Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Голлизм (хрестоматия) / Мемуары / Голль Ш. Мемуары надежд. Обновление. 1958-1962 гг. (выдержки)

.doc
Скачиваний:
83
Добавлен:
30.03.2015
Размер:
87.04 Кб
Скачать

Голль Ш. Мемуары надежд. Обновление. 1958-1962 гг.

Франция возникла из глубины веков. Она существует. Ее зовут грядущие столетия. Но всегда, во все времена Франция оставалась сама собой. Границы Франции могли меняться, однако оставались неизменными ее рельеф, климат, реки и моря, наложившие на нее особый отпечаток. Ее населяли народы, которые сталкивались на протяжении Истории с самыми разнообразными испытаниями, но природа вещей, используемая в политике, беспрестанно создавала из них единую нацию. Нация эта существует уже на протяжении многих поколений. И сейчас она состоит из нескольких поколения и породит еще много новых. Но благодаря присущим стране географическим особенностям , благодаря гению населяющих ее рас, благодаря окружающим ее соседям эта нация обрела свойственный ей определенный характер, который заставляет французов в любую эпоху зависеть от своих отцов и нести ответственность за своих потомков. И пока оно не распалось, это единство людей обладает, следовательно на этой территории, в рамках этого мира своим прошлым, своим настоящим, своим будущим, составляющим неразрывное целое. Поэтому государство, которое несет ответственность за Францию, должно проявлять заботу одновременно о наследии прошлого, о ее сегодняшних интересах и о ее надеждах на будущее.

Эта жизненно важная необходимость, и в случае опасности общество рано или поздно осознает ее. Поэтому законность власти основывается на тех чувствах, которые она вдохновляет, на ее способности обеспечить национальное единство и преемственность, когда родина в опасности. Во Франции всегда именно в результате войн Меровинги, Каролинги, Капетинги, Бонапарты, III публика обретали и теряли эту верховную власть. И верховная власть, которой я в момент страшного разгрома, когда наступил мой черед в истории Франции, был облечен, сначала получила признание французов, отказавшихся вступить в борьбу, затем по мере развития событий – всего населения страны и, наконец, после многочисленных трений и разочарований е признали правительства всего мира. Благодаря этому я смог руководить страной и привести ее к спасению.

Уже в то время, когда наша экономика казалась обреченной на длительный – а кое-кто думал, даже вечный - паралич из-за понесенного нами огромного материального ущерба и гибели многих тысяч людей, из-за разрушения наших железных дорог, портов, мостов, средств связи и транспорт, большого числа зданий, из-за финансового краха вследствие гигантских изъятий, осуществленных немцами из наших ресурсов, нашего оборудования, нашего казначейства, из-за длительного отрыва многих миллионов французов – пленных, депортированных, беженцев – от родной земли, а также из-за колоссальных репараций, выплачивавшихся немцам, что нанесло большой ущерб как имуществу, так и отдельным лицам, уже в то время началось возрождение. Среди всей этой разрухи были сделаны первые шаги по восстановлению экономики. С грехом пополам элементарные потребности населения начали удовлетворяться. Возвращавшиеся домой французы обретали вновь свое место – не без труда, но без потрясений. Рост поступлений в казну, тяжелый налог национальной солидарности, гигантский успех займа 1945 г. позволили нам приблизиться к равновесия национального бюджета и вновь открыть путь к кредитам. Короче, через несколько месяцев после победы государство твердо стояло на ногах, единство было восстановлено, надежда воскресла, Франция заняла свое место в Европе и мире.

Я мог добиться этого благодаря тому, что меня поддержало подавляющее большинство народа. Наоборот, отношения организаций – политических, экономических, профсоюзных, - быстро всплывающих на поверхность, было весьма сдержанным. Едва враг был изгнан, как они обрушились на меня с многочисленными обвинениями, хотя, пока дело касалось судеб нации, я не встречал с их стороны препятствий, мешавших мне выполнять все, что было необходимо сделать. Но, когда судьба нации была уже вне опасности, вновь стали сказываться все давнишние претензии, проявляться прежние амбиции и крайности, как будто народ сразу же забыл не неслыханные страдания, которые она только что ему принесли.

