Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Воронина - Феминизм и гендерное равенство

.pdf
Скачиваний:
349
Добавлен:
24.03.2015
Размер:
1.47 Mб
Скачать

42

знания и практики, они останутся однородной массой, предназначенной подчиняться мужским интересам. Адриана Кавареро выразила основную идею итальянского феминизма следующим образом: “равная свобода в формировании самого себя со всеми теми отличиями, которые каждый сочтет важными” (Beyond Equality and Difference, 1992: 45). Сама Кавареро считает, что «возможно быть и разными, и равными, если каждый из двух сравниваемых существ свободен, и если тот вид равенства, о котором идет речь, не основан на абстрактной, серийной универсализации Мужского. Можно быть и другим, и равным, если выработать не новое логическое обоснование концепции равенства, а новую модель общества и политики» (Ibidem). Правда, какими именно должны быть эти новые модели, автор умалчивает.

К концу 90 -х годов ХХ века, идея о том, что между самими женщинами существуют значительные различия и это не менее важно, чем различия между женщинами и мужчинами, вытеснила универсальное понятие «женщина». Опять проблема равенства и различий стала весьма актуальной, но теперь анализу стали подвергаться различия как между двумя гендерными группами, так и внутри них. Этот аспект придает новые оттенки дилемме гендерного сходства и гендерных различий, все яснее становится, что проблема достижения гендерного равенства связана с другими стратифицирующими категориями – расой, этничностью, социальной и конфессиональной принадлежностью, возрастом и др.

Роль и значение радикальной феминисткой теории неоднозначны. К её недостаткам относятся эссенциализм, нередко доходящий даже до биодетерминизма, сепаратизм, евроцентризм и универсализм. Сущность (essence) женщины определена радикалками как биологически фиксированная и неизменная. Женщина (да и мужчина) рассматриваются как предопределенное природой (иногда даже – генетическим кодом) существо, при этом индивидуальность и историческая вариативность женских ролей и характеров игнорируются, так же как и расовые, культурные, сексуальные и классовые различия. Радикальные феминистки попали в ловушку биодетерминизма и эссенциализма — мужчины есть мужчины, а женщины есть женщины, и, стало быть, не существует возможности изменить природу тех и других. Фактически это означает, что женщины заключены в своих телах, и «анатомия становится их судьбой», как утверждал ранее З.Фрейд. Этот путь опасен с политической точки зрения и ведет в теоретический тупик. Популярное среди радикалок мнение, что женщина по своей натуре — эмоциональна и заботлива, а мужчина по его натуре — агрессивен и эгоцентричен, показывает, что радикальные феминистки принимают и пропагандируют те стереотипы, за разрушение которых сами же и высказываются. Политически такая позиция означает глубокий консерватизм - если женщины и мужчины фундаментально различаются, то политика равных прав просто невозможна. Акценты на принципиальной инаковости женщин и эссенциализм радикального феминизма подспудно работают на поддержание той дихотомии феминного и маскулинного, которая служит оправданием патриархатной культуры, и которую феминистки стараются избежать.

Дискуссии о специальных (дополнительных) правах женщин

Противоречие равных прав и гендерных различий активно обсуждалось практически на всех этапах развития феминистской теории. В конце ХХ века обсуждение специальных прав женщин (special rights) и специального (дифференцированного) обращения с женщинами (special treatment) вновь стало актуальным. В принципе, политика позитивных действий или позитивной (реверсивной) дискриминации тоже может считаться специальным (а не равным) обращением с женщинами. Однако в употреблении этих терминов англоязычной

43

литературе есть разница. Понятие позитивных действий (во всех тех смыслах, которые были рассмотрены в первой главе) относится к улучшению представленности женщин в сфере труда и политики. Термин специальное обращение относится к законодательным мерам, принимаемым для защиты материнских прав работающих женщин. Одной из причин этого было активное включение женщин, имеющих детей, в работу по найму. На этом фоне все очевиднее становилось, что политические стратегии, предложенные либеральным феминизмом – и отчасти поддержанные американским правительством в виде формально-правового равенства, гендерно нейтрального законодательства, и, позже, гендерно чувствительной политики позитивных действий – не гарантируют равенства. Даже в русле либерального феминизма стали возникать новые идеи о необходимости введения государственных мер, отвечающих специфическим интересам женщин-матерей (в частности, таковы идеи поздних работ Б. Фридан, которые были описаны в первой главе).

