Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Глава 8

.doc
Скачиваний:
5
Добавлен:
28.03.2015
Размер:
344.06 Кб
Скачать

Глава 8 Финал революции

Власть, либеральная оппозиция и революция в период июльского политического кризиса

Роспуск I Думы положил начало политическому кризису, во многих отношениях ставшему последним всплеском революции, после которого она уже окончательно и бесповоротно пошла на спад. Однако в воскресенье 9 июля, когда было обнародовано решение о роспуске, подобный исход этого кризиса отнюдь не был очевидным. Напротив, практически все политические силы, кто с надеждой, а кто с опаской ожидали (и, как оказалось, не совсем безосновательно) массовых антиправительственных выступлений.

Особенно важен вопрос о достойном поведении после роспуска Думы был для сделавших ставку на нее кадетов. Многим из них казалось, что не только влияние, но само существование партии зависели от того, сможет ли она не потерять лицо организации бескомпромиссной и решительной, но при этом отвергающей насильственные методы сопротивления. Идеальной в этом отношении была бы роль жертв полицейского произвола. Распустив Думу в воскресенье, правительство лишило депутатов возможности устроить героический спектакль и вынудило их перейти к активным действиям, встав тем самым на полулегальную поч'ву. Неизвестно, просчитывались ли в «верхах» различные варианты поведения думской оппозиции, но нельзя не прийти к выводу, что именно кадеты оказались 9 июля в патовом положении, когда любой их шаг оказывался бы ошибочным. В отличие от левых они не могли думать об объявлении себя Учредительным собранием или Временным правительством и о призыве масс к «прямым действиям» (забастовкам и восстанию), а в отличие от умеренных не могли позволить себе мирно разойтись по домам1.

Впрочем, возможность активного сопротивления правительству многими кадетами с порога не отвергалась. Вопрос ставился по-другому: «Готов ли народ на организованное выступление, есть ли надежда на победу?»2 Никаких признаков этого сонная в обычный летний воскресный день столица не подавала... В таких условиях ес-

457

ли призыв к пассивному сопротивлению (неплатежу налогов и саботажу рекрутского набора) и не казался кадетам максимумом возможного, то он мог стать тактически удобным первым шагом, платформой для дальнейших действий, зависящих от хода событий. Неслучайно составление проекта будущего Выборгского воззвания было поручено «гению тактики» - Милюкову. На экстренном заседании кадетского ЦК, собравшемся утром 9 июля на квартире у Пе-трункевича, царило вполне понятное возбуждение. Еще за несколько дней до того «Речь» убеждала, что роспуск Думы «равносилен гражданской войне». Ф.Ф. Кокошкину было поручено провести «юридическую экспертизу» действий правительства, и он пришел к выводу, что закон все-таки нарушен, поскольку в указе не определена дата выборов в следующую Думу. Наспех составленный Милюковым проект воззвания показался многим слишком умеренным. По словам Винавера, это был «жалкий минимум действия». Сам лидер кадетов признавал в воспоминаниях: «У нас не было языха, которым мы могли бы поднять народ... Наш шаг, нуждавшийся в ученом комментарии Кокошкина, действительно "не звучал", ибо был заранее осужден не дойти до понимания народа»3. Но если так, то не лучше ли оставаться на почве закона? В ЦК были и противники воззвания (И.В. Гессен, Л.И. Петражицкий и другие), считавшие «тактически верную» линию проигрышной стратегически. Но тем не менее она была одобрена, причем было принято решение выехать на территорию Финляндии, где собрание депутатов не рисковало быть арестованным.

Длившиеся несколько часов переговоры с трудовиками привели к тому, что те, настроенные в массе своей гораздо более радикально, но не имевшие единого плана действий, последовали за кадетами. Очень показательна брошенная при этом одним из трудовиков фраза, которую можно считать квинтэссенцией их «оппортунистической революционности»: «Хорошо, мы едем, но знайте, что этим мы губим дело освобождения народа»4. В целом беспартийные трудовики не откликнулись в тот момент на призывы эсеров к активному сопротивлению. Отправились в Выборг и социал-демократы, которые так и не смогли прийти к единству по вопросу о том, к чему нужно призывать народ: стачке, переходящей в восстание (как считали меньшевики) или выдержке и готовности к будущим боям (точка зрения большевиков). Рассчитывать на массовое выступление крестьянства не приходилось (даже оптимистически настроенные революционеры ждали его никак не раньше осени), рабочие же без поддержки деревни, по мнению большевиков, победить не могли.