Снова появились политические партии, даже под теми же названиями, теми же иллюзиям, с теми же приверженцами, что и до войны. Афишируя уважение к моей фигуре которого требовало общественное мнение, они выступали с критическими замечаниями в отношении моей политки. Не оспаривая ценности услуг, которые я сумел оказать во время чрезвычайных событий, причем, по сути дела, при отсутствии этих партий, все они громогласно требовали возврата к тому, что считали нормальной жизнью, т.е. к их режиму политических партий, претендуя на то, что право располагать властью принадлежит им…

Но, так как я был убежден, что суверенитет принадлежит народу только тогда, когда он имеет возможность высказывать свою волю непосредственно и во все своей массе, я не мог допустить, чтобы этого суверенитет был разделен между политическими партиями, выражавшими различные интересы. Конечно, эти партии должны были, как я полагал, способствовать выражению общественного мнения, а в дальнейшем принимать участие в выборах депутатов, которым надлежало обсуждать и принимать законы в парламенте. Но для того чтобы государство действительно стало инструментом национального единства французов, выразителем высших интересов страны и преемственности в деятельности нации, я считал необходимым чтобы правительство создавалось не парламентом, иначе говоря, не политическими партиями, а стоящим над ними политическим деятелем, получившим мандат непосредственно от нации в целом и способным выражать ее волю, решать и действовать. Без этого множественность тенденция, свойственная нам в илу нашего индивидуализма, нашего разнообразия, ферментов раскола, унаследованных нами от периодов наших несчастий, снова свела бы государство к роли подмостков, где сталкивались бы между собой беспочвенные идеологии, мелочные соперничества, к призраку внешней и внутренней деятельности без преемственности и результатов. Убедившись, что победа могла достигнута нашей нацией только благодаря власти, которая преодолела бы все свойственные ей разногласия, осознав подлинные размеры проблем, выдвигаемых перед ней как настоящим, так и будущим, я понял, что основной бой мне придется вести отныне за то, чтобы дать нации республику способную нести ответственность за ее судьбы.

Как только пушки умолкли, я наметил линию своего поведения. Если не принимать мер остракизма по отношению к избранникам народа, не выступать в роли нового угнетателя, пришедшего на смену предыдущим, если не заняться самоуничтожением, встав на позицию, долго удержаться на которой было невозможно, учитывая общее настроение умов во Франции и повсюду на Западе, я должен был предоставить режиму политическим партий возможность на протяжении более или менее длительного времени вновь доказать свою вредоносность … Однако в предвидении будущего и еще до избрания Национального Собрания я учредил институт референдума, заставив народ утвердить, что отныне для того, чтобы конституция могла вступить в законную силу необходимо его прямое одобрение. Тем самым я создал демократическое средство, которое в один прекрасный день поможет мне самому создать хорошую конституцию вместо той плохой, которую политические партии собирались выработать сами для себя.