Дебаты о равном или специальном отношении в США касаются, прежде всего, вопроса о том, как «вписать» беременность и материнство в законодательное регулирование практики работы по найму. Интенсивность дебатов именно по этому вопросу в Америке обусловлена тем фактом, что в соответствии с федеральным законодательством, американки не имеют гарантированного материнского отпуска

оплаченного или неоплаченного5. Эта ситуация уникальна, потому что во всех других развитых странах – несмотря на различие их законодательных практик – женщины имеют либо оплачиваемый хотя бы в минимальной степени отпуск, либо гарантированный неоплачиваемый (что означает, что после окончания материнского отпуска женщины могут вернуться на свое рабочее место). Несколько американских штатов имеют «материнскую политику», однако большинство женщин не обращаются к своим нанимателям с просьбой о каких-то формах страховки, и наниматели не имеют специальных обязательств делать это. Сложность ситуации может проиллюстрировать абсолютно казуистическое решение суда по одному из дел, где речь шла об исключении из программы социального страхования статьи о равной оплате отпуска по нетрудоспособности, связанной с беременностью. Суд пояснил, что исключение из программы социального страхования нетрудоспособности, связанной с беременностью, не является дискриминацией по половому признаку: «Программа социального страхования штата Калифорния никого не лишает социальных льгот по признаку пола,

она просто вычеркивает одно из физических состояний – беременность - из списка состояний нетрудоспособности, подлежащих компенсации. Из того, что беременными могут быть только женщины, не следует, что каждая правовая классификация, касающаяся беременности, является классификацией по половому признаку...

беременность является нормальным физическим состоянием с уникальными свойствами.... Согласно Конституции законодатели вольны вывести беременность из нормативного списка, как и любое другое физическое состояние, или внести ее туда»

(Williams, 1997: 703). Можно привести еще один пример (хотя в американской практике их гораздо больше) того, как суд определил дискриминацию по беременности как неполовую дискриминацию в деле “Дженерал Электрик Компани против Джилберт”. В 1976 г. Джилберт представила те же факты – исключение нетрудоспособности по беременности из общей социальной страховой программы. Суд не принял решение, что исключение нетрудоспособности по беременности из общего списка нетрудоспособностей, подлежащих компенсации, отражалось на женщинах: «Мужчины и женщины, – сказал один из членов суда, – получают денежную компенсацию за общую для всех нетрудоспособность. Беременность – это дополнительная нетрудоспособность, поскольку ею “болеют” только женщины. Если женщины будут получать за нее компенсацию, значит, у них будут преимущества

5 Такой отпуск существует только в нескольких штатах – в соответствии с их региональным законодательством.

44

перед мужчинами. Итак, нет никакого ущемления прав женщин – неоплата беременности просто делает программу равной для всех» (там же). В итоге суд счел нужным придерживаться мнения, что дискриминация по причине беременности не является дискриминацией по половому признаку. Правовой статус беременности определяется, как мы видим, исходя из политических соображений сегодняшнего дня. Если во времена теории раздельного гражданства (см. гл. 1) беременность в социальном и правовом плане квалифицировалась как специфическая особенность женщин, то в конце ХХ века она считается одним из видов «нормального физического состояния с уникальными свойствами…». Однако обе эти теории, несмотря на диаметрально противоположное отношение к беременности, имеют значительное сходство в своих основаниях: они продуцируют гендерное неравенство и несправедливость в отношении женщин.

Феминистские дискуссии о специальных (материнских) правах разворачиваются по знакомому сценарию, воспроизводящему основную аргументацию апологетов равенства или различий. Разумеется, противниками введения дифференцированного обращения являются, как всегда, классические либеральные феминистки, которые попрежнему настаивают на том, что любое «различие» в обращении с женщинами ведет к закреплению их социальной маргинальности. Те, кто выступает за равные права, опасаются также, что если наниматели будут обязаны субсидировать материнский отпуск, то у них появится прямой финансовый смысл не нанимать женщин. Социалистические, социал-либеральные (вэлфэровские) и радикальные феминистки настаивают, что только дифференцированное обращение с женщинами, выполняющими производственные и семейные обязанности, отвечает идее справедливости и может сгладить социальное неравенство. Сторонницы специального обращения убеждены, что женщины никогда не достигнут равных возможностей на рабочем месте до тех пор, пока материнство не будет браться в расчет. Они уверены, что для устранения дискриминации по полу на рабочем месте должна быть сделана “разумная дискриминация” в пользу женщин в связи с беременностью, материнским отпуском и уходом за детьми. Поэтому, помимо позитивных действий, государство всеобщего благоденствия должно разделить с женщиной ответственность и обязанности по рождению и воспитанию детей. Более того, адепты специальных прав женщин настаивают на том, что государство должно обязать нанимателей признать это «женское отличие». Однако если такого рода аргументация хорошо работает в европейских странах социал-демократической ориентации, то в США с их либеральной политической культурой идея развития государственной социальной политики продвигается с большим трудом.

