Смирнов ответы / №13 фофанов
.docФОФАНОВ Константин Михайлович (1862-1911)
Русский поэт К.М. Фофанов родился 18 (30) мая 1862 года в Петербурге в купеческой семье среднего достатка. В своей биографии он писал позднее: "Предки мои принадлежали к великой семье, называемой Человечеством. Их останки не покоятся в родовых склепах, их гробы не опечатаны дворянскими гербами, и самый старейший из них какой-нибудь финский рыболов, печальный пасынок природы". В стихах Фофанов иногда называл себя "финном" (как, например, поэт Игорь Лотарев назвал себя "Северянином"). Дед Фофанова, из крепостных крестьян Олонецкой губернии, "был привезен в Петербург двенадцатилетним мальчиком, брошен "в извоз" на испугавшие его до смерти, кажущиеся такими огромными и безлюдными проспекты Петербурга". Как вспоминал сам Фофанов, дед его быстро освоился, впоследствии устроился мыльщиком в бане, отчего его руки навсегда остались ярко-розовыми, хотя далеко не розовой оказалась жизнь. Отец поэта, в конце концов, выбился в люди - заимел кожевенную лавку и "лесной двор", торговал дровами и стал купцом, правда, "третьегильдейным".
Костя был одним из десяти детей отца. Мальчик начал учиться с шести лет в "первоначальной школе", а впоследствии посещал другие учебные заведения - дешевые частные пансионы Эме и Кестнера, а также городское училище Петербурга, но учебу оставил, не закончив 2-го класса, после того, как отец его разорился и ушел в мистические переживания. В итоге Константин не получил систематического образования. Недостатки образования отчасти восполнялись постоянным чтением журналов и книг, порой беспорядочным, но зато предельно разнообразным. Чтение носило совершенно бессистемный характер, но увлекшись книгами, Фофанов пристрастился к поэзии и в возрасте 13 лет начал писать стихи, чему не находил сочувствия в семье. Впрочем, рифмы он стал подбирать уже с 8-10 лет.
Читал он действительно много и жадно: "десяти лет почти наизусть знал "Горе от ума" и обожал Пушкина". "Сочинители казались мне существами сверхъестественными, не такими, как все. Встречая в стихах Пушкина обыкновенные чувства простых смертных, я поражался. Строчка "Сажусь и кофе с гущей пью" мне казалась величайшим откровением в его биографии: этот полубог, очаровывающий меня, пил кофе", - вспоминал Фофанов. Первые стихи его рождались в пару над пушкинским драгоценным напитком. С детства он писал много стихов, в 14 лет подражал Некрасову, в 16-18 лет увлекся Библией и написал множество стихотворений на библейские темы в возвышенно-народническом духе (это причудливое сочетание обыденности тем и возвышенности интонаций - характерная черта его поэтики). Одно из них - "Сосуд с целебною водою Иордана..." - появилось 8 июля 1881 года в газете "Русский еврей" под псевдонимом КОМИФО, составленным из начальных букв имени, отчества и фамилии автора. Затем благодаря поддержке П.И. Вейнберга Фофанов публиковался в "Литературном обозрении", имевшем либеральную репутацию. С тех пор он исключительно посвятил себя литературной деятельности и поместил огромное количество стихотворений в разных изданиях, преимущественно в иллюстрированных журналах и в "Новом Времени".
Его стихотворение "Таинство любви", написанное в 1885 году и напечатанное в 1888 году в журнале "Наблюдатель", вызвало гнев лично Победоносцева и разбирательство в Священном Синоде. Синод усмотрел в "религиозных" стихах Фофанова "языческий смысл", ибо поэт осмелился приписать деве Марии вдохновляющее влияние на самого Бога при непорочном зачатии, а не наоборот. Фофанова чуть не отлучили от церкви, а "Наблюдатель" был закрыт на полгода. Это стихотворение было уже едва ли не сотой публикацией: с конца 1880-х годов Фофанов постоянно печатался в различных изданиях, в том числе в газете "Новое время", издаваемой А.С. Сувориным, от которой с 1888 года он получал постоянное жалованье и другую финансовую поддержку. Но связь с этим изданием на протяжении всей жизни не мешала Фофанову печататься в журналах различной ориентации: "Век", "Живописное обозрение", "Всемирная иллюстрация", "Устои", "Игрушечка", "Родник", "Новь", "Звезда", "Восход", "Север", "Наблюдатель", позднее - "Северный вестник", "Московская газета", "Наше время", "Русское богатство", а также во многих иллюстрированных изданиях.