На протяжении семнадцати лет система политических партий еще раз проявила свою сущность. В то время как в стенах Бурбонского и Люксембургского дворцов плелись непрерывные интриги, совершались непрерывные предательства, создавались и распадались парламентские комбинации, находившие питательную среду в решениях съездов и комитетов, при настойчивом вмешательстве газет, коллоквиумов, групп давления двенадцати председателей Совета Министров, возглавлявших двадцать четыре кабинета, по очереди перебывали во дворце Матиньон. Это были: Феликс Гуэн, Жорж Бидо, Леон Блюм, Поль Рамадье, Роббер Шуман, Андре Мари, Анри Кэй, Ренэ Плевен, Эдгар Фор, Антуан Пинэ, Ренэ Майер, Жозеф Ланьель, Пьер Мендес-Франс, Ги Молле, Морис Буржес-Монури, Феликс Гайяр, Пьер Пфлимен. Все они были достойными людьми, безусловно, способными управлять государственными делами, шесть из семнадцати были в свое время моими министрами, а четыре стали ими в дальнейшем, но один за другим они неизбежно утрачивали реальную власть над событиями из-за абсурдности режима. Сколько раз, видя, как они бьются вдали от меня, стараясь сделать невозможное, я испытал грусть от этой бесплодной растраты сил! Что бы ни пытался предпринять каждый из них, страна и заграница становились свидетелями скандального спектакля существования «правительств», сформированных в результате компромиссов и подвергавшихся яростным нападкам со всех сторон сразу же после того, как они создавались, подрывавшихся внутренними разногласиями и противоречиями и вскоре свергаемых в результате голосования, которое чаще всего выражало только неудержимый аппетит новых кандидатов на министерские портфели. А в промежутках – безвластие, продолжавшееся иногда по нескольку недель. И на подмостках, на которых разыгралась эта комедия, появлялись и исчезали кандидаты в премьер-министры, с которыми «советовались», которым «предлагали» или «поручали» этот пост, прежде чем один из них добивался инвеституры от Национального Собрания. А в Елисейском дворце Венсан Ориоль, а затем Ренэ Коти – главы государства, которые, сколько не пеклись они об общественном благополучии и национальном достоинстве, ничего не могли поделать, - безропотно возглавляли незначительные фигуры, участвующие в этом балете.

Однако, поскольку события шли своим чередом и повседневная жизнь не могла от них абстрагироваться, страна часто получала иные импульсы, нежели те, которые должна была давать ей политическая власть. Если речь шла о внутренних делах, администрация, технические специалисты, военные сами решали, как могли, те срочные проблемы, которые люди и ход событий ставили перед ними. Что же касается внешнеполитических вопросов, то, несмотря на видимость дипломатического присутствия и некоторые попытки, предпринимаемые иногда отдельными министрами, заграница в конечном счете сама определяла, чего она ждет от Франции, и добивалась этого.

Правда, потребительский спрос, пришедший на смену продолжительному периоду лишений, и огромные потребности возрождения страны автоматически вызывали бурную активность в области экономики. Управление планирования, созданное мной, пока я был у власти, стремилось руководить этой деятельностью. Поэтому объем промышленного и сельскохозяйственного производства непрерывно увеличивался … Покрытие дефицита велось за счет кредитов по плану Маршалла, которые Франция без конца выпрашивала у Вашингтона, за счет золотых запасов Французского банка, находившихся во время войны на Мартинике, во Французском Судане и в Соединенных Штатах (Эти запасы я сохранил в неприкосновенности), и особенно за счет дефицита государственного бюджета, иначе говоря, инфляции. Но следствием этого явилось хроническое падение стоимости франка, паралич внешней торговли, иссякание кредита – короче, растущая угроза денежного и финансового банкротства и экономического краха. Нет сомнений, что эпизодическая удачная деятельность отдельных министров, например, Антуана Пинэ и Эдгара Фора, приносила некоторое облегчение. Но министры уходили, а беспорядок продолжал нарастать.

В таких условиях не было сделано ничего нового в социальной области по сравнению с тем, что удалось осуществить моему правительству в период Освобождения. Непрекращающиеся забастовки приводили к увеличению заработной платы за счет разного рода надбавок, финансирование которых шло за счет выпуска новых банковских билетов и бонов казначейства, причем систематический рост цен постепенно сводил на нет эти надбавки. Правда, социальное страхование, помощь многосемейным, новая система, касающаяся сельскохозяйственной собственности, в том виде, как я это когда-то ввел, служили достаточно сильным средством предотвращения драм, связанных с нищетой, болезнями, безработицей, старостью, чтобы создавшееся положение не приводило к бунтам. Но что касается вопросов, требовавших долгосрочного решения, таких, как жилищная проблема, проблема школ и больниц, проблема средств связи, то они настолько отставали от требований дня, что ставили под угрозу будущее.

