Философия ФГОС / Гносеология / Материалы для докладов / Кант И
..docМатериалы для докладов
(по изданию: Антисери Д., Реале Д. Западная философия
от истоков до наших дней. Том. 3. Новое время. СПб., 1996.)
Гносеологическая концепция И. канта.
а) классификация суждений.
Начнем с общего плана философии Канта. Научное познание интересуют суждения всеобщие и необходимые, дающие прирост знания. Каковы типы суждений, значимых для науки? Так возникает теория суждений. Суждение состоит из субъекта (А) и из предиката (В). 1. Понятие, исполняющее роль предиката (В), может быть включено в понятие, играющее роль субъекта (А), а значит, в анализе может быть извлечено из А. В этом случае мы имеем аналитическое суждение, как, например: всякое тело протяженно (развернуто в пространстве). В самом деле, понятие "протяженность" — синоним понятия "телесность", и когда мы говорим о развертке тела, то лишь поясняем, что такое тело. 2. Понятие, представляющее предикат (В), может не быть включенным в понятие, представляющее субъект (А) , тогда перед нами синтетическое суждение, поскольку предикат присоединяет к субъекту нечто, в простом анализе необнаружимое. Например: всякое тело имеет вес — суждение синтетическое, ведь из понятия тела нельзя получить понятие веса. Вспомним, что, начиная с Аристотеля, отмечалось, что некоторые тела (земля, вода, например) тяжелы, а другие — легки (воздух, огонь) по своей природе. 1. Аналитическое суждение формулируется априорно, нет необходимости прибегать к опыту. Оно универсально и необходимо, но не прибавляет нового знания. Именно поэтому наука широко использует эти суждения для объяснения, но никогда не для обоснования своих положений. Априорное аналитическое суждение не типично для науки. 2. Синтетическое суждение, напротив, наращивает знание постольку, поскольку о субъекте сообщается нечто новое. Основываясь на опыте, мы чаще всего прибегаем к синтетическим суждениям, например, в экспериментальных науках. Хотя синтетические суждения продуктивны и обогащают знание, они не всеобщи и не необходимы: почти все они апостериорны, вытекают из опыта, поэтому не могут быть фундаментом науки. Впрочем, лишенные необходимости, они дают некоторые обобщения. 3. Теперь понятно, что основанием науки должны стать суждения третьего типа, объединяющие всеобщность и необходимость первых, априорных, с продуктивностью вторых, апостериорных. Эти суждения получают название априорных синтетических. Все арифметические операции, к примеру, априорно синтетичны. Счет 5+7= 12 не аналитичен: когда мы считаем на пальцах (или на счетах), интуиция подсказывает нам новое число в виде суммы. То же можно сказать и о геометрических суждениях. То, что кратчайшее расстояние между двумя точками — прямая линия, синтетическая аксиома, ибо в понятии прямой нет количественного аспекта, а только качественный. Понятие "краткости" как качества целиком задано, оно не вытекает из анализа понятия "прямой линии". Помощь созерцания необходима для синтеза.
Сходная ситуация с физической аксиомой "при всех изменениях телесного мира количество материи остается неизменным". Она синтетична, ведь в понятие материи не входит неизменность, мыслимо лишь ее присутствие в пространстве, которое она наполняет собой. Все, что мы к этому добавляем, априорно. Прочие основоположения таковы же. Синтетическими априорными суждениями наполнена метафизика: разница лишь в их обоснованности.
Мы прибыли к решающему вопросу: можно ли установить критерий обоснованности априорных синтетических суждений, из которых, как мы теперь знаем, состоит научное знание? Лишь при положительном ответе можно всерьез говорить о статусе знания, о законности его предметных сфер, о границах и горизонте, наконец, о ценности. Прежде чем перейти к ответам на эти вопросы, посмотрим, каково основание форм суждений.
