге (1856), с которым он отождествлял себя [4]. Если мир художественной литературы представляет собой более ясную, надежную и доступную область деятельности, чем реальность, то мир чистой абстрактной науки оказывается еще одним планом существования, где легко достигается контроль над действительностью и связанная с ним возможность деятельности. В науке, где отношения между объектами выражаются в ясной и однозначной форме математических расчетов и формул, Чернышевский увидел универсальный механизм разрешения жизненных конфликтов.

В своих научных статьях Чернышевский часто обращался к житейским проблемам, имевшим личные коннотации, — таким, как супружеские отношения или пищеварение. Будучи представлены в виде пространных аналогий научных задач, эти ситуации получали разрешение с помощью системы научных аргументов. Типичный пример такого рода встречается в статье «Экономическая деятельность и законодательство» (1859). Чернышевский начинает с того, что перечисляет три меры, необходимые для установления справедливого общественного порядка, и, для примера, выбирает «хоть только одну из них». Этой наугад выбранной мерой является «отнятие привлекательности у порока», и среди многих встречающихся пороков, также случайно, берется «хотя только один порок» — расточительность. Чтобы показать последствия расточительности для общественного порядка, Чернышевский переходит к обсуждению конкретной ситуации — расточительности молодой жены, буквально убивающей мужа, который, трудясь выше сил, должен умереть от чахотки (5:585). Примечательно, что ситуация заимствуется из литературного текста

стихотворения Некрасова «Маша», которое Чернышевский трактует далее как случай из подлинной жизни. Связь с частной жизнью Чернышевского в данном случае очевидна, так как это стихотворение послужило поводом для неприятного инцидента в его семейной жизни. Ольга Сократовна приняла его на свой счет и решила, что, описывая историю Маши и ее мужа, Некрасов имел в виду ее и Николая Гавриловича. Негодованию ее не было предела (15:352). Пытаясь успокоить Ольгу Сократовну, Чернышевский указывал ей

и совершенно справедливо, что это стихотворение было написано до того, как Некрасов познакомился с семьей Чернышевского. И все же у Ольги

Сократовны были все основания полагать, что в ней легко было увидеть некрасовскую Машу.

Вчастной жизни Чернышевский не мог разрешить проблему расточительства жены ни в молодости, ни тогда, когда вернулся из сибирской ссылки. Однако как ученому и как политическому экономисту ему было совершенно ясно, что делать с той проблемой, вернее, с ее литературной модификацией. Причины расточительства жены в стихотворении Некрасова очевидны: это зависть к более состоятельным друзьям, дурное влияние развращенной семьи и изъяны воспитания. Чтобы справиться с женским мотовством, правительство просто должно упразднить эти факторы и, таким образом, приобрести контроль над расточительными женами своих подданных: «Для прекращения мотовства конфисковать все имущества, превышающие известную меру, для прекращения хвастовства именами запретить употребление фамильных имен и приказать, чтобы подданные отличались друг от друга только нумерами, для улучшения характера воспитания брать всех детей по достижению пяти или шести лет из отцовского дома и отдавать в какие-нибудь казармы для малолетних» (5:586).

Вэтом научном труде Чернышевский расправляется с досадным явлением, прибегая к следующей стратегии. Он подставляет литературу на место действительности (в литературном тексте, по крайней мере, все факты налицо и поддаются оценке) и приобретает затем полный контроль над действительностью, трансформируя исходную проблему в объект «научной» абстракции. К проблеме расточительной жены он обращается также и в романе «Пролог». В области художественной литературы конфликт решается путем изменения ситуации, имеющей место в реальной жизни автора, в желательную сторону: Волгин слишком много работает, потому что хочет создать для своей жены комфорт; заботливая и бескорыстная жена, со своей стороны, старается убедить мужа работать меньше и беречь здоровье.