В то время как внутри страны ее естественная эластичность несколько смягчила непосредственные последствия несостоятельности официальной власти, в области внешних сношений дело обстояло иначе. Все, чего я достиг ценой настойчивых усилий в отношении независимости страны, ее ранга, ее интересов, было сразу же подорвано. Поскольку у режима не было пружины, позволяющей нам прочно стоять на ногах, он в общем занимался тем, что удовлетворял интересы других. Конечно, чтобы прикрыть отодвигание Франции на второй план, режим находил нужные ему идеологические обоснования: одно во имя единства Европы позволяло ликвидировать те преимущества, которые мы добивались своей победой; другое под предлогом атлантической солидарности оправдывало подчинение Франции гегемонии англосаксов.

Так, несмотря на отсутствие серьезных гарантий, Франция согласилась с восстановлением центральной власти немцев в трех западных зонах Германии. Так было создано Европейское объединение угля и стали, которое, не обеспечив средств для восстановления наших разрушенных шахт, освобождало немцев от репарационных поставок топлива и давало возможность итальянцам создать у себя крупные сталелитейные заводы. Так было ликвидировано присоединение экономики Саара к Франции и созданное на этой территории автономное государство. Так был заключен - и был претворен в жизнь, если бы от этого в последний момент не спасло пробуждение национального сознания, - договор о создании «Европейского оборонительного сообщества», который должен был лишить победоносную Францию права иметь собственную армию, слить ее вооруженные силы, которые она тем не менее обязана была предоставлять, с вооруженными силами побежденных Италии и Германии (Англия со своей стороны отказалась от подобного национального отречения) и передать, наконец, Соединенным Штатам Америки полное право на командование этим безродным конгломератом. Так, после одобрения в Вашингтоне декларации принципов, получивших название «Атлантического союза», была создана «Организация Североатлантического договора», по условиям которой наша оборона и соответственно наша политика растворялись внутри системы руководимой из-за океана…

Но сильнее всего нерешительность государства проявлялась во взаимоотношениях между метрополией и заморскими территориями. Тем более что в этот период гигантское движение за независимость подняло на борьбу одновременно все народы колоний. В результате относительного ослабления Англии и Франции, разгрома Италии, подчинения Бельгии и Голландии намерениям Соединенных Штатов, в результате влияния на народы Азии и Африки битв, происходивших на их территориях и заставивших колонизаторов обращаться к содействию колонизованных народов, в силу бурного расцвета будь то социалистических или либеральных доктрин, требовавших освобождения рас и народов, и, наконец, в результате волны желаний, порожденных у обездоленных масс видом достижений современной экономики, весь мир стал ареной потрясений, обратных по направлению, но столь же глубоких, как и те, которые последовали за открытиями и завоеваниями, предпринимавшимися державами старой Европы. Совершенно очевидно, что империи основывались на факте давности владения. Но вероятно имелась возможность превратить старые отношения зависимости в преференциальные связи политического, экономического и культурного сотрудничества.

От имени Франции я уже в январе 1944 г. во время Браззавильской конференции, наметил необходимое направление в этом сложном деле. Затем в 1945 г. я продолжал идти по этому же пути, предоставив право голоса всем жителям Алжира, Черной Африки, Мадагаскара, торжественно принимая в Париже бея Туниса и короля Марокко как лиц, призванных стать полноправными суверенами, давая д’Аржанлье и Леклерку, которых я послал со значительными силами в Индокитай, инструкции обосноваться только на Юге и не идти без моего приказа на Север, где уже правил Хо Ши Мин, с которым направленная мной миссия Сентени установила предварительные контакты для переговоров. Не имею никаких иллюзий и понимая, что невозможно без столкновений и трудностей сразу же заменить нашу империю сообществом, основанном на свободной и договорной ассоциации, я считали, однако, осуществимым столь великое дело. Но было необходимо, чтобы претворение в жизнь этой цели проводилось последовательно и решительным правительством, которого заинтересованные народы считали бы правительством, действительно представляющим ту великодушную и мощную Францию, какой они предстала перед ними после Освобождения.