Идеологические различия более очевидны в том способе, которым обе группы признают и описывают беременность. Лобби по равному обращению считает беременность одним из многих человеческих опытов, а вовсе не уникальным событием, как думают сторонницы дифференцированного отношения. Некоторые проводят аналогию между беременностью и обычными расстройствами здоровья (disabilities), потому что для них характерны сходные характеристики – потеря дохода, временная нетрудоспособность и рост медицинских расходов. Отказ приверженцами равного обращения оценивать беременность как уникальное событие логически вытекает из их понимания равенства как тождества. Апологеты равного обращения подчеркивают, что поскольку отношение к беременности всегда занимало “центральное место в создании мистики половых ролей”, она должна быть демифологизирована. Демифологизация беременности бросает вызов традиционному представлению о том, что “женщины занимают особое место в системе человеческого существования, которое происходит из их материнской роли” (Bacchi, 1996: 118). Некоторые авторы даже опасаются, что дифференцированное отношение и специальное законодательство могут способствовать восстановлению традиционной асимметричной семейной модели с

45

отцом-кормильцем и матерью-домохозяйкой и воспитательницей детей. Они настаивают на том, что специальные законы о материнском отпуске символически укрепляют идею о женщинах как маргинальных работниках. Именно поэтому защитники равного обращения борются за законы, которые аккумулируют потребности всех работающих, несмотря на то, что в результате некоторые женщины, которые могли бы иметь материнский отпуск, и проиграют. Они уверены, что система равного обращения объединит женщин «с человечеством» (т.е. мужчинами), а не изолирует от них. К сожалению, как справедливо отмечают критики этой позиции, желание пожертвовать некоторыми женщинами сейчас для всех женщин в будущем не является классово нейтральным. Оно отражает точку зрения высоко профессиональных и карьерно устремленных белых женщин среднего класса и не учитывает интересов работниц, особенно не принадлежащих к европейской расе. Первые выходят из ситуации совмещения карьеры и материнства просто – нанимают женщину-няню из бедных слоев населения. Однако работницы, по вполне понятным причинам, позволить этого себе не могут. Такое положение дел наглядно показывает, что дискриминация женщин имеет не только гендерную, но и расовую и классовую составляющую.

Теоретики специального обращения верят, что они представляют новое политическое видение. Они справедливо характеризуют политику равного обращения как часть классического либерализма, которое рассматривает индивида вне контекста семьи, религии или класса. По контрасту с анализом абстрактных индивидов, апологеты специальных прав говорят, что хотели бы идентифицировать потребности всех женщин как группы. Философ Элизабет Волгаст, одна из главных сторонниц модели особых прав женщин и политики специального обращения, считает, что «женщины не могут быть равными мужчинам, поскольку по определению равенство предполагает схожесть» (Wolgast, 1980: 112). По ее мнению, «различия между женщинами и мужчинами субстанциальны», и гендерное равенство может быть достигнуто только в том случае, «если общество относится к этим различиям уважительно и создает специальные институты для этого». Волгаст полагает, что женщинам следует добиваться не равенства, а справедливости. Справедливое отношение означает, что женщины могут обладать и равными с мужчинами, и специальными правами (обусловленными их материнством). К сожалению, сама Волгаст не пишет, как это может выглядеть, а аргументы противников таких мер аналогичны тем, которые рассматривались в первой главе настоящей работы в отношении позитивных действий и реверсивной дискриминации.