Уже к 1885 году К.М. Фофанов обеспечил себе профессиональной литературной деятельностью некое подобие материальной независимости и покинул отцовский дом, где его занятия словесностью понимания не находили. Однако поэтической славы он ещё не обрел, ибо никто тогда не мог соперничать с любимцем читающей публики С.Надсоном.
В 1887 году почти всё написанное Фофановым было собрано в книге "Стихотворения", изданной в Петербурге. За год до этого поэт "безвременья" 1880-х годов С.Я. Надсон приветствовал в лице Фофанова "большое дарование чисто художественного оттенка". Литературный обозреватель "Нового времени" В.Буренин, со своей стороны, противопоставлял "наивную, небрежную, даже порой неряшливую музу" Фофанова "фразистой рутине" Надсона. Первый же сборник Фофанова привел в восторг И.Репина, который написал в 1888 году его портрет и оставался другом поэта до конца его дней. При поддержке Я.П. Полонского сборник был выдвинут на соискание Пушкинской премии Академии наук. Сборник отмечали и более снисходительные читатели (в том числе Л.Н Толстой, Н.С. Лесков и А.П. Чехов), А.Н. Майков, хваля Фофанова, говорил о нем как о поэте, приближавшемся к Пушкину. Книжка стихов принесла Фофанову известность среди литераторов и поправила его материальное положение, граничившее с нищетой.
Звезды ясные, звезды прекрасные
Нашептали цветам сказки чудные,
Лепестки улыбнулись атласные,
Задрожали листы изумрудные.
И цветы, опьяненные росами,
Рассказали ветрам сказки нежные -
И распели их веты мятежные
Над землей, над волной, над утесами.
И земля, под весенними ласками
Наряжаяся тканью зеленой,
Переполнила звездными сказками
Мою душу безумно влюбленную.
И теперь, в эти дни многотрудные,
В эти темные ночи ненастные,
Отдаю я вам, звезды прекрасные,
Ваши сказки, задумчиво чудные.
"Как вам нравится определение сказок - "задумчиво-чудные"? - писал П.Ф. Якубович о стихотворении "Звезды ясные, звезды прекрасные..." (1885). - Не все ли это равно, что, например, сказать: "твердо-грустные" или "желто-холодные"?" Лирическая зыбкость образной структуры, мелодичный и легкий стих, а также любовь к снам, фантазиям, сказочным образам, ко всему, где содержалась некая недосказанность, делало поэзию Фофанова близкой импрессионизму.
Однако критика приняла книгу холодно. Не получила она и Пушкинскую премию, на которую была выдвинута Я.П. Полонским. В рецензиях отмечались многочисленные небрежности, нарушения грамматических норм, отсутствие строгого отбора стихотворений (в том же упрекали Игоря Северянина после выхода сборника его стихов "Златолира"). Благожелательно настроенный по отношению к Фофанову критик В.П. Буренин был вынужден отметить, что наивный талант Фофанова поет, как поют птицы: "не заботясь о том, что споется и как споется". Но внезапно ситуация резко изменилась: в 1887 году, совсем молодым, умер Надсон, и именно тональность поэзии Фофанова - поэзии человека, разочарованного жизнью, но не утратившего до конца веру в бытие, - была воспринята как достойный отзвук надсоновской мелодии (тем более что Надсон успел поддержать Фофанова, как бы "передал лиру"). Кроме того, на фоне злободневной "революционно-демократической" поэзии выдержанное в классических тонах творчество Фофанова самым строгим ценителям казалось романтической отдушиной (хотя в нём всегда находилось место социальным мотивам).
После первого сборника "Стихотворения" (1887), имевшего умеренный, но несомненный успех, А.С. Суворин издал в Петербурге второй сборник с таким же непритязательным названием в 1889 году. За ним последовал целый ряд поэтических книг, доставивших поэту шумную славу. Наиболее полно поэтическое своеобразие Фофанова выявлено в третьем сборнике - "Тени и тайны" (Петербург, 1892). Появление сборника дало критике возможность обратить внимание публики на его свежий и оригинальный талант; но дальнейшая, чрезмерно плодовитая поэтическая деятельность не была в состоянии удержать интерес к нему на прежней высоте.
