Глава 8

К сожалению, историки вынуждены пока оперировать лишь явно устаревшими и неполными данными о крестьянском движении в июле 1906 г.27. Тем не менее достаточно высокий его уровень очевиден, так что июнь и июль 1906 г. стали вторым (после последнего квартала 1905 г.) пиком крестьянских выступлений в ходе революции, причем это, несомненно, было связано с получаемой в деревне информацией о выборах, работе и роспуске Думы. Однако качественного скачка в поведении крестьян в то время все же не произошло, и формы их выступлений остались в основном традиционными -отказ от уплаты налогов, захват помещичьего имущества, поджоги, потравы, порубки леса, а также стачки сельскохозяйственных рабочих и арендные забастовки. Очень остро реагировали крестьяне на аресты своих вожаков, причем число участников подобных акций с требованием освобождения деревенских активистов достигало нередко нескольких сотен, а то и тысяч человек и сопровождалось столкновениями со стражниками и казаками. Так было, например, в Льговском и Рыльском уездах Курской губернии. Часто отмечались в июле 1906 г. случаи проведения антиправительственных митингов и распространения революционной литературы. В Ставрополье крестьяне встали на защиту земляка, депутата-трудовика Ф.М. Онипко, арестованного за участие в Кронштадтском восстании 20 июля 1906 г. Митинги с требованием его освобождения проходили более месяца и привели к тому, что депутат был приговорен не к смертной казни, а к ссылке на поселение.

Самыми крупными очагами крестьянских волнений в июле 1906 г. были Черноземный центр, сильно пострадавшие от засухи Поволжье и Украина. Выполняя указания своего ЦК, самарские эсеры даже попытались поднять восстание в селе Кинело-Черкассы, но по-

467

терпели неудачу. Более сотни крестьянских выступлений произошло в Саратовской губернии28.

В целом протестные выступления солдат, матросов, рабочих и крестьян в июле 1906 г. не смогли приостановить отступления революции, пик которой был пройден в конце 1905 г. Однако их исход свидетельствовал не только о силе правительственной власти, но и о том, что воля народных масс к сопротивлению ей еще не сломлена. Июльские события 1906 г. показали, что ни революционеры, ни либеральные политики не могут по своему усмотрению манипулировать социальными «низами», если для этого нет достаточно серьезных поводов, способных поднять народ на борьбу. Роспуск I Думы потрясением для народа не стал. Было совершенно очевидно, что власть явно сильнее революционеров, и народ это хорошо чувствовал.

В последующие месяцы 1906 - начале 1907 г. массовое протест-ное движение в стране постепенно затухало. Так, за пять последних месяцев 1906 г. бастовали менее 200 тыс. фабрично-заводсхих рабочих (половина из них по политическим мотивам), а в первом квартале 1907 г. - около 150 тыс. (более 60% их стали участниками политических стачек)29.

В августе-сентябре 1906 г. прошла стачка бакинских рабочих, протестовавших против репрессий в отношении своих активистов и суда над матросами, арестованными за налет на склад Каспийской флотилии с целью захвата оружия для революционных организаций. В результате забастовки моряки были спасены от грозивших им смертных приговоров. Пролетарии Харькова и Екатеринослава отметили забастовкой годовщину расстрела своих товарищей в дни Всероссийской октябрьской политической стачки 1905 г. В Одессе в ноябре-декабре прекратили работу 3 тыс. моряков с торговых судов общества «Ропит», протестовавших против закрытия их профсоюза «Регистрация» и ареста некоторых его членов. Их поддержали портовые грузчики и железнодорожники города. Забастовки солидарности с репрессированными товарищами прошли также в Лодзи, Луганске, на Симском заводе в Башкирии, причем в последнем случае стачка переросла в настоящее восстание, усмирять участников которого пришлось с помощью войск.