Совершенно очевидно, что режим политических партий не соответствовал этим условиям. Разве можно было принимать категорическое решения, которых требовала деколонизация, в условиях переплетения противоречивых тенденций, существовавших к тому же ради слова, а не дела. Каким образом мог режим политических партий преодолеть, а при необходимости уничтожить все то противодействие чувств, привычек и интересов, которое неизбежно должно вызывать подобное мероприятие? Нет сомнений, что среди хаоса непоследовательности некоторые руководители этого режима выступали с отдельными ценными предложениями. Но эти предложения не получали завершения из-за противоречий, раздиравших политическую власть.

Итак, обязанности падают на меня, живущего в уединении. Я снова чувствую себя орудием, избранным судьбой. 18 июня 1940 г., отвечая на призыв вечной родины, лишенной какой-либо другой помощи для спасения души и чести, де Голль, один, почти никому не известный, должен был взять на себя ответственность за Францию. В мае 1958 г., накануне разрыва, грозившего погубить нацию, в условиях распада режима, якобы несшего на себе ответственность, де Голль, теперь широко известный, но не имеющий в свое распоряжении иных средств, кроме своей законности, должен взять на себя решение судеб страны.

Пусть будет так! Несмотря на трудности, связанные с моими личными качествами, мой возраст – 67 лет, пробелы в моих познаниях, пределы моих способностей; несмотря на труднейшие препятствия, которые я непременно встречу со стороны нашего вечно подвижного народа, - ведь почти все политические, интеллектуальные и общественные силы буду стремиться повести этот народ в противоположном направлении; наконец, несмотря на сопротивление, которое окажут иностранные государства возрождению могущества Франции, я буду во имя служения ей олицетворять великие национальные стремления.

Но одновременно я вижу, как раскрываются горизонты великого предприятия. Конечно, в противоположность той задаче, которая стояла передо мной 18 лет назад; моя новая задача будет лишен вдохновляющей императивности того героического времени. Народы, и в первую очередь наш народ, не испытывают больше потребности действовать сверх своих возможностей, как это требовалось в час опасности. Почти для всех – и мы были в их числе – немедленная цель состояла не в том, чтобы победить или погибнуть, а чтобы создать более или менее легкую жизнь. Среди государственных деятелей, с которыми мне предстояло обсуждать мировые проблемы, уже не было большинства тех гигантов, союзников или врагов, которых выдвинула война. Остались политические руководители, стремившиеся добиться преимущества для своих стран, пусть даже за счет других государств, но желающие избежать риска и авантюр. Насколько в этих условиях эпоха благоприятствует центробежным стремлениям сил современного феодализма – партий, капитала, профсоюзов, прессы; насколько благоприятствует она несбыточным мечтаниям тех, кто стремиться подменить нашу активность на международной арене стиранием государственных различий; насколько благоприятствует она разъедающей деятельности стольких различных кругов предпринимателей, журналистов, интеллигенции, светских людей, освободившихся от страха. Короче говоря, именно тогда, когда со всех сторон наступала посредственность, я должен был действовать во имя величия.

И тем не менее нужно было действовать! Если Франция из своих глубин и на этот раз призвала меня стать ее руководителем, то, естественно, я это чувствовал, не для того, чтобы президентствовать во время ее спячки. После ужасного упадка, который она переживала на протяжении более ста лет, необходимо восстановить – соответственно гениальности современной эпохи – могущество, богатство, величие и блеск Франции путем использования предоставленной ей благодаря случаю передышки, иначе когда-нибудь трагическое испытание на уровне возможностей века уничтожит ее навсегда. А средствами такого обновления является государство, прогресс, независимость. Итак, моя задача определена, и определена на все то время, пока народ захочет идти за мной.

