Русская печать в годы «мрачного семилетия» (1848–1855)

 

Западноевропейская революция 1848 г. оказала сильное влияние и на общественное движение в России: нарастают волнения крестьян, поднимается народ в Польше и Прибалтике, возникают страх и паника среди дворянства, усиливаются революционные и оппозиционные настроения у передовой русской интеллигенции. Не только петрашевцы, Герцен, молодой Чернышевский, но даже такие умеренные либералы, как Никитенко, начинают питать надежды на перемены в общественно-политическом режиме России.

Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Николай I осуществил военное вмешательство в европейские события и жестоко подавил революцию в Венгрии. Неспокойные губернии России были наводнены войсками, везде усилены полицейские меры. В университетах значительно сократили число студентов, из учебных дисциплин изъяли философию, носились даже слухи о предполагаемом закрытии университетов. Сам министр Уваров был заподозрен в либерализме и должен был уступить свое место Ширинскому-Шихматову, про которого современники говорили, что он объявил русскому просвещению «шах» и «мат» одновременно.

В связи с событиями 1848 г. особенное внимание правительства привлекли русская литература и журналистика. Как известно, Николай I учредил особый комитет, которому было поручено тщательно обследовать содержание выходивших журналов и действия цензуры. Комитет работал под председательством князя А. С. Меншикова в составе сановников: Бутурлина, Строганова, Корфа, Дубельта и Дегая. Как и следовало ожидать, отзывы о «Северной пчеле», «Библиотеке для чтения», «Москвитянине» оказались для этих журналов благоприятны. Совсем иначе были оценены «Отечественные записки» и «Современник». Краевскому и Никитенко, редакторам этих изданий, пришлось явиться в Третье отделение, где их обязали подпиской в том, что они впредь будут стараться «давать журналам своим направление, совершенно согласное с видами нашего правительства, и что за нарушение этого при первом после сего случае им запрещено будет издавать журналы, а сами они подвергнутся наистрожайшему взысканию и поступлено с ними будет, как с государственными преступниками». Некоторые сотрудники «Отечественных записок» и «Современника» пострадали от деятельности «меншиковского комитета» гораздо больше, чем редакторы журналов. M. E. Салтыкову, на «неблагонамеренность» повести которого «Запутанное дело», помещенной в «Отечественных записках», обратил особое внимание Дегай, пришлось отправиться в ссылку в Вятку, и нет никакого сомнения, что только преждевременная смерть спасла Белинского от правительственных репрессий. Но этим не исчерпываются результаты деятельности комитета. Он предложил министру народного просвещения усилить надзор за статьями, предназначенными для публикации в периодике, не допускать перепечатки статей, уже одобренных цензурой, без нового их просмотра, запретить высказываться в печати о правительственных мероприятиях.

Поскольку «меншиковский комитет» установил «вредное направление» в русской журналистике и серьезные упущения цензуры, оказалось необходимым учредить постоянный комитет по делам печати. Такой комитет и был создан в 1848 г. под именем «комитета 2 апреля», или «бутурлинского», по имени его председателя Бутурлина, мракобесие которого имело анекдотический характер. Бутурлин говорил, что евангелие следовало запретить за демократический дух, настаивал на закрытии университетов, находил даже в акафистах богородице «опасные выражения» и утверждал, что формула Уварова «православие, самодержавие, народность» – революционный лозунг. Кроме Бутурлина, членами комитета были назначены Корф и Дегай, в подспорье им приданы шесть помощников, в том числе и небезызвестный литератор-доносчик Борис Федоров. «Комитет 2 апреля» был облечен исключительными полномочиями, и его ведению подлежали все произведения печати. Комитет был негласный: он не заменял, а контролировал цензурное ведомство и рассматривал уже вышедшие газеты, журналы и книги. Все заключения комитета после утверждения царем передавались как личные распоряжения и указания Николая I.

Расправа с прогрессивной периодической печатью была лишь звеном в цепи тех полицейских репрессий, к которым правительство прибегло, чтобы предотвратить революционный взрыв в России.

Годы с 1848 по 1855–это поистине «мрачное семилетие», в сравнении с которым даже жестокий политический режим предшествовавшего времени кажется гуманным. Т. Н. Грановский имел все основания сказать: «Благо Белинскому, умершему вовремя». Наступил разгул правительственной реакции, тяжело сказавшийся на русской литературе и журналистике.