Ход Выборгского совещания 9-10 июля хорошо известен и подробно проанализирован в литературе5. Достаточно сказать, что полторы сотни собравшихся здесь под председательством Муром-

458

цева думцев были очень далеки от единства. Даже внутри фракций споры по ходу совещания лишь разгорались; по-разному виделись депутатам и значение, и содержание, и форма воззвания. По словам Милюкова, в среде кадетов «критика грозила убить последние остатки героических настроений»6. Указывалось, что предлагавшиеся в воззвании формы гражданского сопротивления (неплатеж налогов, отказ от призыва в армию) неконституционны, не могут иметь реального значения. Некоторые трудовики предлагали вернуться в Петербург, другие, напротив, - руководить революцией, оставшись в Финляндии. Неизвестно, чем бы закончились дискуссии, но в дело вмешалось правительство, потребовавшее от выборгского губернатора прекратить сборище. Тот обратился к Муромцеву, и бывший председатель бывшей Думы объявил совещание закрытым. При этом по предложению Петрункевича было решено подписать разработанный документ в существующем виде. Воззвание было срочно отпечатано тиражом в 10 тыс. экземпляров, и днем 11 июля участники совещания на поезде, украшенном красными флагами, под звуки «Марсельезы» отправились в Петербург. «Нас приветствовали как "героев", а между тем в собственном сознании я видел всю бутафорию своего "геройства"», - вспоминал В.А. Оболенский7.

Левые партии имели в виду дальнейшее сопротивление с обращением за помощью к народу, армии и флоту. Сразу после подписания воззвания в той же выборгской гостинице «Бельведер» группа эсеров, трудовиков и социал-демократов составила свое воззвание к армии и флоту. А уже 12 июля в Петербурге наряду с ним стал распространяться и манифест «Ко всему крестьянству», подписанный комитетами фракции РСДРП и Трудовой группы, ЦК РСДРП, ЦК ПСР, Всероссийскими крестьянским, железнодорожным и учительским союзами. В нем крестьяне фактически призывались к немедленному восстанию8. Все эти акции были предприняты по инициативе эсеров; социал-демократы, не имея четкого представления о собственной тактике, лишь «присоединялись». Впрочем, ни эти, ни более поздние воинственные призывы серьезного отклика в массах не получили.

Для кадетского же руководства прибытие в Петербург означало, по характерному выражению Милюкова, что «Первая Государственная дума отошла в историю»9 (что и было оформлено соответствующим решением ЦК 15 июля). Попытки левых подвигнуть кадетов на дальнейшие действия успеха не имели.

В дальнейшем левые партии использовали Выборгское воззвание для революционной агитации (при этом сам его текст «поправлялся» в радикальном духе)10, а правительство - для демонстрации общественному мнению внутри и особенно вне страны революционного характера «либеральной» оппозиции11. Кроме того, внима-

459

тельно следившее за настроением страны, оно могло с удовлетворением констатировать, что воззвание, по словам Гурко, «не получило никакого отклика в стране, и это обстоятельство сразу обнаружило всю незначительность их (думцев. -Авт.) влияния на те народные элементы, на которые мечтали опереться выборгские трибуны»12.

Большинству кадетов очень скоро стало очевидно, что воззвание никак нельзя занести в актив партии. Это был настоящий провал. По словам В. А. Оболенского, «прозаический конец Первой Думы был бы лучше, а главное - понятнее для населения, чем предпринятая нами поездка в Выборг и составление воззвания, тактический смысл которого даже для многих сочувствующих нам остался непонятным»13. Примечательно, что почти никто из подписавших его сам и не собирался руководствоваться призывами не платить налогов14. Окончательно, хотя и после жарких споров, инициированных левыми кадетами, и в дипломатичной форме похоронено воззвание было на IV съезде партии в конце сентября15. Решение съезда признать проведение воззвания в жизнь невозможным ознаменовало серьезный кризис внутри партии. Однако история самого воззвания на этом не закончилась. Еще 16 июля против подписавших его депутатов было возбуждено уголовное дело по обвинению в «распространении... воззвания, призывающего население к противодействию закону и законным распоряжениям властей». К суду, состоявшемуся уже в декабре 1907 г., было привлечено 167 человек, явилось 157. Все за исключением двоих были признаны виновными и приговорены к трехмесячному тюремному заключению, которое они отбывали в 1908 г.16. Но независимо от суда, по Положению о выборах в Думу, все, находившиеся под следствием, были лишены избирательных прав и не могли участвовать в выборах во II Думу. Впрочем, такая перспектива была очевидна юридически образованным кадетам еще утром 9 июля и обсуждалась ими, как только возникла мысль о воззвании.