1. Основание аналитических априорных суждений устанавливается без особых проблем: поскольку субъект и предикат равнозначны, фундамент этих суждений — принцип тождества и принцип непротиворечия. В суждении "тело не протяженно" сразу очевидно противоречие, как если бы было сказано "тело не есть тело" (ведь понятие "телесность" синонимично понятию "протяженности").
2. Основание синтетических апостериорных суждений, очевидным образом, — опыт, по определению.
3. Напротив, априорные синтетические суждения не опираются ни на принцип тождества, ни на принцип непротиворечия, ведь между субъектом и предикатом нет равенства. Как априорные, они не могут отсылать к опыту как основанию. Кроме того, они необходимы и всеобщи, а все, вытекающее из опыта, лишено этих регалий. "Так что же такое это непостижимое X, на что опирается интеллект, ищущий вне понятия А некий предикат В, не теряя надежды найти его?" Открытие этого "инкогнито" и станет ядром кантианского критицизма.
б) "коперниканская революция" Канта.
Математика как наука, не эмпирически, а априорно определяющая свой предмет, рождена греческим гением. Решительная трансформация неуверенных попыток древних египтян упорядочить знание стала настоящей революцией. "Но свет открылся тому, кто впервые доказал теорему о равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то другой); он понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал путем построения". Получается, что геометрия родилась одновременно со счастливой идеей, что она, геометрия,— творение человеческого разума, зависит от него и только от него. Та же революция произошла в физике, когда обнаружилось, что разум находит в природе то, что сам ищет. "Ясность для всех естествоиспытателей возникла тогда, когда Галилей стал скатывать с наклонной плоскости шары с им самим избранной тяжестью, когда Торричелли заставил воздух поддерживать вес, который, как он заранее предвидел, был равен весу известного ему столба воды, или когда Шталь в еще более позднее время превращал металлы в известь и известь обратно в металлы, что-то выделяя из них и вновь присоединяя к ним.
Естествоиспытатели поняли, что разум видит только то, что сам создает по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти впереди согласно постоянным законам и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у нее словно на поводу, так как в противном случае наблюдения, произведенные случайно, без заранее составленного плана, не будут связаны необходимым законом, между тем как разум ищет такой закон и нуждается в нем. Разум должен подходить к природе, с одной стороны, со своими принципами, сообразно лишь с которыми согласующиеся между собой явления и могут иметь силу законов, и, с другой стороны, с экспериментами, придуманными сообразно этим принципам для того, чтобы черпать из природы знания, но не как школьник, которому учитель подсказывает все, что он хочет, а как судья, заставляющий свидетеля отвечать на предлагаемые им вопросы. Поэтому даже физика обязана столь благоприятной для нее революцией в способе своего мышления исключительно лишь счастливой догадке — сообразно с тем, что сам разум вкладывает в природу, искать (а не придумывать) в ней то, чему он должен научиться у нее и чего он сам по себе не познал бы. Тем самым естествознание впервые вступило на верный путь науки после того, как оно в течение многих веков двигалось ощупью". И все-таки в метафизике мы видим одни шатания и конфуз, что говорит о ее донаучном состоянии. Может быть, конституироваться как науке непосильное для нее занятие? Тогда почему природа так сильно внедрила в нее метафизические проблемы? Или дороги в науку для метафизики просто нет?
