Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Михеева Анна, маг-1. Конспект Островски

.docx
Скачиваний:
26
Добавлен:
22.02.2015
Размер:
202.41 Кб
Скачать

Михеева Анна, маг-1

Конспект статьи Дональда Островски «Монгольские корни русских государственных учреждений»

Источники первой половины XIV в. свидетельствуют о том, что в Московском государстве произошел глубокий разрыв в преемственности институтов. Этот разрыв создал нечто вроде «периодически нарушаемого равновесия» в эволюционном раз­витии государственной системы Руси. Структура государственных уч­реждений, унаследованная от Владимиро-Суздальского компонента Киевской Руси, внезапно прекратила существование, и попутно была основана новая политическая структура, близкая к структуре Кипчак­ского ханства. В первой половине XIV в. московские князья вводили в Московском княжестве мон­гольские политические и военные институты. Последовавшие асси­миляция, модификация и адаптация этих институтов проистекали не из насаждения этой системы монголами, но из намеренного использо­вания московскими князьями административных и военных структур ханства в качестве модели для создания своих собственных админист­ративных и военных структур.

Среди тех, кто отстаивает наличие монгольского влияния на Мос­ковское княжество, нет согласия в вопросе о том, когда и каким обра­зом реализовывалась основная доля этого влияния. Историки соли­дарны, по-видимому, только в том, что это влияние было поздним. Георгий Вернадский утверждает, что «влияние монгольской модели на Московию дало свой полный эффект только после освобождения последней от монголов», то есть после 1480 г. По-видимому, Г. Вернадский подразумевает, что носителями этого монгольского влияния были «сонмы татар», которые «пошли на службу к московским правителям». Карл Витфогель принимает эту концеп­цию отсроченного влияния, которое он расценивает как пе­ресадку в Россию монгольской деспотической концепции, которая, по его мнению, созревает в России лишь позднее, в XVI в. Этот явный «временной разрыв» побудил Александра Янова высмеять и К. Витфогеля, и Г. Вернадского. Ярослав Пеленски пытается избежать идеи «временного разрыва». Он доказывает, что, хотя «московские институциональные изменения и бюрократические реформы сверху были скопированы с монгольско-тюркской модели», «монгольско-тюркская государственная система» была передана в Московское государство через посредничество Ка­занского ханства в 1550-х гг. Я. Пеленски оставляет без ответа воп­рос о том, почему Московская Русь XVI в., процветающее государ­ство-завоеватель, должна была оставить свои успешно функциониру­ющие государственные структуры, чтобы перенять политическую систему государства, которое она только что завоевала. Не рассматри­вает он также и вопроса о том, почему Московскому государству надо было ждать, пока оно завоюет другое государство, чтобы перенять чужие государственные институты.

Чарльз Гальперин, напротив, утверждает, что московские прави­тели «обратились к монгольскому наследию» в кон­це XV - начале XVI вв., чтобы выстроить «полномасштабную уп­равленческую бюрократию», поскольку только тогда «объединение русских земель создало потребность в таковой». Ч. Гальперин упо­минает, что заимствованные в то время институты были более харак­терны «для мировой Монгольской империи XIII века», чем для суще­ствовавших тогда государств, но не дает никакого объяснения этой особенности.

Рассмотрим возможность более раннего влияния монгольских ин­ститутов на русские. С 1240 по приблизительно 1300 гг. большая часть Руси находилась под прямым управлением Кипчакского ханства с баскаками в качестве главных чиновников, ответственных главным образом за сбор налогов и поддержание свободной торговли. Ясных свидетельств, того, что баскаки влияли на трансформацию институтов Руси в течение второй полови­ны XIII в., нет. Когда Московское княжество начало выходить на первое место в Северо-Восточной Руси, постоянно про­живавшие на территории Руси баскаки были заменены даругой, кото­рый помещался в Сарае и направлял деятельность своего представи­теля - великого князя.