Помимо прочего, воззвание стало поводом для того, чтобы окончательно отвергнуть мысль о возможном участии кадетов в правительстве. «Когда же кадеты поехали в Выборг и стали там проделывать свой фарс, всем стало очевидно, что роль их кончена. Ума не хватило», - писал Крыжановский17. Воззвание, а также спокойствие, с каким встретила роспуск Думы страна, сильно подорвали «акции» Д. Ф. Трепова (в сентябре он скоропостижно скончался), и напротив, еще более укрепили позиции нового премьера.

Вскоре после роспуска Думы Столыпин начал новый тур переговоров с общественными деятелями, стремясь привлечь их в правительство. Участниками консультаций стали, во-первых, кн. Г.Е. Львов и Д.Н. Шипов, по-прежнему пользовавшийся в «верхах» репутацией одного из самых влиятельных «умеренных». Они с

460

самого начала выдвинули ряд условий, делавших благополучный исход переговоров крайне маловероятным. Шипов и Львов настаивали на предоставлении «общественникам» не менее половины министерских портфелей (в том числе постов министров внутренних дел и юстиции), отмене смертной казни, чрезвычайных положений, объявлении амнистии и земельной реформы на началах принудительного отчуждения, созыве Думы не 20 февраля 1907 г., как то предусматривал указ о ее роспуске, а не позднее 1 декабря 1906 г. Практически сразу переговоры зашли в тупик и были прерваны18.

Иначе повели себя «мирнообновленцы» - гр. П.А. Гейден, Н.Н. Львов, а также октябрист А.И. Гучков. Гучков предложил на пост министра народного просвещения профессора П.Г. Виноградова, а в качестве министра юстиции - А.Ф. Кони, которого удалось уговорить встретиться со Столыпиным. Встреча не помогла - Кони отказывался, и тогда по выходе с дачи премьера Гейден изложил ему комбинацию, которую задумали «общественники»: получив в сзои руки пять портфелей, они смогут привлечь на свою сторону А.П. Извольского и В.Б. Фредерикса и, приобретя таким образом большинство в правительстве, проводить свою программу. Наивность этих расчетов была очевидна. Тем не менее на следующий день Кони дал себя уговорить, но из последовавшего затем разговора с Гейденом и Гучковым сделал печальный, но закономерный вывод: «За словами моих собеседников я, к прискорбию, видел не государственных людей, которые "ходят осторожно и подозрительно глядят", а политиканствующих хороших людей, привыкших действовать не на ум, а на чувства слушателей, не теоремами, а аксиомами». В откровенном разговоре со Столыпиным Кони рассказал ему о планах общественников. Премьер ответил, что никакого троянского коня в своем кабинете не желает и не допустит19. Кандидатура Гейдена была отвергнута. Виноградов сообщил, что согласен войти в правительство только вместе с Шиповым. Комбинация распадалась. К тому же император из аудиенции с Н.Н. Львовым и Гучковым 20 июля вынес «глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т.е. государственного управления, в особенности Львов». При этом, добавлял он в письме Столыпину, «я был против вступления целой группы лиц с какой-то программой»20. На этом переговоры завершились. 27 июля на вакантные должности были назначены: главноуправляющим земледелия -кн. Б.А. Васильчиков, обер-прокурором Синода - брат министра иностранных дел П.П. Извольский, министром торговли и промышленности - Д.А. Философов.

Был ли этот второй тур переговоров, как полагают многие историки, лишь уловкой, позволявшей прикрыть «переход к реакции», или средством выиграть время в условиях волнений в Свеаборге и Кронштадте, подавленных как раз накануне того момента, когда пе-

461

реговоры были прерваны? Думается, что Столыпин искренне желал ввести в состав правительства нескольких деятелей, которые придали бы его кабинету вес в глазах общества и позволили бы нейтрализовать, если не привлечь на свою сторону часть оппозиции. Никакого злостного «коварства» в подобных замыслах, конечно, не было. Неудивительно и то, что каждая из сторон, участвовавших в консультациях, преследовала свои цели. Важно отметить другое. Речь не шла о достижении компромисса: участники переговоров говорили на разных языках и имели в виду не просто различные, а совершенно несовместимые цели (за исключением, может быть, Гучкова, неожиданно почувствовавшего к Столыпину подобие симпатии). Ни о каком политическом партнерстве не могло быть и речи.