Аналогичные выступления рабочих продолжались и в начале 1907 г. Волна политических забастовок прокатилась в связи со второй годовщиной «Кровавого воскресенья» (Петербург, Харьков, Баку, Ревель, Екатеринослав, Самара, Лодзь и др.). В ряде мест была прекращена работа в день открытия II Государственной думы 20 февраля 1907 г. Продолжалась и борьба рабочих на экономической почве. С конца декабря 1906 г. началась цепная реакция баг кинских нефтяников на сверхприбыли их хозяев в связи с повышением цен на нефть. При этом выдвигались поистине беспрецедент-

468

ные требования: 8-часовои рабочий день, единовременное вознаграждение в размере определенного процента (от 12 до 50) с прибыли нефтедобывающих фирм за последние два года, повышение за-раоотнои платы на 30-60%, а также официальное признание промысловых комиссий, в функции которых входили прием и увольнение рабочих. Стачки продолжались до начала февраля 1907 г. и охватили около 40 тыс. рабочих. Понятно, что добиться полного удовлетворения столь высоких требований бастующие не смогли и им пришлось довольствоваться лишь частичными уступками нефтепромышленников.

9 марта 1907 г. в Баку началась экономическая стачка моряков, охватившая затем все побережье Каспия и грозившая парализовать хозяйственную жизнь многих районов России, нуждавшихся в азербайджанском и среднеазиатском хлопке и нефти. Для подавления забастовки, организованной местными социал-демократами, из Петербурга был даже командирован командир Отдельного корпуса жандармов барон Таубе, принявший экстренные репрессивные меры: около 800 матросов были арестованы, многие высланы из Баку и заменены балтийскими военными моряками. Одновременно власти постарались склонить судовладельцев к уступкам бастующим. В итоге 25 апреля 1907 г. стачка закончилась в пользу моряков. Их победе помогли и бакинские рабочие, которые провели 18 апреля по призыву городского комитета РСДРП, мусульманской социал-демократической группы «Гуммет», эсеров и армянской партии «Дашнакцутюн» всеобщую 25-тысячную забастовку солидарности с моряками Каспия.

Когда полиция закрыла 19 февраля 1907 г. московский профсоюз печатников, началась всеобщая забастовка в типографиях Москвы, Петербурга,-Харькова, Киева, Екатеринослава и других городов, в результате которой профсоюз возобновил свою работу. Не помог владельцам более 70 московских типографий и объявленный ими локаут, лишивший заработка 7 тыс. печатников. 1 марта состоялось соглашение рабочих с владельцами типографий, пошедшими на попятный. Зимой 1907 г. в Москве бастовали также 3 тыс. трамвайщиков и рабочие известной чайной фирмы Высоцкого. Последняя стачка перекинулась затем на другие фабрики Высоцкого в Одессе и Екатеринбурге. Активно участвовали в стачечном движении 1907 г. текстильщики Центрального промышленного района, особенно страдавшие от повышения цен на продукты питания. Крупные забастовки прошли на Украине. 41 день продолжалась стачка железнодорожников Омска, которая даже привлекла к себе внимание Государственной думы, но закончилась поражением рабочих и арестом 70 их активистов.

Знаменательным событием в истории рабочего движения первых месяцев 1907 г. стала широкая кампания солидарности рабочих

469

г

5

России с жертвами лодзинского локаута, объявленного фабрикантами в декабре 1906 г. и продолжавшегося четыре месяца. За ворота были выброшены 20 тыс. рабочих-текстильщиков, причем локаут сопровождался настоящей «охотой на социалистов» со стороны польских консервативных националистических организаций и выселением голодающих семей рабочих из квартир. На эти вопиющие факты горячо откликнулись рабочие, их профсоюзные организации и печать в Петербурге, Москве, Иваново-Вознесенске, Костроме. Развернулся сбор средств в фонд помощи польским товарищам, который был высоко оценен ими как знак пролетарской интернациональной солидарности.

Апрельско-майские стачки 1907 г. стали завершающим аккордом Первой российской революции. По данным фабричной инспекции, в них участвовали 300 тыс. рабочих, причем 270 тыс. человек поддерживали требования политического характера30.