Именно этим мы и займемся на обширном поле Европы. Я всегда, а сейчас сильнее, чем когда-либо, чувствовал то общее, что имеется у народов, ее населяющих. Поскольку все они принадлежат в одной белой расе, исповедуют одну и ту же христианскую религию, ведут один и тот же образ жизни, связаны между собой многочисленными узами в области общественной мысли, искусства, науки, торговли, самой их природе соответствует стремление в объединению, которое имело бы свой характер и свою организацию в современном мире. Именно в силу такого предназначения Европы в ней правили римские императоры, ее пытались объединить Карл Великий, Карл V, Наполеон, а Гитлер претендовал на то, чтобы навязать ей свое тираническое господство. Но как не отметить при этом, что ни один из этих объединителей не добился от подчиненных стран отказа от своей индивидуальности? Наоборот принудительная централизация всегда вызывала в ответ обострение национализма. Я уверен, что сейчас, как когда-то в прошлом, нельзя добиться объединения Европы путем слияния народов: оно может и должно явиться следствием систематического сближения между ними. Ведь все толкает их к сближению в наше время широкого развития международной торговли, создания общих предприятий, развития науки и техники, не знающих границ, быстрых средств сообщения, растущего числа путешествий. Поэтому моя политика нацелена на создание концерта европейских государств, с тем, чтобы развитие самых различных связей между ними способствовало росту их солидарности. Есть все основания полагать, что, оттолкнувшись от этого, эволюция сможет привести к созданию конфедерации, особенно в случае возникновения общей для всех опасности.

Практически это привело нас к созданию экономического сообщества шести стран; к организации регулярных политических консультаций между ними; к деятельности, направленной на то, чтобы некоторые другие страны, прежде всего Великобритания, перестали увлекать за собой Запад к атлантической системе, несовместимой с возможностями европейской Европы, а наоборот, заставить эти центробежные силы изменить ориентацию, привычки и клиентуру и стать единым целым континентом; наконец, к тому, чтобы дать пример разрядки, а затем согласия и сотрудничества со странами Востока в надежде, что мир и прогресс отвечают общим желаниям интересам и той, и другой половины случайно расколотой Европы вне зависимости от проводимой линии, выбранной режимами, и от пропаганды.

В сердце проблемы и в центра континента лежит Германия. Ничто не может быть построено без нее, и ничто не раздирало старый Свет сильнее, чем ее дурные дела, - такова уж ее судьба. Безусловно, Германия, разделенная сейчас на три части, в каждой из которых находятся войска победителей, никому непосредственно не угрожает. Но как стереть в памяти народов ее честолюбивые замыслы, которые еще недавно дали ей возможность внезапно создать военный аппарат, способный разбить одним ударом армию Франции и армии ее союзников; как забыть дерзость, с которой она благодаря соучастию Италии двинула свои армии вплоть до Африки и бассейна Нила; как забыть ее военную мощь, которая с помощью итальянцев, венгров, болгар и румын позволила пройти ей Польшу и докатиться до ворот Москвы и предгорий Кавказа; как забыть ее тиранию, царившую с помощью подавления, репрессий и преступлений повсюду, где благодаря военному успеху реял немецкий флаг? Теперь должны быть приняты все необходимые меры предосторожности, дабы не допустить, чтобы снова набрали силу страшные германские демоны. Но, с другой стороны, можно ли представить себе установление прочного и длительного Ира на такой основе, с которой этот великий народ никогда не примириться, можно ли надеться на подлинное объединение континента без его участия, можно ли рассеять тысячелетний страх перед разрушением и смертью, царящей на обоих берегах Рейна, пока продолжается вековая вражда?