До сих пор пытались объяснить познание вращением субъекта вокруг объекта. Но и по сей день многое осталось необъяснимым. Ну а если все наоборот, и объект вращается вокруг субъекта? Ведь именно Коперник предположил обратную ситуацию: что не солнце, а земля вращается. Так Кант, уже без метафор, предложил считать, что вовсе не субъект, познавая, открывает объективные законы, но наоборот, объект, приспосабливаясь, становится познаваемым по законам субъекта. Попробуем посмотреть, говорит Кант, не решаются ли проще проблемы метафизики при помощи гипотезы, согласно которой объекты должны сообразовываться с нашим познанием? Не согласуется ли это лучше с требованием возможности априорного знания о них, устанавливающего нечто об объектах раньше, чем они нам даны? Не такова ли была идея Коперника, понявшего тщетность объяснения движения звезд, вращающихся вокруг наблюдателя, и заставившего наблюдателя вращаться вокруг звезд? В метафизике теперь можно увидеть сходную попытку. Кант дерзко предположил, что объекты, возможно, приспосабливаются к нашему чувственному созерцанию. Не интеллект вырабатывает понятия, способные выразить объект, но, наоборот, объекты, как только они помыслены, начинают регулироваться и согласовываться с понятиями интеллекта. Теперь понятно, каково основание априорных синтетических суждений — чувствующий и мыслящий субъект, или субъект с его законами чувственности и интеллекта. Но, прежде чем объяснить законы чувственности, поясним термин "трансцендентальное", часто употребляемый Кантом. Трансцендентальным мы называем не всякое априорное знание, говорит философ, а только то, благодаря которому мы узнаем, что те или иные представления, созерцания, понятия применяются и могут существовать исключительно a priori, а также как это возможно; трансцендентальное касается возможности или применения априорного познания. Отсюда ясно, что Кант называет трансцендентальными модусы, или структуры чувственности и рассудка. Они названы априорными именно потому, что свойственны субъекту, а не объекту, но все же это структуры, представляющие условия, без которых невозможен любой опыт по поводу какого бы то ни было объекта. Трансцендентальное, следовательно, это условие познаваемости объектов (условие чувственной воспринимаемости и мыслимости объектов). Мы, наконец, подошли к смыслу "коперниканской революции": в классической метафизике трансцендентальными были бытийные условия, то есть условия, без которых нет самого объекта, бытия как такового. Но после Коперника стало бессмысленно говорить об объективных условиях как таковых. Остался объект—относительно субъекта, а трансцендентальное стало означать смещение с объекта на субъект, то есть то, что субъект вносит в объект в процессе познавательного действа.
Субъект вносит все элементы упорядоченности и формы, получая извне лишь абсолютно бесформенный чувственный материал. Все результаты конструирования объектов полагаются в пространственно-временном поле. Они обладают строгой необходимостью, подчиняясь категориям рассудка, однако представляют собой не вещи, а лишь явления, феномены.
в) роль чувственности и рассудка в нашем познании.
Наше познание, как всегда отмечали философы, имеет две ветви — чувственность и рассудок. Они разнятся не по степени (как полагал Лейбниц), от смутного до ясного, а по самой природе. Посредством чувственности объекты нам даны, мыслятся же предметы рассудком. Как бы там ни было, но необходимо отдельно изучать объекты в том порядке, как они сначала нам даны, а потом помыслены. Теорию чувства и чувственности Кант называет эстетикой, но не в обыденном смысле слова, а в этимологическом (aisthesis — от греч. чувство, ощущение). Таким образом, трансцендентальная эстетика изучает чувственные структуры, с помощью которых человек воспринимает ощущения, формы чувственного познания, априорные, по выражению Канта, принципы чувственности....
Во всяком феномене (т. е. в вещи, представленной в чувственном опыте) Кант различает форму и материю. Материя, данная в отдельных чувствах, или модификациях, производимых в нас объектами, всегда апостериорна (нельзя почувствовать холодное или горячее, сладкое или горькое иначе как после опытной проверки, но не до нее). Форму же задает субъект, благодаря ему чувственные данные выстраиваются в определенные отношения. Форма, по Канту, скорее способ функционирования нашей чувственности, и как таковая она априорна...