Другая защитница специального обращения, Энн Скэйлес, считает, что женщины должны иметь права, отличные от мужских, только в отношении специфически-половых условий, которые уникальны для женщин (беременность и кормление новорожденных). Сторонники специального обращения говорят о том, что при игнорировании разницы в репродуктивных функциях между женщинами и мужчинами именно мужчина становится той нормой, под которую должны подтягиваться женщины. Эта ситуация становится очевидной в судебных разбирательствах по вопросу о материнском отпуске в США (Littleton, 1991; Bacchi, 1996). Вот один из наиболее часто обсуждаемых прецедентов. Служащая одной из фирм в Калифорнии попыталась вернуться на свое рабочее место после рождения ребенка. С одной стороны, в соответствии с одним из калифорнийских законов она имела на это право. С другой стороны, ее фирма подала иск в Федеральный окружной суд, сославшись на Раздел 7 Акта о гражданских правах 1964 г. и более поздние поправки к нему, на основании которых работодатели должны относиться к беременности как к любому другому виду нетрудоспособности. А это означает, что любая женщина, решившая завести ребенка, автоматически теряет работу из-за своей «нетрудоспособности». Представитель работодателя заявил, что закон можно

46

рассматривать как действующий равным образом в отношении обоих полов, а не как особую льготу для женщин только. Федеральный окружной суд отнес беременность к обычному виду нетрудоспособности и заявил, что женщины не должны пользоваться в связи с этим преимуществом, гарантирующим им возвращение на свое рабочее место. Как пишет Литтлтон, «в основе этого утверждения лежит предположение, что рабочее место само по себе является негендерным элементом, нейтральным по отношению ко всем работникам. Иными словами, отпуск должен предоставляться всем или никому – независимо от причины» (Littleton,1991: 711). Замечу, что в данном случае совершенно очевидна нелепость подхода с позиций абстрактного, формального равенства. Правда, позднее решение Верховного суда по этому делу, основанное на определении беременности как чисто женской особенности, принятие которой во внимание не нарушает права мужчин, изменило ситуацию и создало прецедент.

В контексте политической культуры США позиция тех, кто выступает против приравнивания беременности к болезни и, наоборот, поддерживают идею специального обращения, выглядит более оправданной. Отнесение беременности к «болезни» (хотя это одно из нормальных физиологических состояний женского организма) или «нетрудоспособности» проистекает из традиционной для патриархатного общества дихотомии публичной/продуктивной и приватной/репродуктивной сфер. Если обычная нетрудоспособность действительно может оцениваться как невозможность работать, производить, то беременность – нет, потому что в это время женщина осуществляет «работу» по созданию нового человека. Лобби специального обращения не сомневается, что беременность – это уникальное явление. Выступая против системы и ценностей рынка, сторонники специальных прав подчеркивают абсолютную и общечеловеческую ценность материнства, которая, по их мнению, порождает этику заботы и кооперации, которая так нужна современному миру. На основе этих доводов они настаивают на разработке специализированного законодательства, учитывающего потребности материнства.

Феминистская исследовательница Дороти Стетсон отмечает, что гендерно нейтральный стандарт в законодательстве о правах основан на идее, что мужчины и женщины одинаковы и что на женщин распространяются все права и все виды ответственности мужчин. Поэтому, продолжает она, использование «мужского стандарта» равенства помогает женщинам только в тех областях, где они выступают как одинаковые индивиды – например, при использовании политических прав и свобод (хотя и эта ситуация имеет не такую большую историю). В тех случаях,

где женщины отличаются от мужчин (прежде всего, связанных с деторождением), равные права фактически приводят к большей нагрузке на женщин. Например, равные права на рабочем месте дают реальное равенство только тем женщинам, которые, подобно мужчинам, могут позволить семейным обязанностям не препятствовать профессиональным. «Стандарт равенства», по выражению Стетсон, часто используется для того, чтобы игнорировать различия посредством гендерно нейтрального языка законов. В этом случае гендерная иерархия остается без изменений. Но если закон апеллирует только к ситуации отличия женщин от мужчин, развивая принципы дифференцированного обращения с женщинами, то он тем самым также закрепляет гендерную иерархию. Стетсон считает, что гендерно нейтральное законодательство в принципе может принимать во внимание гендерные различия – так, отпуск по уходу за новорожденным ребенком должен предоставляться либо матери, либо отцу. Таким образом, закон будет учитывать потребности обоих родителей, а не только матерей. Она согласна с теми исследователями, которые полагают, что поиски единого стандарта для решения женских проблем непродуктивны; вместо этого необходимо определить нежелательные последствия специфических ситуаций и находить способы

их законодательного регулирования

(Stetson, 1997: 50-51). Мне кажется, что здесь

Стетсон

в принципе права.