Я указываю Аденауэру, что Франция с точки зрения своих собственных национальных интересов не нуждается – и в этом ее коренное отличие от Германии – в объединении только стран Западной Европы, поскольку она не утратила во время войны ни своей репутации, ни своих территорий. Поэтому Франция предусматривает экономическое, а если будет возможно, то и политическое сближение всех европейских государств, ибо цель, к которой она стремится, - это всеобщий прогресс и умиротворение. В ожидании этого и при условия, что ее самостоятельности не будет причинено ущерба, она попытается начать осуществление Римского договора и намеревается, помимо этого, предложить шести странам регулярно согласовывать все возникающие политические вопросы международного характера. Что касается Европейского экономического сообщества, то трудности появятся по мере обсуждения сельскохозяйственных вопросов, решение которых необходимо для Франции, и при обсуждении кандидатуры Великобритании, которую Франция считает должным отклонять до тех пор, пока в политическом и экономическом отношении Великобритания будет продолжать оставаться тем, чем она является сейчас. По этим двум вопросам французское правительство рассчитывает на согласие германского правительства, без чего подлинный союз «Шестерки» не может быть осуществлен. «Лично я, - заявил мне канцлер, - отлично понимаю ваши соображения. Но в основном в Германии относятся отрицательно к идее общего сельскохозяйственного рынка и хотят, чтобы просьба Англии была удовлетворена. Однако, поскольку для меня нет ничего важнее, чем добиться успеха в создании союза шести стран, я обещаю действовать так, чтобы обе проблемы, о которых вы только что говорили, не помешали нам достичь договоренности. Что же касается идеи проводить между партнерами регулярные обсуждения политических вопросов, то я заранее полностью присоединяюсь к ней».

Все, что в этом отношении правильно для экономики, столь же правильно и для политики. Впрочем, в этом нет ничего неестественного. Действительно, до какой степени иллюзии или предвзятости надо дойти, чтобы поверить, будто европейские нации. Закаленные веками колоссальных усилий и бесчисленных испытаний, каждая со своими собственными географическими условиями, своим языком, своей историей, своими традициями, институтами, смогут перестать быть самими собой и литься в нечто единое? Насколько же поверхностно сравнение, которые часто проводят наивные люди, между Европой, которую надлежит создать, с тем, что создано в Соединенных Штатах, ибо последние были созданы, не имея ничего предшествующего, на свободной территории, последовательными волнами безродных колонистов! Как, в частности, можно предположить, что внешние цели шести стран вдруг станут общими, тогда как происхождение, положение, претензии этих стран весьма различны? Какой может быть роль соседей Франции в деле деколонизации, которую она должна в ближайшем будущем довести до конца? Если во все времена Франция совершала «божьи деяния», распространяя свободомыслие и гуманизм, то во имя чего это станут делать ее партнеры? Германия, в результате разгрома лишившаяся надежд на господство, расчлененная в настоящее время и подогреваемая многими в стремлении к реваншу, сейчас тяжело ранена. Во имя чего ее рана автоматически должна стать раной других? Во имя чего Италия, перестав быть придатком Германской империи или империи французов, затем изгнанная с Балканского полуострова, уда она хотела распространиться, оставаясь полуостровной державой, замкнувшейся в Средиземном море и, естественно, попав в орбиту морских держав, станет теперь смешиваться с континентальными народами? Какое чудо заставит Нидерланды, которые испокон веков обязаны своим существованием кораблям, а своей независимостью – средствам, пришедшим из-за моря, дать поглотить себя континентальными жителям? Каким образом Бельгия, занятая стремлением сохранить во всем хрупкое равновесие между фламандцами и валлонцами на всем протяжении, после того как она вследствие компромисса соперничавших соседей стала самостоятельным государством, сможет серьезно заняться другими проблемами? Какая иная забота может быть у люксембуржцев, кроме стремления сохранить Люксембург в условиях беспрерывного соперничества двух великий держав, расположенных по берегам Мозеля?