Михеева Анна, маг-1. Конспект Островски
.docxМихеева Анна, маг-1
Конспект статьи Дональда Островски «Монгольские корни русских государственных учреждений»
Источники первой половины XIV в. свидетельствуют о том, что в Московском государстве произошел глубокий разрыв в преемственности институтов. Этот разрыв создал нечто вроде «периодически нарушаемого равновесия» в эволюционном развитии государственной системы Руси. Структура государственных учреждений, унаследованная от Владимиро-Суздальского компонента Киевской Руси, внезапно прекратила существование, и попутно была основана новая политическая структура, близкая к структуре Кипчакского ханства. В первой половине XIV в. московские князья вводили в Московском княжестве монгольские политические и военные институты. Последовавшие ассимиляция, модификация и адаптация этих институтов проистекали не из насаждения этой системы монголами, но из намеренного использования московскими князьями административных и военных структур ханства в качестве модели для создания своих собственных административных и военных структур.
Среди тех, кто отстаивает наличие монгольского влияния на Московское княжество, нет согласия в вопросе о том, когда и каким образом реализовывалась основная доля этого влияния. Историки солидарны, по-видимому, только в том, что это влияние было поздним. Георгий Вернадский утверждает, что «влияние монгольской модели на Московию дало свой полный эффект только после освобождения последней от монголов», то есть после 1480 г. По-видимому, Г. Вернадский подразумевает, что носителями этого монгольского влияния были «сонмы татар», которые «пошли на службу к московским правителям». Карл Витфогель принимает эту концепцию отсроченного влияния, которое он расценивает как пересадку в Россию монгольской деспотической концепции, которая, по его мнению, созревает в России лишь позднее, в XVI в. Этот явный «временной разрыв» побудил Александра Янова высмеять и К. Витфогеля, и Г. Вернадского. Ярослав Пеленски пытается избежать идеи «временного разрыва». Он доказывает, что, хотя «московские институциональные изменения и бюрократические реформы сверху были скопированы с монгольско-тюркской модели», «монгольско-тюркская государственная система» была передана в Московское государство через посредничество Казанского ханства в 1550-х гг. Я. Пеленски оставляет без ответа вопрос о том, почему Московская Русь XVI в., процветающее государство-завоеватель, должна была оставить свои успешно функционирующие государственные структуры, чтобы перенять политическую систему государства, которое она только что завоевала. Не рассматривает он также и вопроса о том, почему Московскому государству надо было ждать, пока оно завоюет другое государство, чтобы перенять чужие государственные институты.
Чарльз Гальперин, напротив, утверждает, что московские правители «обратились к монгольскому наследию» в конце XV - начале XVI вв., чтобы выстроить «полномасштабную управленческую бюрократию», поскольку только тогда «объединение русских земель создало потребность в таковой». Ч. Гальперин упоминает, что заимствованные в то время институты были более характерны «для мировой Монгольской империи XIII века», чем для существовавших тогда государств, но не дает никакого объяснения этой особенности.
Рассмотрим возможность более раннего влияния монгольских институтов на русские. С 1240 по приблизительно 1300 гг. большая часть Руси находилась под прямым управлением Кипчакского ханства с баскаками в качестве главных чиновников, ответственных главным образом за сбор налогов и поддержание свободной торговли. Ясных свидетельств, того, что баскаки влияли на трансформацию институтов Руси в течение второй половины XIII в., нет. Когда Московское княжество начало выходить на первое место в Северо-Восточной Руси, постоянно проживавшие на территории Руси баскаки были заменены даругой, который помещался в Сарае и направлял деятельность своего представителя - великого князя.
К концу периода системы баскачества великие князья московские стали чаще ездить в Сарай и оставались там длительное время, а их сыновей (будущих московских князей) в продолжение большей части тех лет, когда формируется личность человека, ханы содержали в Сарае как залог верноподданнической политики их отцов. В результате великие князья и их сыновья получали из первых рук знания об административных структурах ханства. Только когда московские князья перестали ездить в ханство, после 1430-х гг., московские учреждения начали претерпевать изменения в другом направлении (псевдовизантийском).
Таким образом, в XIV в., когда ханы Кипчакского ханства предоставили большую самостоятельность местным властям, и когда великие князья оказались перед необходимостью находить средства для управления территорией, за которую они отвечали, они, естественно, перенимали и преобразовывали институты, которые, как они видели, так хорошо работали в Сарае. Трудно представить себе, чтобы московские князья переняли политические институты Константинополя, с которыми они были мало знакомы, или пытались вернуться к институтам исчезнувшей к тому времени Киевской Руси. Если сравнить политические институты Московского княжества и Киевской Руси, мы увидим некоторые сходные черты, но еще больше заметим различий. Почти каждый пример такого сходства в учреждениях или обычаях, таких, как система коммуникаций, наследование по боковой (горизонтальной) линии или круговая порука, восходит к аналогичным учреждениям и обычаям степи.