Однако вопрос об экспертизе последствий

47

законодательства, которые поднимают феминистские исследователи, практически неразрешим в контексте американской либеральной политико-правовой культуры. Равновесие между доктриной равных прав и гендерных различий не найдено и дилемма равенства на законодательном уровне в США пока остается не решенной. Поэтому

феминистки пытаются в качестве контрмеры

разрабатывать

феминистскую

философию права и феминистскую юриспруденцию.

 

Кэрол Баччи, описывая все перипетии

дебатов в США

о специальных

материнских правах женщин, объясняет, почему не были достигнуты компромиссы между феминистками разных ориентаций, с одной стороны, и феминистками и государством (Bacchi, 1990). Одним их препятствий, по ее мнению, выступила американская политическая культура, не допускающая активного включения государства в законодательное регулирование вопросов, относящихся к частной сфере. Другим препятствием Баччи считает сами артикулированные феминистские позиции, которые не учитывают нюансов и сложностей жизненных ситуаций. Ведь концепция равных прав в том виде, как она была сформулирована либералками – то есть уравнивание женщин в правах с мужчинами в публичной сфере, или принятие женщинами мужских стандартов этой публичной сферы – фактически игнорировала семью. А концепция специальных прав женщин, обусловленных их материнством, по существу основана на приписывании родительских обязанностей только женщинам. Однако нет никаких причин, почему биологический факт беременности ведет к этому. Женщины имеют право на материнский отпуск не потому, что они “отличаются” от мужчин, а потому, что общество должно признать, что люди имеют детей, и взять на себя ответственность за создание необходимых условий для воспроизводства человечества. Баччи полагает, что необходима такая социальная модель, в которой ответственность за воспроизводство людей возлагается не только на женщин и признается социально значимой. Это означает, что государство принимает на себя определенные обязательства и включает «женские специфические нужды» в связи с беременностью в социальный стандарт медицинского страхования. Помимо этого, отпуск в связи с рождением детей должен предоставляться и отцам. Такая норма закреплена в законодательстве скандинавских стран (подробнее об этом будет сказано в главе 3). Идентификация женщин как “отличающихся” и беременности как женского “отличия” делает беременность проблемой, что нередко приводит к политике исключения женщин. Идеология женского предназначения также затрудняет изменение норм и правил относительно мужских рабочих таким образом, чтобы они учитывали потребности отцов, имеющих малолетних детей.

Конфликт между равным и специальным обращением необходимо разрешить – в том числе и между феминистками разных направлений. Жаль, что феминистки фактически работают друг против друга, чтобы разрушить законодательство, предлагаемое разными сторонами. Тем более, что термины “сходство” и “различие” не имеют абсолютного смысла. Главная и долгосрочная цель заключается в том, чтобы нормы законодательства о труде соотносились с частной жизнью людей и учитывали ее. “Различия” между женщинами и мужчинами в этом случае теряют свой смысл. Такая попытка была предпринята Международной организацией труда при разработке Конвенции № 156 «О работниках, имеющих семейные обязанности» (подробнее этот вопрос будет рассмотрен далее, в гл. 4).

Помимо проблемы предоставления отпуска по беременности и рождению ребенка, дискуссия о политике обеспечения специальных прав женщин разворачивалась вокруг государственной поддержки системы детских учреждений, защиты от порнографии, от насилия на улицах и в семье, от сексуальных домогательств на рабочем месте. Приход к власти в США неоконсерваторов осложнил формирование новой гендерной политики. Так, президент Дж. Буш наложил вето на законопроект, обязывающий работодателей предоставлять работникам неоплачиваемый отпуск по