Первомайские забастовки прошли в 1907 г. в 36 городах. В Петербурге бастовали или не работали с разрешения администрации (на 16 предприятиях, что тоже было большим успехом рабочих) более 120 тыс. человек почти с 240 заводов и фабрик31. На ряде столичных предприятий прошли митинги, а на окраинах Петербурга и в его пригородах - маевки. В Варшаве в связи с общегородской забастовкой были арестованы и высланы из города 800 человек.

Таким образом, пролетарское движение заканчивало революционный период на высокой ноте, хотя ответить на роспуск II Думы и изменение избирательного закона рабочие уже не смогли, да, видимо, и не хотели, поскольку II Дума в их глазах мало чем отличалась в плане результативности своей работы от ее предшественницы -I Думы, которая в общем и целом оставила рабочих довольно безучастными к ее судьбе.

Постепенно затихало и крестьянское движение. Тем не менее во второй половине 1906,- первой половине 1907 г. еще были зафиксированы последние вспышки вооруженных выступлений крестьян против властей в Николаезской слободе Астраханской губернии и селе Большая Лепетиха Таврической губернии (август 1906 г.), в Ядринском уезде Казанской губернии (февраль) и селе Арпачеве Тверской губернии (апрель). Радикальные действия крестьян были при этом спровоцированы самими властями (аресты крестьянских активистов, ввод войск для сбора налогов)32.

К ставшим уже привычными в период резолюции и продолжавшимся в 1906-1907 гг. податным и арендным забастовкам прибавился осенью 1906 г. и бойкот рекрутчины, к которому призывали крестьян не только революционеры, но и депутаты I Думы, подписавшие Выборгское воззвание. Уклонения от призыва в армию были отмечены во Владимирской, Уфимской, Симбирской, Самарской губерниях и в некоторых других местах.

470

Продолжались, хотя уже и в значительно меньших размерах, чем в 1905 - первой половине 1906 г., захваты помещичьих земель, порубки леса, разгром имений (Курская, Симбирская губернии). Однако в целом крестьянские выступления уже не носили столь массового и агрессивного характера, как прежде. Всего в 1907 г. было зарегистрировано более 2100 крестьянских выступлений - в три раза меньше, чем в 1906 г. и в 4,5 раза меньше, чем в 1905 г. Тем не менее, если в 1905 г. к суду были привлечены 12,2 тыс. крестьян, то в 1907 г. (с учетом арестованных в 1906 г.) - 13,5 тыс. человек33. Характерно, что в период работы II Государственной думы вновь наблюдался небольшой всплеск «приговорной» активности крестьян, но на этот раз в адрес депутатов было направлено уже втрое меньше обращений, чем в адрес депутатов-перводумцев34.

Что касается сколько-нибудь значительных революционных выступлений в армии и на флоте, то их в последние месяцы революции вообще отмечено не было.

«Обновление России»: столыпинская программа на начальном этапе ее реализации

«Перед нами до собрания следующей Государственной думы 180 дней. Мы должны их использовать вовсю, дабы предстать перед этой Думой с рядом уже осуществленных преобразований, свидетельствующих об искреннем желании правительства сделать все от него зависящее для устранения из существующего порядка всего не соответствующего духу времени», - таковы были первые слова, услышанные Гурко от Столыпина после назначения того главой правительства. «Эту фразу он повторял мне впоследствии неоднократно, и я уверен, что он ее говорил и всем членам своего кабинета», -добавлял Гурко35. Не была ли эта декларация лишь позой, призванной продемонстрировать, что у сделавшего столь молниеносную карьеру провинциального губернатора есть своя политическая программа и решимость ее реализовать? Конечно, масштаб Столыпина как государственного деятеля летом 1906 г. был ясен далеко не всем даже среди его коллег. По словам Коковцова, и до роспуска Думы, и после него взгляд министров на Столыпина был далеко не свободен «если и не от не вполне серьезного отношения к отдельным его замечаниям, часто отдававшим известным провинциализмом и малым знанием установившихся навыков столичной бюрократической среды, то, во всяком случае, от слегка покровительственного отношения к случайно выкинутому на вершину служебной лестницы новому человеку, которым можно и поруководить, и при случае произвести на него известное впечатление»36. Однако это представление очень быстро изменилось.