Поэзии Фофанова присуще противопоставление низкой действительности и высоких идеалов, декларативность, живописная выразительность, языковые и стилистические небрежности и вольности, воспринимавшиеся как проявления искренности. В его поэзии усматриваются черты, делающие её переходной от традиционных форм к модернизму. В целом период от смерти Надсона (1887) до смерти Александра III (1896) в истории русской поэзии критики нередко называют "фофановским", поскольку поэзия Фофанова оказалась созвучна "сумеречной" эпохе, распространённым настроениям, нашла широкий отклик у читателей, вызвала подражания. О творчестве Фофанова в этот период одобрительно отзывались все - от лидеров старшего и среднего поколений (И.Е. Репин, Я.П. Полонский, А.Н. Майков, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов и Н.С. Лесков) до русских символистов "первого призыва" (особенно В.Я. Брюсов). Символисты никогда не отрекались от влияния, оказанного на них двоемирной лирикой Фофанова. Его отношение к ним было куда сложнее. Ведь именно с выходом первых сборников поэзии символистов в 1895 году его литературное влияние пошло на спад, эпоха промежутка, востребовавшая Фофанова, кончилась. Чувствуя, что поэтическая почва уходит из-под ног, поэт пробует создавать "актуальные" стихи. Их темы: голод, отлучение Л.Н. Толстого от церкви...
Мрачные десятилетия 1880-90-х годов, время политической реакции в стране, время упадка сил и идейного разброда среди русской интеллигенции, наложили на творчество Фофанова свою печать. Он выступал глашатаем "чистого искусства", стремился в своих стихах уйти от пошлой и грубой действительности в мир волшебной мечты. Сын "больного поколения", он чтил порывы борцов за народное благо, сочувствовал бедным и сирым, но в бессилии перед злом лишь противопоставлял ему отказ от борьбы, отречение от действительности, чистую, поэтическую природу, слагая романтические сказки о цветах и растениях. Для поэзии Фофанова характерна певучесть, щедрое разнообразие оттенков настроений, запечатленных в их мимолетности, зыбкость и приглушенность лирических образов. Порой его стих, порывистый и нервный, портят банальные "красивости". С реалистическими традициями русской поэзии, глубиной раскрытия внутреннего мира, лирическими картинами природы у него переплетаются декадентские нотки - пессимизм, пассивность, бегство "в волшебный мир неуловимых сил".
Не бойся сумрака могилы,
Живи, надейся и страдай…
Борись, пока в душе есть силы,
А сил не станет - умирай!
Жизнь - вековечная загадка,
А смерть - забвение ее.
Но, как забвение ни сладко,
Поверь, что слаще бытие.
В 1892 году выходит третья книга Фофанова "Тени и тайны". В том же году в издании "Московской иллюстрированной газеты" вышла его пространная повесть в стихах "Барон Клакс" - своего рода переделка "Евгения Онегина". А вскоре начались серьезные проблемы. В начале 1890-х годов Фофанов на почве алкоголизма пережил тяжелое психическое заболевание, галлюцинаторное помешательство, сильно подорвавшее его здоровье. Последние годы жизни - первую декаду нового столетия - он прожил в пьянстве и нищете. А.Майков, Я.Полонский, Л.Толстой, И.Репин, К.Случевский, А.Суворин постоянно поддерживали его, так как жизнь Фофанова была тяжела: единственный кормилец большой семьи, где было 9 детей, он страдал хроническим алкоголизмом и жил в нищете. Современникам Фофанов этих лет запомнился в образе "глубоко несчастного, приниженного жизнью, надорванного человека - образ, по выражению П.П. Перцова, так странно контрастирующий с впечатлением от его лучших вечно-юных стихов".
Впрочем, начало семейной жизни для Фофанова было весьма романтичным. Однажды к поэту, чье имя было на слуху, обратилась 14-летняя гимназистка Лидия Тупылева с просьбой написать ей стихи в альбом. Он написал стихи и сразу влюбился в нее. Стоило девушке только окончить гимназию, Фофанов сделал ей предложение, но по требованию родителей она ему отказала (слишком шатким было его положение в литературе да к тому же он уже начал пить). В отчаянии она чуть не поступила в женский монастырь. Но поэт был упорен и обратился с предложением во второй раз. И родители сдались, о чем, может быть, не раз пожалели. Стихи едва-едва могли прокормить его многочисленных детей.