Конечно, такой исход был закономерен. Вместе с тем можно утверждать, что и июньские, и июльские переговоры серьезно повлияли на «политическую физиономию» Столыпина: в ней стало гораздо меньше того «умеренного октябризма» и расчетов на сотрудничество со «здравомыслящим обществом», с которыми он приехал в Петербург. Правительство как единственная сила, которая в состоянии проводить осмысленные реформы независимо или даже вопреки общественному мнению, - в такой концепции не было ничего нового. Напротив, именно ею руководствовались все крупные реформаторы предшествующих десятилетий, и в этом смысле столыпинский курс междумского периода по форме был столь же привычен для самодержавия, сколь для «общественности» была привычной оппозиция правительственному реформаторству. Казалось, что и власть, и оппозиция с облегчением вернулись к исполнению хорошо знакомых им ролей. Однако летом 1906 г. революция не закончилась, а правительство (точнее, часть его) еще не распрощалось с надеждой на заключение против «смуты» союза с частью общества. Попытки добиться этого были связаны с именем нового премьера.

Народное дзижение на заключительном этапе революции

Роспуск I Государственной думы не вызвал социального взрыва, на который рассчитывали многие революционеры. И дело здесь было не только и не столько в недостаточной информированности населения о случившемся, сколько в том, что авторитет Думы, несмотря на явное сочувствие народа ее левому крылу, был еще сравнительно невысок, поскольку она не успела еще принять ни одного закона, которого ждало общество. К тому же досрочный роспуск Думы был произведен в рамках закона, а объявление о созыве следующего состава народных представителей на основе прежнего избирательного закона давало возможность надеяться на сохранение недавно обретенного страной законодательного учреждения. От-

462

резвляюще действовала и ежедневная критика в адрес Думы в революционной оппозиционной и правой печати. Поэтому даже в эпицентре событий - Петербурге, где проходили заседания Думы, день 9 июля 1906 г. прошел спокойно.

Растерялись поначалу и социал-демократы, пользовавшиеся наибольшим авторитетом у питерских рабочих. Дело в том, что взгляды большевиков и меньшевиков на роль Думы в общественно-политической жизни страны были далеко не однозначными. В глазах меньшевиков, одержавших победу на проходившем в апреле-мае 1906 г. IV (объединительном) съезде РСДРП и преобладавших в составе ее ЦК, Дума стояла на «столбовой дороге революции», и нужно было всячески поддерживать ее и добиваться создания ответственного перед ней кадетского правительства. Исходя из этого, меньшевики считали, что роспуск Думы - это сигнал к новому подъему революционной активности масс и что начинать нужно с объявления всеобщей стачки в ее защиту. Большевики же были настроены по отношению к Думе гораздо более скептически и к тому же считали, что эффективно повлиять на ситуацию пролетариат сможет не просто стачкой, а стачкой-восстанием, которая, в свою очередь, не принесет успеха без поддержки крестьянства. На подъем же крестьянского движения можно было рассчитывать не раньше осени. Что касается эсеров, то они тоже были не за стачку, а за восстание, но, в отличие от большевиков, считали возможным поднять его немедленно, ориентируясь в первую очередь на армию, флот и крестьянство21.

В итоге первые десять дней после роспуска Думы ушли на препирательства между революционными партиями по вопросу о формах и сроках их ответа на действия правительства, а принятый 10 июля частью депутатов Думы так называемый Выборгский манифест с призывом к гражданскому неповиновению властям еще только начал свой путь к народу, да и вряд ли мог воодушевить его на борьбу с правительством. И трудно сказать, как развернулись бы события, если бы 18 июля 1906 г. стихийно не восстал гарнизон крепости Свеаборг близ Гельсингфорса, а в ночь на 20 июля свеаборж-цев не поддержали бы матросы и солдаты Кронштадта.

Всего в июле 1906 г. в армии произошло не менее 40 локальных восстаний (Брест-Литовск, Ферганская обл., Самара, Литва, Крас-новодск, Дагестан и другие)22. Они были вызваны в основном тяготами армейской службы, но роспуск Думы в ряде случаев действительно сыграл роль сигнала к отказу солдат повиноваться командирам. Однако все эти выступления остались кратковременными, изолированными друг от друга вспышками протеста, а их руководители либо пошли под расстрел, либо были строго наказаны.