471

Споры об этой, безусловно, ярчайшей личности своего времени, о значении и итогах его деятельности по спасению получившего серьезные повреждения корабля российской государственности не утихают на протяжении вот уже почти целого века. Кого только не видели в Столыпине, превращая его в объект ненависти или почитания!37 Заметим, что и в том, и в другом случае он часто воспринимался как создатель (почти е.х nihilo) масштабной, цельной и оригинальной политической программы. Между тем, по авторитетному, хотя, может быть, не совсем беспристрастному мнению СЕ. Кры-жановского, «в кругу государственных начинаний ни одна мера не принадлежала лично Щетру] Аркадьевичу], хотя он и умел их осваивать и придавать им личный отпечаток... Отсюда - пестрота и бессвязность законодательного творчества того времени, когда рядом уживались самые противоположные проекты и течения, которые первое время он стремился объединить общей идеей "обновления"...»38 К такой же оценке склоняются и современные историки. По словам Д. Мейси, «фактически все политические программы, которые он (Столыпин. - Авт.) исполнял или пытался проводить, были продолжением проектов, обсуждавшихся ранее, до начала беспорядков 1905 г., и затем развитых различными комиссиями в премьерство Витте...»39. Стоит отметить, что едва ли можно при этом сомневаться в политической самостоятельности Столыпина. Вопреки утверждениям недоброжелателей, он никогда не был ничьим «приказчиком» (оценка Ленина), хотя очень чутко реагировал на те чужие идеи, которые казались ему плодотворными.

Заседания правительства премьер вел не очень искусно (особенно поначалу); «распустил» он и Министерство внутренних дел, так и не став умелым, по столичным меркам (где оценивалось владение административной техникой), чиновником. Стихией Столыпина, несомненно, была публичная политика, сама возможность заниматься которой (так, впрочем, до конца и не реализовавшаяся) появилась в России лишь в ходе первой революции. «Никому из его крупных предшественников... - писал Крыжановский, - нельзя было отказать ни в личной храбрости, ни в самоотверженной преданности долгу, но ни один из них не умел, подобно Столыпину, облечь свою деятельность той дымкой служения высшим началам самопожертвования, которые так сильно действуют на сердца»40. Способствовали тому не только его огромная воля (неизбежно превращавшаяся порой в упрямство), но и редкий ораторский дар, позволивший власти как бы «обрести себя» в отношениях с Думой. Многие сановники воспринимали этот, по меткому определению Крыжа-новского, «драматический талант» премьера с иронией, недоумением или раздражением, обвиняя его в «искании популярности»: «Любя рукоплескания, он постоянно жаждал их и выдвигал нередко на первый государственный план такие вопросы, которые, обеспечи-

472

вая сочувствие большинства Думы (речь идет о III Думе. - Авт.), заслоняли более существенные и важные потребности»41.

Конечно, такие упреки были несправедливы. Вместе с тем в основе их лежал действительно существовавший резкий контраст между традиционным этосом сановника как верноподданного слуги, не только не ищущего похвалы публики, но даже не имеющего нужды с нею контактировать, и новым для России представлением о нем как о политике, стоящем между троном и обществом. Парадоксально, но в этом отношении другой крупный деятель той эпохи, СЮ. Витте, сравнение с которым Столыпина давно уже стало общим местом исторической литературы, был, при всем своем внимании к общественному мнению и при всей своей нелюбви к Николаю II, гораздо более традиционен, чем Столыпин.