48

уходу за своими детьми: Буш счел эту меру обременительной для бизнеса. Также им была отклонена федеральная законодательная инициатива по сохранению рабочего места и предоставлению неоплачиваемого отпуска в связи с беременностью и рождением ребенка. Так что на сегодняшний день только несколько штатов США имеют подобные законы. Не удалось принять на федеральном уровне и закон, обязывающий включать медицинские расходы по рождению ребенка в общественные фонды страхования наемных работников. Легализация Верховным Судом США в 1973 г. права американок на аборт (по медицинским показаниям) не сопровождалась решением о финансировании этого за счет федеральных программ, поэтому для малообеспеченных женщин формальное право остается трудноосуществимым. Также заблокированными оказались программы государственной поддержки общественной системы детских садов (Попкова, 2001, 233). В 1971 г. президент США Никсон наложил вето на Child Development Act, представленный в Конгресс коалицией феминисток, активистов по защите гражданских прав и Министерства труда. Дороти Стетсон цитирует по архивным материалам Конгресса 9 причин, по которым Никсон отклонил законопроект о государственной поддержке детских садов. Набор причин варьируется от констатации дороговизны такой программы для национального бюджета (по приблизительной оценке – около 2 миллиардов долларов в год) до убеждения, что данное вмешательство подорвет моральную власть и влияние родителей в семье (Stetson, 1997: 278). Позже были разработаны налоговые льготы, система кредитования для семей с маленькими детьми и сеть разнообразных платных услуг по уходу за ребенком. Правда, это не решило проблемы совмещения работы по найму и материнства для большинства американок. А в 1990-е годы была вновь реанимирована идеология семейных ценностей, основанная на фундаментальном утверждении, что решение всех социальных проблем следует доверить семье, а не правительству. Эта идеология подорвала все усилия добиться финансирования социальных программ со стороны федерального правительства (там же: 280-282).

Специальное законодательство, гарантирующее личную безопасность женщинам

Гораздо более успешным оказалось лоббирование феминистками специальных законов, гарантирующих женщинам личную безопасность. В обычном праве, долгое время имевшем хождение в англоязычных странах, насилие против женщин рассматривалось как нарушение прав собственности мужа или отца и «преступление против целомудрия». Как справедливо отмечает Л.Попкова, «включение права на свободу от насилия, в том числе от насилия внутри семьи, в дискурс гражданских прав женщин, радикальным образом изменило ситуацию. Преступления этого рода рассматриваются теперь как нарушение базовых конституционных прав личности, подрывающее основы демократического государства» (Попкова, 2001: 233). В результате реформы уголовного законодательства была разработана процедура судебного преследования и усилены меры наказания за изнасилования. Новые законодательные меры были разработаны и в отношении сексуальных домогательств на рабочем месте, которые рассматриваются теперь как нарушение трудовых прав работников. Комиссия по равным возможностям при трудоустройстве осуществляет контроль над исполнением законов и обеспечивает продвижение судебных исков (там же).

Несколько иной оказалась судьба предложенных феминистками законопроектов по борьбе с порнографией. Как пишет профессор права Катарина Итцин (США), сегодня фактически не существует законодательства против порнографии – есть законодательство против непристойности и цинизма. Это уголовное законодательство, ограничивающее публикации, распространение и видео-воспроизведение материалов, которые считаются неприличными и непристойными. Определение непристойности чаще всего бывает субъективным и дающим возможность для различных

49

интерпретаций, поскольку оно всегда формулируется в терминах моральности или аморальности, добра и зла6. Определение порнографии через понятие непристойности затрудняет применение правовых санкций по ее ограничению, поскольку сразу встает вопрос о свободе слова и свободе предпринимательства.

Феминистская юриспруденция в США предлагает другой подход. Она переносит порнографию из моральной сферы в сферу властных отношений, считая порнографию не столько моральной, сколько гендерной проблемой. С точки зрения прав человека порнография трактуется как сексуальное насилие. В США в 1983 г. в г. Миннеаполисе, штат Миннесота, городской совет уполномочил профессора права Катарину МакКинон и известную феминистку Андреа Дворкин подготовить проект “декрета о нарушении гражданских прав женщин посредством порнографии”. Подготовленный К. МакКинон и А. Дворкин проект базировался на принципах, изложенных в 14-ой Поправке к Конституции США, которая “гарантирует всем равенство и свободу от дискриминации“. Порнография была определена ими как “практика сексуальной дискриминации, которая сексуализирует субординацию женщин и эротизирует насилие в отношении женщин” (Itzin, 1992: 435). Эта дефиниция позволяла сделать порнографию непосредственной мишенью законодательства на основе вреда, который она наносит женщинам. Подготовленный декрет был забаллотирован в Миннеаполисе, но принят в Индианаполисе. В ответ издатели выступили с обвинениями в нарушении свободы слова. При разбирательстве вопроса в Федеральном Суде он признал определение порнографии как систематической практики эксплуатации и субординации, которая основанная на сексе/поле, НО воздержался от поддержки цензуры, запрета или ограничения порнографии. Здесь вступили в противоречие две “свободы” – свобода слова и свобода от дискриминации. Победила первая. В 1989 г. В Сенат США был внесен Pornography Victims Compensation Act, в котором говорилось, что, сохраняя принцип свободы слова, государство имеет законный интерес в запрещении распространения материалов, если они содержат опасность вреда или актуально наносят вред отдельным гражданам или обществу в целом. Акт не был принят. В 1990 г. была предпринята повторная попытка его принять, но результат мне неизвестен.