К концу периода системы баскачества великие князья московские стали чаще ездить в Сарай и оставались там длительное время, а их сыновей (будущих московских князей) в продолжение большей части тех лет, когда формируется личность человека, ханы содержали в Сарае как залог верноподданнической политики их отцов. В результате великие князья и их сыновья получали из первых рук знания об административных структурах ханства. Только когда московские князья перестали ездить в ханство, после 1430-х гг., московские учреждения начали претерпевать изменения в другом направлении (псевдовизантийском).

Таким образом, в XIV в., когда ханы Кипчакского ханства пре­доставили большую самостоятельность местным властям, и когда великие князья оказались перед необходимостью находить средства для управления территорией, за которую они отвечали, они, естествен­но, перенимали и преобразовывали институты, которые, как они ви­дели, так хорошо работали в Сарае. Трудно представить себе, чтобы московские князья переняли политические институты Константино­поля, с которыми они были мало знакомы, или пытались вернуть­ся к институтам исчезнувшей к тому времени Киевской Руси. Если сравнить политические институты Московско­го княжества и Киевской Руси, мы увидим некоторые сходные черты, но еще больше заметим различий. Почти каждый пример такого сход­ства в учреждениях или обычаях, таких, как система коммуникаций, наследование по боковой (горизонтальной) линии или круговая по­рука, восходит к аналогичным учреждениям и обычаям степи.

Источ­ники XIV в. рассказывают о московских поли­тических институтах и обычаях, близких к тем, что существовали в Сарае. В частности, и Московское княжество, и ханство устанавлива­ли двойные административные структуры, типичные для других тер­риторий, подпавших под власть монголов. Главные институты светс­кой администрации Московского княжества в XIV в. можно рас­сматривать как находящиеся в прямом родстве с институтами Кип­чакского ханства (см. схему). Кроме того, взаимоотношения различ­ных органов внутри этих двух административных систем также во многом совпадают.

Должность дворского при московском дворе соответствовала дол­жности визиря или управляющего ханским дворцом в Сарае. Дворского сменил в Московском царстве Приказ большого дворца. Одна из московских должностей, сохранившая домонгольское на­звание, - тысяцкий - была русским аналогом бекляре-бека, то есть гла­вы войска и ведомства иностранных дел. Как и бекляре-бек в Сарае, московский тысяцкий также заседал в государственном совете, то есть он был эквивалентом карачи-бея. Тот факт, что нам не ясно, тысяцкий или дворский являлся ответственным в отсутствие великого князя, можно рассматривать как характерную черту системы двойной администрации. Последний ты­сяцкий, Василий Вельяминов, умер в 1374 г., и его сменил большой наместник. У нас нет прямых данных о том, что московский тысяцкий обладал судебными полномочиями, однако есть данные о том, что боль­шой наместник выполнял судебную функцию.

Карачи-беи, главы четырех главных родов в Кипчакском ханстве, действовали как государственный совет, высказывая свое мнение и помогая хану в принятии решений. Аналогичный механизм, воз­можно, формировался и в Московском княжестве XIV в., о чем сви­детельствует традиция подписания важных гражданских документов четырьмя светскими лицами. В Московском княжестве этот госу­дарственный совет эволюционировал в Боярскую думу, которая к концу XIV в. не ограничивалась четырьмя членами. Как и в Кип­чакском ханстве, государственный совет в Московском княжестве мог ограничивать власть правителя; он не был просто расширением влас­ти правителя. Административные округа Московского княжества - волость и путь - имели соответствующие эквиваленты в виде тумена и даруги. Пути, которые в конце концов эволюционировали в прика­зы, скорее всего, находились под управлением дворского. В путях господство­вала монгольская канцелярская традиция, что очевидно из использо­вания таких тюркских терминов, как бумага, дефтер, жиковина, каран­даш, как и из применения свитков для записи документов. Верхов­ный символ власти в регалиях великого князя - шапка Мономаха - да­тируется, скорее всего, началом XIV в. и, согласно А.А. Спицыну, «имеет ближайшее отношение к вещам из Золотой Орды». Диплома­тический церемониал Московского княжества отражал монгольскую традицию до XVI в., когда ему на смену пришла псевдовизан­тийская церемониальная традиция.