Глубоко неверно поэтому считать Столыпина сторонником сугубо традиционных методов управления, лишь по необходимости «заигрывавшим» с Думой. Напротив, без Думы его бурная деятельность в значительной степени просто лишалась смысла (другой вопрос - какими виделись ему «правильная» Дума и формы сотрудничества с нею). Понять логику его действий в первый год пребывания на посту премьера можно, лишь учитывая этот немаловажный фактор.

Почти сразу после подавления восстаний в Свеаборге и Кронштадте Столыпин приступил, как и было обещано от имени императора в манифесте о роспуске Думы, к «поднятию благосостояния крестьянства... без ущерба чужому владению»42. 12 августа без обсуждения в Совете министров был принят закон о передаче Крестьянскому банку казенных, а несколько позже - удельных и кабинетских земель. «Мере этой, - писал Гурко, - Столыпин придавал исключительное значение, полагая, что она произведет благоприятное впечатление в крестьянской среде и вырвет у кадет один из боевых и прельщающих сельское население пунктов их программы». В каком-то смысле премьер'действительно использовал кадетскую идею о государственном фонде земель, передававшихся, правда, не в пользование, а на выкуп. По позднейшим воспоминаниям Гучкова, во время переговоров о вхождении общественных деятелей в кабинет он заявлял: «...Нет предела тем улучшениям, облегчениям, которые я готов дать крестьянству... я даже не так уже расхожусь с кадетской программой, я только отрицаю массовое отчуждение»43. В тот момент он стремился подчеркнуть то, что объединяло его с умеренными общественниками, но при желании в программе аграрной реформы, которую проводило правительство, несложно было обнаружить и акцентировать противоположные черты, позволявшие надеяться на поддержку правых. За пределами же политической риторики смысл реформы мог окончательно определиться только в ходе ее реализации: «подправленный» практикой, он мог

473

существенно отличаться от первоначальных деклараций и ожиданий. Зависел он и от параллельных преобразований в административно-судебной сфере.

Примечательно, что Гурко не скрывал от своего начальника отрицательного отношения к передаче Крестьянскому банку казенных и удельных земель. Это мера оценивалась им как бесполезная (крестьяне, утверждал он, и так арендуют все передаваемые банку земли) и даже опасная, поскольку и крестьянство, и общество легко могли прийти к выводу о закономерности отчуждения частных земель. Да и для правительства подобное «развитие» принятых мер могло стать логичным. Лидеру Объединенного дворянства А.А. Бо-бринскому премьер якобы даже не побоялся в то время сказать: «А вам, граф, с частью ваших земель придется расстаться»44. Нельзя не согласиться с обоснованным мнением, что Столыпин признавал закономерность и благотворность перехода дворянских земель в руки крестьян, но не принудительным, а естественным путем45. В отличие от Гурко, видевшего в разрушении общины средство сохранить дворянское землевладение, он не только не усматривал никакого противоречия между индивидуализацией крестьянского землевладения и его приращением, но полагал, что это — взаимосвязанные аспекты одной и той же задачи.

К тому времени съезды уполномоченных губернских дворянских обществ, первый из которых состоялся в Петербурге еще до роспуска Думы, 21-28 мая 1906 г., сумели зарекомендовать себя серьезной политической силой. Ее особенностью был внепартийный, как бы частный характер, позволявший избегать каких-либо широковещательных программных заявлений и при этом полностью использовать возможности внеинституционального, закулисного влияния на власть. Можно согласиться с тем, что «Объединенное дворянство» было «лоббистской организацией, созданной для того, чтобы использовать в интересах некой группы возможности возникшей после 1905 г. более открытой кзазипарламентской политической системы»46. Отмечаемое исследователями «глубокое разномыслие по основным, кардинальным вопросам политической жизни страны»47 (на дворянских съездах, например, отчетливо выделялись два крыла - славянофильское и западническое), которое было бы гибельным для любой политической партии, не мешало этой организации, спаянной чем-то гораздо более серьезным по сравнению с политическими взглядами, а именно общностью жизненных интересов и ментальности. Впрочем, во второй половине 1906 г. противоречия между Столыпиным и дворянским «лобби» только намечались.