Основная идея разработки гражданского (а не уголовного) законодательства

против порнографии как дискриминации на основе пола заключается в том, что такое законодательство даст возможность женщинам возбуждать судебные иски на основе причиненного им вреда. Помимо этого, снимается вопрос о цензуре, так как в качестве доказательств при возбуждении исков рассматриваются только вышедшие материалы и «только от их жертв, но не от правительства или государства». Такое законодательство базируется на новой концепции: сексуальное подчинение и дискриминация рассматриваются как насилие, наносящее вред личности или гендерной группе. Иными словами, порнография понимается как механизм конструирования и усиления гендерного неравенства. Иногда возникает вопрос, а зачем так беспокоиться о законодательстве против порнографии, ведь она – только один из элементов этой сексистской и мизогинистской культуры, к тому же законодательство само по себе никогда не достигает той цели, на которую оно направлено. Да, это так, и хотя законодательство в области равенства не устранило полностью экономическое и структурное неравенство, оно тем не менее привело к сокращению масштабов и типов дискриминации7. Это законодательство также повлияло на рост сознания и изменение

6Например, в законодательстве о непристойности часто не только не дается определения порнографии, но она даже и не упоминается (США или Англия). Однако в некоторых странах (например, в Ирландии) непристойной (и потому подверженной цензуре) считается даже информация о контрацепции.

7Как сказала одна американка, имени которой я, как ни старалась, не смогла вспомнить, «все-таки существует значительная разница между дискриминацией, вследствие которой женщины мало

50

установок. Законы против убийств, изнасилований или расовой и сексуальной дискриминации не устраняют эти явления из жизни. Однако они задают ценности в достижении социальных целей, стандарты поведения в обществе, осуждая и, тем самым, снижая уровень жесткого насилия в обществе. Гражданское законодательство позволит избежать криминализации производства порнографии и перестанет загонять его в подполье. Наоборот, оно сделает очевидным вред, который порнография наносит миллионам женщин, и создаст правовые формы борьбы с ней.

Важно отметить, что к концу 1980-х годов под влиянием феминистских идей в некоторых странах – Канаде, Западной Германии, Норвегии, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии, Ирландии – появились новые правовые инициативы по регулированию порнографии.

Социальный эффект политических стратегий радикального феминизма

Все движения нуждаются в радикалах, и женское движение - не исключение. Несмотря на отмеченные выше недостатки, радикальные феминистки внесли исключительно весомый вклад в теорию феминизма. Джудит Грант, аналитик феминистской теории, справедливо отметила, что "определение путей, на которых мужские практики конструируют женщину как пассивную и зависимую, дало женщинам возможность строить свой собственный политический опыт и определять стратегии сопротивления. Осознание женщины как деятеля, а не жертвы, придало женщинам сил действовать в их собственных интересах для того, чтобы обратить вспять или устранить выявленные негативные тенденции. Даже если в действительности не существует таких категорий, как высшая мудрость материнства или эссенциальная женская натура, это вдохновляет женщин на то, чтобы гордиться своим полом" (Grant, 1993: 146). Основная заслуга теоретиков радикального феминизма заключается в том, что они подвергли анализу приватную сферу жизни, в том числе и проблемы системного и индивидуального насилия в отношении женщин (порнографию, проституцию, сексуальные домогательства, изнасилования, избиение женщин). Рассматривая такие явления, как брак, семья, материнство, контрацепция (или, скорее, ее ограничения), стерилизация, аборты, различные репродуктивные технологии, радикальные феминистки сумели показать, что и в этом приватном пространстве происходят нарушения прав женщин. Именно благодаря активности радикалок эти темы стали темой общественных и политических дискуссий, а позже и предметом законодательного регулирования.