На фоне неестественного мелодраматизма, искусственно нагнетаемого декадентством, неамбициозная естественность Фофанова подкупала многих. Чехов называл себя "искренним почитателем" его таланта, а это немало. Не каждый мог, подобно Фофанову, откровенно признаться:
Я хотел бы страдать, но не в силах страдать,
Я хотел бы любить, но любить не могу.
Раз умершим цветам можно вновь расцвести -
Даже в дождь и во тьму на осеннем лугу.
Раз угасшему дню можно снова взойти,
Озаряя лучами небес вышину,-
Но что раз потерял на житейском пути,
Нам того не иметь, нам того не найти,
Как в сиянии дня золотую луну.
У Фофанова было всё некрикливо, непоказно - не то, что у декадентской музы, описанной им: "Бледная, с поблекшими чертами, А в очах огонь безумных грез, Вот она!.. Вокруг ее - хаос И жрецы с подъятыми власами". И даже вождь входящих в моду символистов, надменный Валерий Брюсов, приглашал Фофанова участвовать в их сборниках, привлекал его к сотрудничеству в альманахе "Северные цветы", называл его в числе учителей. Будущий король поэзии и эгофутурист Игорь Северянин называл королем не кого-нибудь, а именно Фофанова. Лев Толстой в 1907 году, прочтя фофановские "Стансы", только подтвердил прежнюю свою оценку: "Лучше поэта нынче нет…" Фофанов, в свою очередь, возблагодарил великого писателя гневными стихами на отлучение его от церкви.
С 1888 по 1909 год семья Фофановых жила в Гатчине, где за это время сменила более 20 адресов. Удивительно, что ни один из 20 домов, в которых он жил, до наших дней не сохранился. В Гатчине были написаны многие стихотворения и подготовлены сборники стихов "Тени и тайны" и "Иллюзии" (Санкт-Петербург, 1900), которые были необыкновенно популярны.
В 1904-1905 годах Фофанов жил в Новгороде и в Старой Руссе, где в то время жил М.Горький. Горький рассказывал о своих встречах с Фофановым, которого лично почти не знал, но часто видел на улицах и от которого иногда приходил человек с просьбой о деньгах. Фофанов "был невыносимо, до страшного жалок, всегда пьяный, оборванный и осмеиваемый, но как бы ни был он сильно пьян, его небесно-голубые глаза сияли именно так, как это изобразил Репин" (на портрете Репина Фофанов изображен в профиль и взгляда не видно). Фофанов и его жена много и часто пили. Вот, что об этом вспоминал Игорь Северянин: "Про Фофанова складывались легенды, но большинству из них я верить не рекомендую. Правда, в моменты опьянения и невозможное делалось возможным, но, повторяю, большинство россказней про него - ложь и вздор. Фофанов был обаятельным, мягким, добрым и сердечным человеком, очень нравственным, религиозным и даже застенчивым по-детски. У него семейной жизни вовсе не было, по крайней мере в те годы, когда мне выпало счастье знавать его лично, ибо жена его, подверженная тому же недугу, которым страдал и он сам, иногда где-то пропадала по целым дням, а когда бывала дома, находилась постоянно в невменяемом состоянии. За время своего супружества она побывала семь раз у Николая Чудотворца (имеется в виду психиатрическая больница на Пряжке в Петербурге). "Гостил" там однажды и сам Фофанов. Многие спрашивают, кто на кого дурно повлиял? Не отвечая прямо на этот вопрос, я укажу только, что пить поэт начал с тринадцатилетнего возраста".
Уже в 1900-е годы творчество Фофанова отмечено чертами несомненного упадка таланта. Он продолжал много писать, и многочисленные стихи его печатались в массовых газетах и журналах; он подготовил к печати еще два сборника: "Эфиры" (стихотворения 1901-1906) и "Крылья и слезы" (стихотворения 1907-1911), но издателя для них не нашлось. Удалось опубликовать лишь две тоненькие брошюры: "После Голгофы" (1910) и поэму в октавах "Необыкновенный роман" (1910) - опять-таки "переделку" пушкинского "Домика в Коломне". Читатели Фофанова остались в прошлом; стихи в лучшем случае не имели отклика (А.Блок в 1910 году назвал их явлением "нововременской культуры"). Однако же и Мережковский, и Брюсов, и Горький относились к нему с почтением и безусловной симпатией. Сын Фофанова, тоже поэт, взявший звучный псевдоним Константин Олимпов, был вместе с начинающим Игорем Северянином основателем "эгофутуризма", предтечами которого Северянин провозгласил Фофанова и поэтессу М.Лохвицкую. Эгофутуристы создали культ Фофанова, посвятив ему ряд стихов и специальный сборник: "Оранжевая урна. Альманах памяти Фофанова" (Петербург, 1912).