Значительное место в политике, кабинета этих месяцев занимала и разработка репрессивных мер. Ключевой в их числе стало принятие Положения 19 августа об учреждении военно-полевых судов.

474

Часто задают вопрос: сыграло ли какую-либо роль в одобрении этого самого непопулярного мероприятия правительства покушение на премьера 12 августа? Напомню, что в результате организованного эсерами-максималистами взрыва дачи Столыпина на Аптекарском острове сам он не пострадал, но были убиты и ранены несколько десятков человек, серьезные травмы получила одна из дочерей Столыпина, легко ранен был его сын. Приехавший на место взрыва Гурко увидел испачканного чернилами премьера, который с жаром говорил: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать реформы; в них спасение России»48. «Удивительное самообладание Столыпина» после покушения снискало ему, по словам Коковцова, «большой моральный авторитет»: он «как-то сразу вырос и стал всеми признанным хозяином положения»49. Инициатива же введения военно-полевых судов принадлежала, судя по всему, не премьеру, а императору и была встречена Столыпиным без особого восторга50. Тем не менее закон был принят практически без обсуждения51. Военно-полевому суду обвиняемые предавались в тех случаях, «когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании». Суд должен был решать судьбу обвиняемых в течение не более чем двух суток, еще сутки отводились на исполнение приговора. Никакой защиты и обжалования не предусматривалось. Закон действовал 8 месяцев; за это время военно-полевые суды приговорили к смерти 1102 человека (казнено было 683)52. Впрочем, казни продолжались и после отмены Положения: по одному из подсчетов, если в 1906 г. было казнено 144 человека, то в 1907 - 1139, в 1908 - 825, в 1909 - 71753. Для эпохи, еще не знавшей тоталитарных режимов, - это цифры очень большие, особенно учитывая явный спад массового движения после лета 1906 г. Впрочем, их стоит сопоставить с количеством жертв революционного террора. Только в течение 1906 г. от рук революционеров погибло 768 и было ранено 820 представителей и агентов власти54.                •

В обнародованном 24 августа правительственном сообщении, которое стало первой масштабной политической декларацией нового кабинета, говорилось, что «злодейства должны пресекаться без колебаний», что если государство «не даст им действительного отпора, то теряется самый смысл государственности». Однако «правительство не может, как это требуют некоторые общественные группы, приостановить все преобразования...» И далее намечалась обширная программа реформ, причем заявлялось, что некоторые из них будут внесены на рассмотрение Думы, а другие, «по чрезвычайной неотложности своей, должны быть проведены в жизнь немедленно». В числе последних речь шла о земельном и землеустроительном вопросе, об отмене ограничений в правах крестьян и старообрядцев, о постановке еврейского вопроса. Затем пе-

475

речислялся «целый ряд вопросов», разрабатываемых правительством: о свободе вероисповедания, неприкосновенности личности и гражданском равноправии, улучшении быта рабочих, реформе местного управления (с введением мелкой земской единицы), введении самоуправления в Польше, Прибалтике и Западном крае, преобразовании судов, средней и высшей школы, подоходном налоге, , полицейской реформе, едином законе о чрезвычайном положении, созыве Поместного собора55.

Неудивительно, что в конце августа правительство находилось, по словам Гурко, «в творческой реформаторской лихорадке»: «Извлечен был список дел, составленный при Витте комиссией А.П. Никольского, предположенных для представления в Государственную думу. Рассматривались не только проекты, предложенные на утверждение по ст. 87 Основных законов... но и такие, которые заготовлялись для утверждения в нормальном законодательном порядке, но, странное дело, почти ни один из них законной силы ни тем, ни другим путем не получил»56. В числе «похороненных» были проекты введения всеобщего обязательного обучения, подоходного налога, свободы вероисповедания (заслугу его «исправления» Гурко приписывал себе) и целый ряд других.