Другие институты и обычаи, которые мы можем связать с монголь­ской системой, дожили до новейших времен. Термин челобитье, про­шение, является прямой калькой с тюркского bas ur-, что, в свою оче­редь, является калькой с китайского k'ou t'ou. Подача прошения правителю играла важную роль в обеспечении восходящего процесса передачи информации о нуждах русского общества, и опять-таки мож­но предположить, что этот обычай пришел через посредство Кипчак­ского ханства. Преобладала монгольско-кипчакская система на­логообложения, что очевидно из использования таких тюркских тер­минов, как бакшей (государственный служащий), деньги, казна, каз­начей, костка (подушный пошлинный налог), тамга (печать или штем­пель и вид таможенных пошлин) и таможник (чиновник таможни). Десятичная система для целей и налогообложения, и поставки людей в войско также развилась в Московском княжестве в XIV в. Систе­ма почтовых станций дожила в Московском государстве до XVII в. Густав Алеф справедливо указывает на монгольское происхождение этой системы и на ее основание в Северо-Восточной Руси монголами.

Кроме того, в пору монгольского владычества расширилось приме­нение поруки. Хорас Дьюи и Энн Клеймола указывают, что, хотя пору­ка существовала в Киевской Руси, она «была далеко не таким всепроникающим институтом, каким она стала в Московской Руси». Они приписывают это усиление поруки монголам, которые «были носителями восточной модели коллективной ответственности (и по­ручительства) par excellence». Они также предполагают, что монголы оказали влияние на московскую форму политической поруки «свои­ми карательными набегами на восставшие русские города и практи­кой удерживания членов русских княжеских семей в качестве залож­ников». Хотя большая часть наших документальных данных о поруке в Московском государстве датируется временем не ранее кон­ца XV в., Х. Дьюи и А. Клеймола допускают вероятность того, что устные формы поруки существовали и до того.

Наконец, вся система войска и конницы Московского государства основывалась непосредственно на монгольской системе, включая так­тику, стратегию, структуру воинских формирований, вооружение и боевую технику. Г. Вернадский указывает, что в течение «монгольско­го периода... княжеский двор следует рассматривать как краеуголь­ный камень организации русской армии», и что «двор не слишком отличался от орды чингизидских князей». Учреждение должности окольничего особенно показательно. Нам известно, что в XIV и XV вв. окольничий исполнял иную функцию, чем та, которая развилась у него к XVI в. Г. Вернадский доказывает, что до XVI в. эта должность была аналогична букаулу, то есть генералу-интенданту ар­мии Кипчакского ханства. Те, кто станут утверждать, что генерал-интенданты есть во многих арми­ях, должны будут объяснить, почему русское войско было по своей структуре так похоже на войско Кипчакского ханства с его весьма мобильным пятичастным формированием, почему тактика русского войска была похожа на тактику Кипчакского ханства, т.е. основана на системе использования и легкой, и тяжелой кавалерии, и почему броня и вооружение русского войска были похожи на броню и вооружение Кипчакского ханства, включая сложные луки и арканы.

Не только все существенные политические и военные институты и обычаи Московского княжества XIV в., насколько мы можем ре­конструировать их, зеркально копировали политические и военные институты и обычаи Кипчакского ханства, но и взаимоотношения различных институтов внутри той и другой администрации, по-види­мому, были схожими. Отношение великого князя к своим подданным было таким же, как и у хана к его подданным, т.е. основанным на родстве. Великий князь владел всей собственностью, которая находи­лась под его контролем, так же как и хан. В отличие от Киевской Руси, где землевладелец продолжал сохранять свою землю, меняя служ­бу, в Московском княжестве, когда вотчинник оставлял службу вели­кому князю и переходил к другому князю, его собственность возвра­щалась великому князю. Великий князь мог также жаловать собствен­ность в награду за прошлую службу. В отличие от системы европейс­кого феодализма, будущая служба не была условием для пожалова­ния, так же как не требовалось и никакого ответного обязательства от правителя. В монгольском, так же как и в русском обществе, по сути дела, каждый обязан был служить правителю. И не было нужды скреплять это договором.