Источники XIV в. рассказывают о московских политических институтах и обычаях, близких к тем, что существовали в Сарае. В частности, и Московское княжество, и ханство устанавливали двойные административные структуры, типичные для других территорий, подпавших под власть монголов. Главные институты светской администрации Московского княжества в XIV в. можно рассматривать как находящиеся в прямом родстве с институтами Кипчакского ханства (см. схему). Кроме того, взаимоотношения различных органов внутри этих двух административных систем также во многом совпадают.
Должность дворского при московском дворе соответствовала должности визиря или управляющего ханским дворцом в Сарае. Дворского сменил в Московском царстве Приказ большого дворца. Одна из московских должностей, сохранившая домонгольское название, - тысяцкий - была русским аналогом бекляре-бека, то есть главы войска и ведомства иностранных дел. Как и бекляре-бек в Сарае, московский тысяцкий также заседал в государственном совете, то есть он был эквивалентом карачи-бея. Тот факт, что нам не ясно, тысяцкий или дворский являлся ответственным в отсутствие великого князя, можно рассматривать как характерную черту системы двойной администрации. Последний тысяцкий, Василий Вельяминов, умер в 1374 г., и его сменил большой наместник. У нас нет прямых данных о том, что московский тысяцкий обладал судебными полномочиями, однако есть данные о том, что большой наместник выполнял судебную функцию.
Карачи-беи, главы четырех главных родов в Кипчакском ханстве, действовали как государственный совет, высказывая свое мнение и помогая хану в принятии решений. Аналогичный механизм, возможно, формировался и в Московском княжестве XIV в., о чем свидетельствует традиция подписания важных гражданских документов четырьмя светскими лицами. В Московском княжестве этот государственный совет эволюционировал в Боярскую думу, которая к концу XIV в. не ограничивалась четырьмя членами. Как и в Кипчакском ханстве, государственный совет в Московском княжестве мог ограничивать власть правителя; он не был просто расширением власти правителя. Административные округа Московского княжества - волость и путь - имели соответствующие эквиваленты в виде тумена и даруги. Пути, которые в конце концов эволюционировали в приказы, скорее всего, находились под управлением дворского. В путях господствовала монгольская канцелярская традиция, что очевидно из использования таких тюркских терминов, как бумага, дефтер, жиковина, карандаш, как и из применения свитков для записи документов. Верховный символ власти в регалиях великого князя - шапка Мономаха - датируется, скорее всего, началом XIV в. и, согласно А.А. Спицыну, «имеет ближайшее отношение к вещам из Золотой Орды». Дипломатический церемониал Московского княжества отражал монгольскую традицию до XVI в., когда ему на смену пришла псевдовизантийская церемониальная традиция.
Другие институты и обычаи, которые мы можем связать с монгольской системой, дожили до новейших времен. Термин челобитье, прошение, является прямой калькой с тюркского bas ur-, что, в свою очередь, является калькой с китайского k'ou t'ou. Подача прошения правителю играла важную роль в обеспечении восходящего процесса передачи информации о нуждах русского общества, и опять-таки можно предположить, что этот обычай пришел через посредство Кипчакского ханства. Преобладала монгольско-кипчакская система налогообложения, что очевидно из использования таких тюркских терминов, как бакшей (государственный служащий), деньги, казна, казначей, костка (подушный пошлинный налог), тамга (печать или штемпель и вид таможенных пошлин) и таможник (чиновник таможни). Десятичная система для целей и налогообложения, и поставки людей в войско также развилась в Московском княжестве в XIV в. Система почтовых станций дожила в Московском государстве до XVII в. Густав Алеф справедливо указывает на монгольское происхождение этой системы и на ее основание в Северо-Восточной Руси монголами.
Кроме того, в пору монгольского владычества расширилось применение поруки. Хорас Дьюи и Энн Клеймола указывают, что, хотя порука существовала в Киевской Руси, она «была далеко не таким всепроникающим институтом, каким она стала в Московской Руси». Они приписывают это усиление поруки монголам, которые «были носителями восточной модели коллективной ответственности (и поручительства) par excellence». Они также предполагают, что монголы оказали влияние на московскую форму политической поруки «своими карательными набегами на восставшие русские города и практикой удерживания членов русских княжеских семей в качестве заложников». Хотя большая часть наших документальных данных о поруке в Московском государстве датируется временем не ранее конца XV в., Х. Дьюи и А. Клеймола допускают вероятность того, что устные формы поруки существовали и до того.