К.Фофанов был чужд каких бы то ни было "тенденций", не принадлежал ни к каким литературным лагерям. По общему складу поэзии его зачисляют в школу "чистого искусства", но в нем нет и следов того убегания от "гражданских" тем, которое составляет характерную черту многих представителей школы "искусства для искусства". Напротив, в те редкие минуты, когда Фофанов спускается на землю, он говорит о "вздохах нищеты больной", сочувственно относится к тому, что муза, которая прежде "не внимала крику человеческих страстей", теперь "братства, мира и свободы вкруг бросает семена" и стала "гением прекрасным пробираться на чердак".
Как поэт, Фофанов жил в своем особом мире неясных видений и смутных настроений. Если он часто говорит о цветах, о садах, о лесах, то это все понятия почти отвлеченные, без тех точных признаков, которые сообщают индивидуальность описанному предмету. О никогда невиданном юге он говорит несравненно чаще, чем о родной северной природе. В его стихах почти нет ни русской природы, ни русской истории, ни русского быта. Отрешенность его от среды так велика, что даже в переложениях разных легенд и сказаний, он почти не берет русских сюжетов, а удаляется далеко за море, в Японию, в Палестину, в Скандинавию, в сказочное царство царевича Триолета, потому что это освобождает его от обязанности описывать точно и определенно, дает возможность ограничиваться только общими, смутными контурами. Поэтический язык этого сына и внука крестьянина, в чисто художественном отношении прекрасный, не имеет в себе ничего специфически русского; в аксессуарах его нет русских поверий и русского быта, в его видениях реют только эльфы, феи, мелькают заморские царевичи, рыцари и т.п. Отсюда чрезвычайная нарядность его поэтического стиля, переходящая в крайнюю вычурность; сборники его полны поразительных недостатков и прямых курьезов. Поэта мало заботит достоверность подробностей; критика неоднократно иронизировала над его образом "луны двурогий диск", появившемуся задолго до брюсовского "всходит месяц обнаженный при лазоревой луне..." Все указанные особенности придают поэтической деятельности Фофанова характер очень своеобразный, но далеко не всегда к выгоде общего впечатления. Но наряду с этим у Фофанова было немало стихов сюжетных, повествовательных, каковы поэмы "Старый дуб" (1887), "Волки" (1889), "Ревнивый муж" (1892), сказки "Каменотес" (1885) и "Очарованный принц" (1900).
Одаренный от природы оригинальным и самобытным талантом, владея стихом с высокой виртуозностью, давая отдельные образы редкой красоты и пластичности, Фофанов почти лишен единства и цельности. Стихотворения его, в огромном большинстве случаев - ряд отдельных аккордов, звучных и красивых, но песня получается очень редко. Вдобавок ему чрезвычайно вредило многописание. Он самый плодовитый русский лирик, написавший более 2000 лирических стихотворений (не считая поэм, сказок, баллад и т.п.); неудивительно, что он так часто впадает в полнейшую банальность. При этом Фофанов был вынужден ради заработка печатать почти все, что писал. Поэтому его творчество, взятое в целом, очень неравнозначно, наряду с замечательными стихами есть слабые. В избранных стихах Фофанов предстает как поэт большой, оказавший заметное влияние на современников. И это даже несмотря на то, что его лирика была чужда проповедничеству, чем отличалась от поэзии С.Я. Надсона. По словам критиков, "Фофанов не принес с собой в литературу какой-нибудь идеи, которую он мог бы или должен был проповедовать, отстаивать, защищать" (В.Кранихфельд, 1912). У него нет высказываний программного характера, он никогда не пытался систематизировать и изложить свои взгляды.
Судьба была не слишком добра к Фофанову, его жизнь пошла под уклон. Сумевший в 1890 году справиться с первым серьёзным приступом психической болезни, он постепенно утрачивает волевые качества, бедствует, пьёт, переезжает с места на место. Вот как описал свою жизнь за пять лет до кончины этот поэт, которого трудно назвать баловнем судьбы:
И шум и грусть в родной столице.
Мой младший брат сидит в тюрьме.
Моя жена лежит в больнице,
При этом - не в своем уме.
Двух дочек взяли по приютам,
А старший сын, совсем дурак,
Мне угрожает или кнутом,
Или под нос сует кулак.