Наибольшее внимание современников и исследователей, конечно, привлекали мероприятия, положившие начало аграрной реформе. Окончательной их подготовкой (соответствующие проекты были уже давно разработаны) занялось созданное в августе межведомственное совещание под председательством Гурко. 5 октября в порядке 87 статьи был издан указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей», в соответствии с которым крестьяне получали право свободного (без санкции сельского общества) получения паспорта и выбора места жительства57. Ключевое же мероприятие в аграрной сфере скрывалось под неприметным названием «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающегося крестьянского землевладения и землепользования». Суть его заключалась в предоставлении крестьянам прав требовать укрепления надельной земли в личную собственность и выдела ее «к одному месту» в момент общего передела (в период между переделами община могла удовлетворить выделяющегося деньгами вместо земли). По постановлению 2/3 схода совершался общий переход на отруба58. Интересно, что, по сообщению Гурко, Столыпин в последнюю минуту уклонился от того, чтобы подписать представление этого проекта в Совет министров, сказав, «что он недостаточно знаком со сложным вопросом крестьянского землепользования»59. Впрочем, это не помешало ему, как вспоминал Коковцов, отнестись к проекту с «величайшей страстностью»: «...Он дал всем нам понять, что этот вопрос составляет для него предмет, не допускающий какой-либо принципиальной уступки»60.

476

Несмотря на решительность премьера, Коковцов, кн. Б.А. Ва-сильчиков и управляющий Кабинетом е. и. в. кн. Н.Д. Оболенский хотя и заявили о своем несочувствии общине, но фактически выразили сомнение в своевременности ее ломки, предложив предоставить решать ее судьбу будущей Думе. Их «мнение» было насыщено патриархальной риторикой, ссылками на прежнюю «охранительную» политику власти и явно имело целью воздействовать на убеждения императора61. Однако Николай II согласился с точкой зрения большинства, и 9 ноября проект стал законом.

Вскоре после этого Гурко был отдан под суд в связи со скандальным «делом Лидваля» (речь шла о хищении казенных денег, и несмотря на оправдание, его чиновничья карьера была бесславно завершена). Трудно сказать, в каком направлении развивалась бы реформа, если бы он продолжал определять ее ход. Во всяком случае, историки сходятся в том, что закон 9 ноября сам по себе не мог играть существенной роли в трансформации общины: судьба ее зависела, скорее, от административного нажима и целенаправленной землеустроительной политики62 и к тому же решалась гораздо позже. В конце же 1906 и первой половине 1907 г. ни о каких результатах применения закона (к тому же не утвержденного Думой) не могло быть и речи. Вплоть до конца 1907 г. «буксовала» и планировавшаяся Столыпиным широкомасштабная продажа земель через Крестьянский банк. И дело было совсем не в происках «реакционного дворянства». Помещики были так напуганы аграрными беспорядками, что спешили превратить землю в деньги, и за 1905-1907 гг. банк скупил 2,7 млн дес, а продал лишь 170 тыс. (с ноября 1905 по начало мая 1907 г.)63. Просто крестьяне не расставались с надеждой получить всю землю даром. Не торопились они и покидать общину. Неудивительно, что первые итоги правительственной политики вызвали серьезное недовольство правого дворянства, проявившееся с полной силой на III съезде уполномоченных губернских дворянских обществ (27 марта - 2 апре*ля 1907 г.)64. Обращаясь к Столыпину с «открытым письмом», известный публицист С.Ф. Шарапов, представлявший в среде «Объединенного дворянства» «славянофильское» крыло, упрекал его в том, что «удельная земля отдана, отдана совершенно напрасно, казенные готовятся к передаче... Частные землевладельцы панически бегут, сдавая земли почем попало Крестьянскому банку, который их закупает на сотни миллионов рублей... Ведь такая постановка аграрного вопроса ставит на карту всю экономическую, да и политическую будущность России»65.