Наконец, вся система войска и конницы Московского государства основывалась непосредственно на монгольской системе, включая тактику, стратегию, структуру воинских формирований, вооружение и боевую технику. Г. Вернадский указывает, что в течение «монгольского периода... княжеский двор следует рассматривать как краеугольный камень организации русской армии», и что «двор не слишком отличался от орды чингизидских князей». Учреждение должности окольничего особенно показательно. Нам известно, что в XIV и XV вв. окольничий исполнял иную функцию, чем та, которая развилась у него к XVI в. Г. Вернадский доказывает, что до XVI в. эта должность была аналогична букаулу, то есть генералу-интенданту армии Кипчакского ханства. Те, кто станут утверждать, что генерал-интенданты есть во многих армиях, должны будут объяснить, почему русское войско было по своей структуре так похоже на войско Кипчакского ханства с его весьма мобильным пятичастным формированием, почему тактика русского войска была похожа на тактику Кипчакского ханства, т.е. основана на системе использования и легкой, и тяжелой кавалерии, и почему броня и вооружение русского войска были похожи на броню и вооружение Кипчакского ханства, включая сложные луки и арканы.
Не только все существенные политические и военные институты и обычаи Московского княжества XIV в., насколько мы можем реконструировать их, зеркально копировали политические и военные институты и обычаи Кипчакского ханства, но и взаимоотношения различных институтов внутри той и другой администрации, по-видимому, были схожими. Отношение великого князя к своим подданным было таким же, как и у хана к его подданным, т.е. основанным на родстве. Великий князь владел всей собственностью, которая находилась под его контролем, так же как и хан. В отличие от Киевской Руси, где землевладелец продолжал сохранять свою землю, меняя службу, в Московском княжестве, когда вотчинник оставлял службу великому князю и переходил к другому князю, его собственность возвращалась великому князю. Великий князь мог также жаловать собственность в награду за прошлую службу. В отличие от системы европейского феодализма, будущая служба не была условием для пожалования, так же как не требовалось и никакого ответного обязательства от правителя. В монгольском, так же как и в русском обществе, по сути дела, каждый обязан был служить правителю. И не было нужды скреплять это договором.
В течение XIV в. в Московском княжестве формировался клановый политический институт, стоявший в политической иерархии ступенью ниже московского правителя и похожий на унгу богол у монголов, где статус каждого рода зависел от его отношения к правящей фамилии. Как указала Нэнси Шилдс Коллман, московские родословные простирались не далее приближенных XIV века. Она добавляет: «Даже когда домосковские предки были известны, они не перечислялись, т.к. служба предков [например, в Киевской Руси] считалась не имеющей отношения к определению места в среде московской элиты».
Вскоре знатные роды в Московском княжестве, так же как и в Кипчакском ханстве, захватили в свои руки высшие посты в гражданской и военной иерархии. Этот родовой порядок значительно отличался от порядков в Киевской Руси, где за «лакомый кусок» - великокняжеский стол - боролись соперничающие роды и ветви родов, во главе каждого из которых стоял сын великого князя, и каждый из которых контролировал определенную территорию. В Московском княжестве править могла только одна семья - Даниловичи, так же как в Монгольской империи править могли только Чингизиды (чаган язин, или белая кость). Когда в 1598 г. умер Федор Иванович, с его смертью пресекся род Даниловичей, но не Рюриковичей, как это часто утверждают.
В Монгольской империи, как и в Московском княжестве, другие роды (кара язин, или черная кость) не стеснялись в средствах ради близости к правящей фамилии. В Московской Руси этот порядок унгу богол развился в систему местничества. Насколько мне известно, Ф.И. Леонтович был единственным ученым, который доказывал, что происхождение местничества могло восходить к монголам. До сих пор никто не пытался проследить сходство, которое Ф.И. Леонтович нашел между источниками московской и монгольской систем ранжирования родов. Хотя у нас нет более ранних данных о системе местничества, чем сведения о местнических спорах конца XV в., с точки зрения логики, какая-то система ранжирования, основанная на генеалогии, должна была действовать с начала XIV в., когда начали следить за генеалогическими отношениями между некняжескими родами. Внутри московских родов поддерживалась система боковой (горизонтальной) преемственности, т.е. кочевая или степная система. Таким образом, местничество могло представлять собой слияние двух систем: монгольской (пришедшей через посредничество Сарая) системы ранжирования родов и домонгольской, кочевой (пришедшей через посредничество Киева) системы ранжирования отдельных личностей внутри рода.