Моя же муза, в самом деле,
Дрожит, как люди под замком,
Или в редакторском портфеле,
Или под цензорским ножом!..
Безвыходная ситуация описана с биографической точки зрения скрупулезнейше. В 1907 году за политические эпиграммы Фофанов угодил на две недели в гатчинскую тюрьму. В 1908-м он безуспешно пытался продать собрание своих сочинений в пятнадцати томах за пятнадцать тысяч рублей и даже составил объявление в газету: "Желаю получить место швейцара, дворника или полового". Современники, встречавшиеся с ним в эти годы, свидетельствовали: от прежнего Фофанова остался лишь по-детски чистый взгляд его прозрачно-голубых глаз... Смерть приближалась, до нее оставалось лишь два года, но не было никакого проблеска надежды в разговоре с последней подругой-папиросой:
Папироса… Еще и еще папироса…
Я курю и в окошко смотрю.
Над водою всё ласточки кружатся косо.
Покурил. Закурил. И курю.
Мысли - злы.
Для мучений больного вопроса
Нет ответа, иль бледен ответ.
Папироса. Еще и еще папироса…
А забвения думам мучительным - нет.
Пепел стол весь усыпал…
С тупого откоса
В пруд сбегают утята толпой.
Папироса. Еще и еще папироса…
Как всё глупо, старо, Боже мой!.."
Слава поэта к этому времени уже закатилась. Когда полузабытый Фофанов тяжело, предсмертно заболел, жена в отчаянии явилась в одну из столичных редакций, где ей помогли собрать средства и перевезти мужа из Гатчины в петербургскую больницу.
10 мая 1911 года в "Биржевых ведомостях" появилось сообщение о болезни поэта. Фофанов жаловался на боли в левом боку и кашлял, но был оживлен и даже весел. Через два дня его состояние резко ухудшилось. Сразу три недуга одолели поэта: воспаление левого легкого, нефрит и белая горячка. В закрытом автомобиле его отвезли на Васильевский остров в лечебницу доктора Камераза. Всего за два дня он исхудал до неузнаваемости. Пожелтевший, выстриженный под "ноль", с выбритыми усами и бородой он был еще в сознании, лишь временами впадая в бред. Доктор Камераз поддерживал его шампанским. Игорь Северянин, Леонид Афанасьев и Аполлон Коринфский учредили у постели поэта дежурство.
До своего последнего часа, даже в забытьи Константин Фофанов не переставал водить рукой по стене, словно продолжал писать стихи. 17 (30) мая 1911 года около трех часов дня он скончался на больничной койке практически в полном одиночестве, оставив большую семью. Диагноз был "воспаление легких при крайнем истощении". Игорь Северянин принял самое деятельное участие в организации похорон, достал у князя Эспера Ухтомского недостающие для покупки места на кладбище Новодевичьего монастыря рядом с могилой М.Врубеля 250 рублей. На могиле Фофанова долгие годы стоял простой крест, надгробие в виде невысокой каменной стелы было установлено лишь в 1963 году.
Жизнь К.М. Фофанова представляет собой цепь прозаических и будничных лишений: с самой юности постоянная, непреодолимая нищета, болезнь, осложнившая и без того тяжелое существование, психическoe заболевание жены, многочисленные дети - всего 11 человек, из которых двое умерли в раннем возрасте. "Поэт милостью божией" - эти слова чаще всего использовали для характеристики Фофанова. Но в них следует видеть не только восхищение природной одаренностью, но и признание очевидного факта, что всем лучшим в своих стихах он был обязан исключительно природному дару: ни систематического образования, ни широкого кругозора, ни способности к саморазвитию у поэта не было. Это и сделало его творчество заметным явлением в русской поэзии конца XIX века. Все поклонники Фофанова видели в нем не только осуществленные, но и погибающие возможности. Например, А.Н. Майков, назвав его "самым лучшим, самым талантливым, самым крупным поэтом, приближающимся к Пушкину", посетовал: "В нем сидит необычайное дарование, удивительное чутье, и, будь он начитан и образован, это была бы гордость русской литературы".
"Я знаю и читал вас. И хотя, как вы, вероятно, знаете, не имею особенного пристрастия к стихам, думаю, что могу различать стихи естественные, вытекающие из особенного поэтического дарования, и стихи, нарочно сочиняемые, и считаю ваши стихи принадлежащими к первому разряду".
Л.Н. Толстой (1902)