Другим примером того же рода является проблема законности рожденных в браке детей — также выбранная «наугад» и призванная продемонстрировать юридические преимущества общинного землевладения. Эта ситуация, явно имевшая личные коннотации (у Чернышевского были все основания сомневаться в том, что рожденные Ольгой Сократовной дети были от него), обсуждается в той же статье. Вопрос о том, от кого зачаты рожденные женщиной дети — от мужа (вследствие чего они получают

законное право наследовать имущество отца) или от партнера по адюльтеру, подается как пример «материального факта», истинность которого зависит от «бесчисленного множества фактов, обстоятельств и документов, чуждых публичной известности и часто неизвестных даже тому лицу, к которому они относятся» (5:617). В научной статье Чернышевский с легкостью разрешает проблему, применяя к ней принципы науки политэкономии: принцип общинной собственности отменяет необходимость уточнения всех этих подробностей, и вопрос о том, рождены ли дети в законном браке, объявляется абсолютно нерелевантным. «Тут нет вопроса о том, действительно ли Иван Захаров есть Иван Захаров, а не какой-нибудь подкидыш или самозванец, действительно ли Иван Захаров — законный сын Захара Петрова, законен ли был брак Захара Петрова, не было ли других детей у Захара Петрова, не было ли завещания у Захара Петрова, не было ли долгов у Захара Петрова, и так далее, и так далее. До всего этого никому дела нет. Принадлежность участка Ивана Захарова так же ясна для всех и так же бесспорна, как принадлежность ему тех мозолистых рук, которыми он кормит свою семью» (5:618).

В мире абстрактных Иванов и Захаров, или, еще лучше, людей-чисел, чьи взаимоотношения решаются с помощью магии математических формул и управляются универсальными законами утопического общественного порядка, мучительные проблемы повседневного существования волшебным образом разрешаются.

Математические расчеты — главный инструмент Чернышевскогоученого. К количественным подсчетам он обращается с таким упорством, что даже в контексте характерного для того времени увлечения математическими методами и статистикой использование чисел становится отличительной чертой его научного метода и стиля. Предполагается, что расчеты доказывают правильность сделанных в работе утверждений; на самом деле, в некоторых случаях связь между исходным утверждением и следующими за ним расчетами вполне очевидна, в других — совершенно абсурдна. Важна магия цифр сама по себе — расчеты, порою многостраничные, окружают довод аурой беспристрастного доказательства. Вот как, например, Чернышевский доказывает, что кредит зависит от бюджета:

«Пусть каждый рассудит, может ли это быть иначе. 2x2 = 4, это — штука, или нет, не «штука»: будем говорить ученым языком, это — формула

известная, рассмотрим же формулу по-ученому. По-ученому, 4 тут результат, производимый взаимодействием факторов 2x2. Положим теперь...» (7:555).

Подсчеты продолжаются и продолжаются; то же равенство, представлено в виде 2x2 = 1 + 1 + 1 + 1 = 3 + 1 = 5—1 = 7 + 2—5, чтобы доказать, что результат всегда составляет 4. По мнению Чернышевского, эти операции доказывают справедливость его утверждения о неизменной зависимости кредита от бюджета. Произвольность таких подсчетов хорошо видна на ошибках, допущенных Чернышевским в расчетах. Так, неверны подсчеты в двух примерах, приведенных в статье «Капитал и труд». Чернышевскому, работавшему быстро и много, некогда было вычитывать корректуру, он не заметил просчетов и они проникли в печать (они воспроизведены и во всех изданиях полного собрания его сочинений, а самый факт ошибки отмечен в редакторских примечаниях; 7:20).

Манипулирование цифрами, которое Чернышевский использовал как еще один рациональный прием для овладения действительностью, был оправдан популярной позитивистской идеей, приписывавшей математике способность унифицировать и упорядочивать человеческий опыт. Вопрос о применимости математических методов к проблемам психологии, морали и социального поведения стал в 60-е годы в России предметом оживленных дискуссий. Формула «2x2 = 4» была привычным символом позиции нигилистов. «Важно, что дважды два четыре, а остальное все пустяки», — заявляет Базаров. Герой «Записок из подполья» Достоевского (антагонист новых людей), напротив, видит манифестацию своей человеческой сущности

вутверждении, что «дважды два — пять»; это утверждение свободы воли [5].

Вспособности математики дать «всеобъемлющую формулу», которая может объяснить и организовать все, и состоит, по мысли Чернышевского, сущность науки. С характерной горечью он писал в «Антропологическом принципе в философии»: «Естественные науки еще не дошли до того, чтобы подвести все эти законы под один общий закон, соединить все частные формулы в одну всеобъемлющую формулу. Что делать! Нам говорят, что и сама математика еще не успела довести некоторых своих частей до такого совершенства» (7:294).

На протяжении всей жизни Чернышевский неустанно старался создать инструмент для универсального разрешения всех проблем человеческого существования. В ранней молодости такой идеей был perpetuum mobile.