Правящая фамилия также сохраняла приверженность принципу бокового наследования, пока в 1425 г. Василий II не наследовал своему отцу Василию I, несмотря на то, что у него были живые дяди, которые были следующими по очереди. В результате последовала долгая гражданская война, во время которой степной принцип бокового наследования пришел в столкновение с принципом, который мы можем применительно к тому времени назвать византийским династическим принципом вертикального наследования. Когда Юрий захватил Москву в 1432 г., он объявил себя великим князем. Монгольский хан решил дело в пользу Василия II, но, вероятно, основанием для решения был не династический принцип. По монгольскому обычаю любой мужчина из правящей фамилии имел право быть избранным правителем. Применительно к данному случаю в Никоновской летописи высказано предположение, что хан Улуг-Мехмед испугался союза между Юрием, крымскими татарами и Литвой. Решение Улуг-Мехмеда в пользу Василия стало вторым в истории случаем, когда монгольский хан своим вмешательством нарушал ради Даниловичей степной принцип бокового наследования. Первый раз это случилось в начале XIV в., когда хан Узбек сделал великим князем Руси своего зятя Юрия Даниловича, несмотря на то, что отец Юрия не был великим князем. Иногда ханы вмешивались и для того, чтобы объявить великим князем тверского князя. Таким образом, мы можем сказать, что до середины XV в. принцип бокового наследования продолжал существовать, но лишь вопреки противодействию правящей фамилии. Он завершил свое существование отчасти благодаря решению кипчакского хана.
Провозглашение Василием II своего сына Ивана соправителем в 1449 г. представляло собой явный отход от принципа бокового наследования внутри самой правящей фамилии. Наследование Иваном III великокняжеского престола в 1462 г. подтвердило забвение принципа бокового наследования правящей фамилией. Возведение Василием II своего сына в должность соправителя упрочило возможность правителя выбирать своего преемника. Хотя известно, что монгольские ханы выбирали себе преемников, возведение такого назначенного преемника в должность соправителя в Московском княжестве было византийским нововведением: факт, ставший очевидным, когда Иван III принял византийский обряд венчания на царство для возведения своего внука Дмитрия в статус соправителя в 1498 г.
Однако степная (или кочевническая) система бокового наследования сохранялась в действии в среде не правящих родов Московской Руси по меньшей мере до 1682 г., когда были сожжены местнические книги. Сравнительно ранний отказ от бокового наследования сделал правящую фамилию сильнее; а сохранение ее, возможно, ослабляло боярские роды.
Формы гражданских и военных институтов Московского княжества XIV в. в подавляющем большинстве были монгольского происхождения. В течение XV и XVI вв. они видоизменялись, преобразовывались и трансформировались под воздействием различных влияний - как внутренних, так и внешних, как под влиянием церкви, так и в результате изменяющихся социально-экономических условий - в институты XVII в. Если мы примем ту точку зрения, что Московское великое княжество перенимало монгольские институты уже в первой половине XIV в., нам не придется прибегать к гипотезам временного разрыва, отложенного действия или институциональной бомбы замедленного действия, чтобы объяснить это влияние.
У нас нет прямых данных о таком заимствовании. У нас нет ни одного источника того времени, ясно говорящего, что то или иное московское учреждение было основано на монгольской модели. Однако те, кто утверждают, что Московское княжество не могло заимствовать своих институтов у монголов и усматривают некоторое сходство в учреждениях между Московским великим княжеством и Европой (например, между дворским в Московском княжестве и канцлером на Западе), упускают из виду следующий момент: нет данных за этот период о том, что какой-либо московский князь или кто-либо, занимающий высокое положение в Московском княжестве, путешествовал в Европу или был хотя бы несколько знаком с западными институтами. Однако, если можно доверять летописи, у нас есть прямые свидетельства того, что все русские князья путешествовали в Сарай. Русские князья отправлялись туда также в качестве подданных: факт, который может объяснить, почему они могли бы желать устроить свое государственное управление в подражание своим повелителям. Поразительно, как заметила Джанет Мартин, что такое сходство институциональных структур обнаруживают два в значительной степени несопоставимых общества - степное кочевое общество (ханство) и оседлое (Московское княжество).
Однако Московская Русь переняла от монголов не «восточный деспотизм». По утверждению Дэвида М. Фаркуара и Элизабет Эндикотт-Вест, правление династии Юань в Китае не было особенно деспотичным, и у монголов не было традиции деспотизма. Основной характеристикой монгольского правления на всем пространстве Азии вплоть до Московского княжества была децентрализация: то, что Беатрис Форбс Манц назвала «разделением и путаницей в обязанностях» при Тимуре. Кроме того, различные татарские ханы были ограничены в своей власти пределами своих государств. Сходные ограничения, кажется, существовали и в Московском великом княжестве в XIV и XV вв.
Предположение, что Московская Русь могла ассимилировать и адаптировать институты и обычаи нерусских обществ, никоим образом не принижает Московскую Русь или гениальность ее правителей. Напротив, оно показывает прагматизм московских правителей, которые оказались способны перенимать и модифицировать институты и обычаи в соответствии с необходимостью и таким образом восторжествовать над своими соперниками в Северо-Восточной Руси.