Главные же события развернулись тогда в непосредственной близости от Петербурга на территории Финляндии, в крепости

463

Кронштадт и близ Ревеля. Великое княжество Финляндское, вернувшее себе в октябре 1905 г. в полном объеме свою автономию, являлось настоящей оперативной базой русских революционеров, которые широко пользовались царившей на его территории относительной свободой. Объектом пристального внимания социал-демократов и эсеров стали в первую очередь русские сухопутные и морские силы, дислоцированные на территории Финляндии. Крепость Свеаборг, расположенная на 13 островах под Гельсингфорсом, имела 6-тысячный гарнизон, а сам Гельсингфорс являлся местом стоянки части кораблей Балтийского флота. В 1905-1906 гг. здесь работали члены военных организаций РСДРП (в основном большевики) и эсеров, причем именно последние инициировали июльское восстание в Свеаборге, прямо связанное с роспуском I Думы.

Уже 9 июля в Гельсингфорсе прошел 20-тысячный революционный митинг с участием социал-демократического депутата Думы украинского рабочего М.И. Михайличенко, известного писателя Леонида Андреева, командира финской Красной гвардии капитана . И. Кока и представителя эсеров. В последующие дни эсеры и вошедшие в соглашение с ними социал-демократы начали готовиться к восстанию, намеченному на 18 июля. Но стихийные выступления солдат-минеров начались уже вечером 17 июля (по одной из версий, они должны были стать отвлекающим маневром, призванным отвлечь внимание командования от главной группы заговорщиков). Поводом к выступлению послужил чисто бытовой эпизод - отмена так называемых «винных денег», которые выдавались солдатам вместо положенной им водки. Восставшие, не предъявляя прямо каких-либо политических требований, захватили три острова, над одним из которых взвился привезенный из Гельсингфорса красный флаг со словами «Учредительное собрание» и- «Земля и воля» - типично эсеровскими лозунгами того времени. Общее число повстанцев, которыми руководили два очень молодых офицера социал-де-• мократа Аркадий Емельянов и и Евгений Коханский'(традиционно их считают большевиками), достигало 3 тыс. человек. Попытка расширить масштабы восстания и захватить полуостров Скаттуден, где располагались военный порт Свеаборгской крепости и матросские казармы, была быстро пресечена, и в итоге восстание свелось к продолжавшейся 18 и 19 июля артиллерийской дуэли между восставшими и оставшимися верными присяге правительственными войсками и к нескольким партизанским акциям финских красногвардейцев и рабочих в Гельсингфорсе, не принесшим, однако, ожидаемых результатов.

К решительным действиям свеаборжцы, по существу, так и не приступили, ожидая подхода кораблей Балтийского флота, на которых, как заверяли эсеры, тоже должно было начаться восстание. К вечеру 19 июля три корабля действительно подошли к Свеабор-

464

гу, но вместо помощи восставшим открыли по ним огонь. Это и решило судьбу восстания, сделав продолжение борьбы просто бессмысленным. К рассвету 20 июля все было кончено. Арестованы были около тысячи солдат, несколько сот матросов и группа финских красногвардейцев (около тысячи повстанцев погибли в боях или сумело скрыться из Свеаборга). 28 участников восстания были расстреляны, более 700 оказались в тюрьмах, около 300 - на каторге. Оправдали лишь 72 человека23.

Еще быстрее, всего за одну ночь на 20 июля закончилось плохо подготовленное и выданное провокаторами восстание матросов и солдат в Кронштадте, где находилась основная база Балтийского флота. Крепость уже давно имела репутацию «революционного гнезда» (напомню, что в октябре 1905 г. здесь произошло одно из самых крупных, хотя и неудачных военных восстаний периода революции). В 5-тысячном гарнизоне было немало пролетарских элементов, а также матросов, переведенных с других флотов за причастность к революционному движению. Поэтому кронштадтцы, как магнит, притягивали к себе революционеров, и в итоге, по оценке министра внутренних дел П.А. Столыпина, 80% матросов и до половины солдат крепости можно было считать «сознательными, т.е. революционерами»24.

Сообщение о начале восстания в Свеаборге спровоцировало поспешное выступление 3 тыс. моряков и 1,5 тыс. солдат кронштадтского гарнизона. Инициаторами восстания снова стали эсеры, причем на этот раз их ЦК договорился с ЦК РСДРП о том, что обе партии будут действовать в Кронштадте солидарно. Однако намеченный ими план действий сразу же оказался скомканным, поскольку через провокаторов власти заранее узнали о намерениях революционеров и приняли ряд предупредительных мер. Неудачной оказалась идея проведения восстания в ночное время: в итоге безоружные матросы (оружие на берегу им не выдавалось) метались по затемненному городу и были быстро окружены верными правительству войсками. Слишком поспешно сдался и один из захваченных революционерами укрепленных фортов крепости, который мог держать под обстрелом значительную часть Кронштадта и подходы к нему. К этому нужно добавить, что корабли Балтийского флота участия в восстании не приняли.