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ФЕМИНИЗМ

Хотя напрямую психоаналитический феминизм не рассматривает дихотомию сходства и различий между женщинами и мужчинами, и уж тем более не касается политики достижения гендерного равенства, обойти его вниманием в данной работе было бы неверно. Дело в том, что жесткое разделение течений феминизма возможно только с некоторой долей условности. В реальности взаимовлияние школ весьма значительно. Психоаналитический феминизм сформировался из переосмысления фрейдизма и развития некоторых идей радикальных теоретиков о сексуальности,

представлены в ЦК КПСС, и такой, при которой абортируют плод женского пола или убивают новорожденную девочку».

51

материнстве и отцовстве. Но после 70-х годов ХХ века эти темы не может обойти вниманием ни одно из направлений феминизма, и те новые подходы, которые были предложены психоаналитическим направлением, своеобразным образом повлияли на выработку политических стратегий.

Коротко напомню основные моменты теории психосексуального развития индивида по Фрейду. Он считал, что сексуальность, как и все иные инстинкты, существует с момента рождения ребенка. Однако сексуальность имеет несколько стадий развития, и темперамент любого взрослого есть результат того, как он/она в детстве переживает эти этапы. До генитальной фазы психосексуальное развитие мальчиков и девочек одинаково, но на этой стадии происходит разлом. Именно потому, что девочки и мальчики переживают свою сексуальность по-разному (как результат анатомических различий), они вырастают с разными половыми ролями. Основой дифференциации ролей, по Фрейду, выступает так называемый Эдипов комплекс. Мальчик, уже идентифицировавший себя с отцом, в силу своего инстинктивного либидо желает свою мать и чувствует враждебную конкуренцию со стороны родителя своего пола. Одновременно он обнаруживает, что мать не имеет пениса и воспринимает это как знак наказания. Тогда мальчик начинает испытывать так называемый комплекс (боязнь) кастрации, и переносит свою любовь на отца. Отец выступает как норма, образец и носитель правил общества. Противоборство между иррациональным бессознательным, которое исходит из биологической сферы влечений - т.н. Оно (Id), и установками общества - так называемым Сверх-Я (Super-Ego) разрешается через вмешательство Я (Ego). Именно Эго, сублимируя (то есть превращая) природное сексуальное влечение в творчество, выступает интегрирующей частью личности мужчины.

Но психосексуальное развитие девочек происходит иначе. Фрейд считал, что личность женщины определяется в конечном счете самим фактом отличия ее анатомического строения от мужчины. "Анатомия - это судьба", утверждал Фрейд вслед за Наполеоном. Именно различия в строении тела мужчины и женщины, считал Фрейд, формируют у нее две специфических (и основных для развития женской психики) особенности – комплексы кастрации и зависти к мужским гениталиям (т.н. penis envy). Так же, как и мальчик, девочка желает родителя противоположного пола и идентифицирует себя с родителем своего пола. Однако обнаружив, что мать и она сама лишены пениса, девочка решает, что обе они кастрированы (т.е. наказаны). Девочка начинает ненавидеть мать и любить отца, а также и мужчин вообще. Идентификация девочки с матерью, комплексы кастрации и penis envy определяют, по Фрейду, три возможные линии развития женской психики. Одна ведет к подавлению сексуальных импульсов и, следовательно, к неврозам и истерии. Вторая линия формирует у женщин мужеподобный характер, выражающийся в стремлении к творческой деятельности, активности, ориентациях на социальные ценности. Третий вариант – это развитие «нормальной женственности», под которой Фрейд понимал стремление к реализации желания обладать тем, что составляет предмет зависти для женщин, посредством замужества и рождения сына8. Результатом «нормального» развития женской психики и признаками «нормальной» женственности являются, по Фрейду, пассивность, отсутствие чувства справедливости, предрасположенность к зависти, слабые социальные интересы, неспособность к творчеству. Интересы "нормальной женщины», по его мнению, ограничиваются миром спальни, детской и кухни. Чрезвычайно любопытно, как Фрейд обосновывает формирование таких черт женского характера. По его мнению, это происходит опять-таки вследствие биологической «ущербности» женщин. Так, например, нарциссизм (самолюбование) развивается у женщин

8 Standart Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. London, 1964. - The Dissolution of the Oedipus Complex (vol. 19); Female Sexuality (vol. 21). Some Psychological Consequences of the Anatomical Distinction between the Sexes (vol. 19).