В течение XIV в. в Московском княжестве формировался клановый политический институт, стоявший в политической иерархии сту­пенью ниже московского правителя и похожий на унгу богол у мон­голов, где статус каждого рода зависел от его отношения к правящей фамилии. Как указала Нэнси Шилдс Коллман, московские родослов­ные простирались не далее приближенных XIV века. Она добавляет: «Даже когда домосковские предки были известны, они не перечисля­лись, т.к. служба предков [например, в Киевской Руси] считалась не имеющей отношения к определению места в среде московской эли­ты».

Вскоре знатные роды в Московском княжестве, так же как и в Кип­чакском ханстве, захватили в свои руки высшие посты в гражданской и военной иерархии. Этот родовой порядок значительно отличался от порядков в Киевской Руси, где за «лакомый кусок» - великокняжеский стол - боролись соперничаю­щие роды и ветви родов, во главе каждого из которых стоял сын ве­ликого князя, и каждый из которых контролировал определенную тер­риторию. В Московском княжестве править могла только одна семья - Даниловичи, так же как в Монгольской империи править могли толь­ко Чингизиды (чаган язин, или белая кость). Когда в 1598 г. умер Федор Иванович, с его смертью пресекся род Даниловичей, но не Рю­риковичей, как это часто утверждают.

В Монгольской империи, как и в Московском княжестве, другие роды (кара язин, или черная кость) не стеснялись в средствах ради близости к правящей фамилии. В Московской Руси этот порядок унгу богол развился в систему мест­ничества. Насколько мне известно, Ф.И. Леонтович был единственным ученым, который доказывал, что происхождение местничества могло восходить к монголам. До сих пор никто не пытался проследить сходство, которое Ф.И. Леонтович нашел между источниками москов­ской и монгольской систем ранжирования родов. Хотя у нас нет более ранних данных о системе местничества, чем сведения о мес­тнических спорах конца XV в., с точки зрения логики, какая-то си­стема ранжирования, основанная на генеалогии, должна была действовать с начала XIV в., когда начали следить за генеалогическими отношениями между некняжескими родами. Внутри московских ро­дов поддерживалась система боковой (горизонтальной) преемствен­ности, т.е. кочевая или степная система. Таким образом, местничество могло представлять собой слияние двух систем: монгольс­кой (пришедшей через посредничество Сарая) системы ранжирования родов и домонгольской, кочевой (пришедшей через посредничество Киева) системы ранжирования отдельных личностей внутри рода.

Правящая фамилия также сохраняла приверженность принципу бокового наследования, пока в 1425 г. Василий II не наследовал своему отцу Василию I, несмотря на то, что у него были живые дяди, которые были следующими по очереди. В результате последова­ла долгая гражданская война, во время которой степной принцип бо­кового наследования пришел в столкновение с принципом, который мы можем применительно к тому времени назвать византийским ди­настическим принципом вертикального наследования. Когда Юрий захватил Москву в 1432 г., он объявил себя великим князем. Монгольский хан решил дело в пользу Василия II, но, вероятно, осно­ванием для решения был не династический принцип. По монгольско­му обычаю любой мужчина из правящей фамилии имел право быть избранным правителем. Применительно к данному случаю в Ни­коновской летописи высказано предположение, что хан Улуг-Мехмед испугался союза между Юрием, крымскими татарами и Литвой. Решение Улуг-Мехмеда в пользу Василия стало вторым в истории слу­чаем, когда монгольский хан своим вмешательством нарушал ради Даниловичей степной принцип бокового наследования. Первый раз это случилось в начале XIV в., когда хан Узбек сделал великим кня­зем Руси своего зятя Юрия Даниловича, несмотря на то, что отец Юрия не был великим князем. Иногда ханы вмешивались и для того, чтобы объявить великим князем тверского князя. Таким образом, мы можем сказать, что до середины XV в. принцип бокового наследования продолжал существовать, но лишь вопреки противодействию правя­щей фамилии. Он завершил свое существование отчасти благодаря решению кипчакского хана.