Расправа с повстанцами была суровой: 36 человек были казнены, причем их тела сбросили в море; 130 попали на каторгу, более 300 - в тюрьмы, свыше 900 - в исправительно-арестантские части. В итоге были репрессированы 1417 человек (для сравнения отметим, что во время самого восстания погибли всего 9 человек, а ранены были 20)25.

Третьим очагом восстания на Балтике стал учебный крейсер «Память Азова», на котором проходило морскую практику около

465

700 гардемаринов. Восстание на корабле, находившемся вблизи Ревеля, тоже началось в ночь на 20 июля. Руководили им прибывший на «Память Азова» из Гельсингфорса большевик Арсений Коптюх (его арест и послужил сигналом к началу выступления) и взявший на себя командование кораблем Николай Лобадин. ЦК эсеров направил на крейсер И.И. Фундаминского (Бунакева), который, однако, добрался до «Памяти Азова» уже тогда, когда восстание закончилось (он был арестован, но затем освобожден из-за отсутствия прямых улик причастности к выступлению). Раскол команды на сторонников и противников восстания помог командованию быстро справиться с его участниками. 18 матросских вожаков были расстреляны.

Планы революционеров предусматривали также военные восстания в Севастополе, Либаве и Усть-Двинске, но реализовать их не удалось.

Восстания на Балтике подтолкнули, наконец, революционные партии к более решительным действиям в Петербурге. В ночь на 21 июля прошло координационное совещание, участники которого поддержали предложение ЦК РСДРП объявить всеобщую стачку солидарности с восставшими солдатами и моряками. Правда, этот шаг уже явно запоздал, поскольку военные восстания 20 июля были разгромлены, но информация об этом до революционеров еще не дошла, и они действительно рассчитывали поддержать вставших на сторону революции солдат и матросов. Однако настроение питерских рабочих явно не совпадало с желаниями революционных центров и мало напоминало октябрь 1905 г. Забастовка шла вяло, недружно. 21 июля прекратили работу только 40 тыс. рабочих, а всего в стачке 21-25 июля участвовали не более 70-80 тыс. человек.

Осознание того, что военные восстания потерпели поражение и привели к огромным жертвам, что Думу уже не вернешь и Столыпин торжествует полную победу, естественно, парализовало волю рабочих к сопротивлению. К тому же за две недели, прошедшие после роспуска Думы, они успели «перегореть», а разногласия внутри РСДРП и в революционном лагере в целом не могли не действовать на них обескураживающе. Это проявилось и в Петербурге, и особенно в Москве, которая ориентировалась в данном случае на столицу. Забастовку в первопрестольной начали по директиве ЦК РСДРП только 24 июля. На следующий день в ней участвовали уже рабочие около 200 промышленных предприятий (50 тыс. рабочих). Однако окончание стачки в Петербурге послужило сигналом и для москвичей, прекративших бастовать 27 июля.

Три дня длилась 10-тысячная забастовка в Астрахани, организованная эсерами. В других промышленных.центрах настроение рабочих забастовке явно не благоприятствовало. Всего в июле 1906 г. официальная статистика зарегистрировала около 170 тыс. стачеч-

466

ников, в том числе 75 тыс. бастовавших по экономическим мотивам26. Из июльских забастовок можно выделить прекращение работ на бакинских и грозненских нефтепромыслах, на Нарвской и Кренгольмской мануфактурах в Эстонии и др.

В сельской местности социальная активность населения, как известно, в огромной мере зависит от цикла сельскохозяйственных работ. И в этом отношении разгар лета - июль был мало подходящим моментом для выступлений крестьян в защиту Думы. Отношение к ней в деревне тоже было достаточно противоречивым: с одной стороны, на нее возлагались большие надежды, а в депутатах-трудовиках видели прямых защитников крестьянских интересов, с другой - Дума за 72 дня своей работы, конечно, не могла реально улучшить положение сельских тружеников. Поэтому депутатам крестьяне сочувствовали, но не настолько, чтобы немедленно взяться за топоры и вилы. В итоге ожидавшейся многими современниками июльских событий «новой пугачевщины» явно не получилось, хотя и спокойной обстановку в деревне назвать было нельзя.