[“Чистыми формами чувственного созерцания как принципами познания Кант считает пространство и время]. Они не могут быть абсолютной реальностью, как не могут быть независимыми от нашего чувственного созерцания. Другие разумные существа, с другой организацией чувств, возможно, постигали бы мир вне времени и пространства. Теперь понятно, что Кант имел в виду, говоря об их "эмпирической реальности" и "трансцендентальной идеальности". Пространство и время эмпирически реальны, ибо любой объект дан внутри них. Они трансцендентально идеальны, ибо, не будучи вещными, они только формы нашего чувственного созерцания (формы не объекта, а субъекта)... Именно поэтому математико-геометрические положения обладают абсолютной и всеобщей необходимостью, ведь время и пространство — априорные структуры субъекта, а не объекта. Когда мы говорим: "три линии образуют треугольник", то мысленно конструируем треугольник, синтетически ограничивая пространство посредством априорного созерцания. Математика же основывается на времени: сложить, вычесть, умножить, все эти операции разворачиваются во времени...
Помимо чувственности, у человека есть еще и способность познавать. Сначала объекты чувственно даны нам, затем они обдумываются. Созерцание и понятия образуют элементы любого нашего познания. Без чувственности нет никакого объекта, а без рассудка ничто не мыслимо. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы. Эти способности не могут обменяться функциями. Рассудок не созерцает, а чувства не анализируют; познание рождается в их союзе. Это вовсе не значит, что их нужно смешивать, напротив, следует всячески подчеркивать их специфику и дистанцию... Так субъект, улавливая в вещах их пространственность и временную последовательность, концептуально упорядочивает их по законам своей мысли. Категории, или чистые понятия, суть, стало быть, условия мыслимости данного в опыте предмета, подобно тому как пространство и время суть условия чувственной воспринимаемости объекта созерцания. Есть лишь два пути согласованной мыслимости опыта с помощью понятий, говорит Кант: или опыт делает возможными понятия, или наоборот, понятия делают возможным опыт. Опыту нет места в категориях (и даже в чистом созерцании), ведь они априорны, значит, независимы от опыта. Остается, стало быть, второй путь, - рождения целостности нашего опыта на основе категорий, среди которых, к примеру, присущность и самостоятельное существование предметов, причина и зависимость, взаимодействие и т.д.
в) различие между феноменом и ноуменом ("вещью в себе").
Аналитика (учение о категориях) подводит нас к выводу о том, что научное познание универсально и необходимо, но оно занимается лишь явлениями. Более того, именно в таком качестве оно и необходимое, и всеобщее, ведь эти качества вытекают лишь из субъекта и его априорных структур. Феномен часть чего-то большего: если есть нечто, являющееся для меня, значит, есть что-то для себя, то есть метафеноменальная реальность. Более того, понятие ноумена — опора кантианства. Мы были до сих пор, говорит Кант, на территории чистого рассудка, где каждой вещи есть свое место. Но ведь это остров с неподвижными границами, вокруг бушующий океан, империя иллюзий, где туманы и льды, готовые вот-вот растаять, кажутся новыми странами и, постоянно обманывают пустыми надеждами мореплавателей. Прежде чем пуститься в путь, бросим взгляд на карту местности, которую хотим покинуть и куда хотим прибыть, возможно, там и дома-то не построить... Море, метафора "вещи в себе", и есть метафизика, которой Кант посвящает свою диалектику. Мы должны удовлетвориться островом, где обитаем, ведь за его пределами вряд ли есть материк, где можно возвести дом на прочном фундаменте. Территория познания феноменов — единственно надежное знание. Наш рассудок, как вытекает из аналитики, не может переступить границ чувственности, ибо лишь из нее он получает содержание. Априори рассудок только предвосхищает форму возможного опыта. Сам себя рассудок не определяет и познавать объекты априори не может. Рассудок и чувственность могут определять объекты лишь в союзе. Разделив их, мы получим созерцания без понятий или понятия без созерцаний, что к объектам уже отношения иметь не будет. Поэтому выход за пределы феноменов структурно невозможен. Тем не менее, когда мы говорим о феноменах, отделяя наш способ созерцания объектов от их природы самих по себе, то эти мыслимые объекты, которые вне нашего созерцания, мы называем ноуменами (“вещами самими по себе”).