Провозглашение Василием II своего сына Ивана соправителем в 1449 г. представляло собой явный отход от принципа бокового наследования внутри самой правящей фамилии. Наследование Ива­ном III великокняжеского престола в 1462 г. подтвердило забвение принципа бокового наследования пра­вящей фамилией. Возведение Василием II своего сына в должность соправителя упрочило возможность правителя выбирать своего пре­емника. Хотя известно, что монгольские ханы выбирали себе преем­ников, возведение такого назначенного преемника в должность со­правителя в Московском княжестве было византийским нововведе­нием: факт, ставший очевидным, когда Иван III принял византийс­кий обряд венчания на царство для возведения своего внука Дмитрия в статус соправителя в 1498 г.

Однако степная (или кочевническая) система бокового наследова­ния сохранялась в действии в среде не правящих родов Московской Руси по меньшей мере до 1682 г., когда были сожжены местнические кни­ги. Сравнительно ранний отказ от бокового наследования сделал пра­вящую фамилию сильнее; а сохранение ее, возможно, ослабляло боярс­кие роды.

Формы гражданских и военных институтов Московского княже­ства XIV в. в подавляющем большинстве были монгольского про­исхождения. В течение XV и XVI вв. они видоизменялись, преобразовывались и трансформировались под воздействием различных вли­яний - как внутренних, так и внешних, как под влиянием церкви, так и в результате изменяющихся социально-экономических условий - в институты XVII в. Если мы при­мем ту точку зрения, что Московское великое княжество перенимало монгольские институты уже в первой половине XIV в., нам не при­дется прибегать к гипотезам временного разрыва, отложенного дей­ствия или институциональной бомбы замедленного действия, чтобы объяснить это влияние.

У нас нет прямых данных о таком заимствовании. У нас нет ни од­ного источника того времени, ясно говорящего, что то или иное мос­ковское учреждение было основано на монгольской модели. Однако те, кто утверждают, что Московское княжество не могло заим­ствовать своих институтов у монголов и усматривают некоторое сходство в учреждениях между Московским великим кня­жеством и Европой (например, между дворским в Московском княже­стве и канцлером на Западе), упускают из виду следующий момент: нет данных за этот период о том, что какой-либо московский князь или кто-либо, занимающий высокое положение в Московском княже­стве, путешествовал в Европу или был хотя бы несколько знаком с западными институтами. Однако, если можно доверять летописи, у нас есть прямые свидетельства того, что все русские князья путеше­ствовали в Сарай. Русские князья отправлялись туда также в качестве подданных: факт, который может объяснить, почему они могли бы желать устроить свое государственное управление в подражание сво­им повелителям. Поразительно, как заметила Джанет Мартин, что такое сходство институциональных структур обнаруживают два в значительной степени несопоставимых общества - степное кочевое общество (ханство) и оседлое (Московское княжество).

Однако Московс­кая Русь переняла от монголов не «восточный деспотизм». По утвержде­нию Дэвида М. Фаркуара и Элизабет Эндикотт-Вест, правление ди­настии Юань в Китае не было особенно деспотичным, и у монголов не было традиции деспотизма. Основной характеристикой мон­гольского правления на всем пространстве Азии вплоть до Московс­кого княжества была децентрализация: то, что Беатрис Форбс Манц назвала «разделением и путаницей в обязанностях» при Тимуре. Кроме того, различные татарские ханы были ограничены в своей вла­сти пределами своих государств. Сходные ограничения, кажется, существовали и в Московском великом княжестве в XIV и XV вв.

Предположение, что Московская Русь могла ассимили­ровать и адаптировать институты и обычаи нерусских обществ, ни­коим образом не принижает Московскую Русь или гениальность ее правителей. Напротив, оно показывает прагматизм московских пра­вителей, которые оказались способны перенимать и модифицировать институты и обычаи в соответствии с необходимостью и таким обра­зом восторжествовать над своими соперниками в Северо-Восточной Руси.