В 1849 г. была организована чудовищная расправа над петрашевцами. В том же году подвергся заключению в Петропавловскую крепость и высылке в Симбирскую губернию славянофил Ю. Самарин, был арестован и допрошен другой славянофил – И. Аксаков. В 1850 г. учреждается полицейский надзор за Островским, так как комедия «Свои люди – сочтемся» вызвала недовольство царя и была запрещена им к постановке на сцене. В 1882 г. за некролог о Гоголе высылается в свое имение Тургенев.

Цензура пришла в неистовство. «Комитет 2 апреля», по словам официальных «Исторических сведений о цензуре», рассматривал литературу как «скользкое поприще» и обращал главное внимание на «междустрочный смысл сочинений». «Становится невозможным что-либо писать и печатать!» – негодовал благонамеренный Никитенко. И в самом деле, даже «Москвитянин» оказался в затруднительном положении, выговоры цензуры следовали один за другим – и за пьесу Островского «Свои люди – сочтемся», и за отклик на смерть Гоголя, и за опубликование рассказа В. И. Даля «Ворожейка».

В 1852 г. был запрещен второй выпуск славянофильского «Московского сборника», а его участники: Иван и Константин Аксаковы, Хомяков, Иван Киреевский, Черкасский – отданы под полицейский надзор и получили распоряжение впредь проводить все свои произведения через Главное управление по делам цензуры, что равнялось запрещению писать.

Даже в безобидной заметке «Северной пчелы» о том, что петербургские извозчики берут не по таксе, цензура увидела критику правительственных мероприятий и, сделав строгое внушение Булгарину, приказала: «Не допускать в печать никаких, хотя бы косвенных, порицаний действий и распоряжений правительства и ус­тановленных властей, к какой бы степени сии последние ни принадлежали». Но несравненно тяжелее было, конечно, положение лучшего журнала тех лет – «Современника». Само существование журнала, обвиненного в проповеди коммунизма и революции, висело на волоске. Цензура и «бутурлинский комитет» продолжали вести с ним и всей передовой русской литературой беспощадную войну. «Громы грянули над литературой и просвещением в конце февраля 1848 года, – писал М. И. Лонгинов в своих воспоминаниях об А. В. Дружинине. – Журналистика сделалась делом опасным и в высшей степени затруднительным. Надо было взвешивать каждое слово, говоря даже о травосеянии или коннозаводстве, потому что во всем предполагалась личность или тайная цель. Слово «прогресс» было строго воспрещено, а «вольный дух» признан за преступление даже на кухне. Уныние овладело всей пишущей братией...».

Под влиянием цензурного гнета и общей политической реакции русская журналистика существенным образом изменилась. Вполне вероятно, что прекращение «Литературной га­зеты», «Ералаша» и «Северного обозрения» произошло не без влияния общественно-политических обстоятельств, создавшихся после 1848 г. Прямое вмешательство правительства положило конец выпуску «Московских сборников».

Продолжавшие издаваться журналы потеряли свое былое значение. Определенность направлений была утрачена. Естественно, что и писатели перестали быть разборчивыми при выборе журналов, в которых будут помещены их произведения. Григорович выступал в «Современнике», «Отечественных записках» и... «Москвитянине». Тургенев печатался в «Современнике», « Отечественных записках» и вел переписку с И. Аксаковым по поводу своего участия в «Московском сборнике». Дружинин отдавал статьи в «Современник» и в «Библиотеку, для чтения». Писемский, Даль, Фет, Полонский и другие помещали свои произведения где придется. Потеря журналами своего лица привела к исчезновению принципиальной полемики между ними. Она уступает место пустой и ничтожной грызне. Неточные даты, опечатки, а иногда и личные качества того или иного сотрудника журнала стали главным предметом журнальных дискуссий. Особенно острый характер подобная полемика принимала перед подпиской на новый год. При этом часто брань по адресу журнала-конкурента сопровождалась беззастенчивым рекламированием своего издания.

Сильно упало в журналах качество литературной критики. Авторы статей и обзоров стали осторожно обходить «проклятые вопросы» жизни и старались держаться исключительно в плоскости узкоэстетических тем. Горячие демократические убеждения и революционная страстность сменились холодным беспристрастием и либеральным объективизмом. В критике получили широкое распространение идеи «искусства для искусства», враждебные критическому реализму. Литературные обзоры превратились в библиографическую хронику и номенклатурные перечисления.

Характерным критиком этого времени был А. В. Дружинин – весьма умеренный либерал, сторонник идеалистической теории «чистого искусства», открыто отрекавшийся от традиций Белинского. «Поэзии мало в последователях Гоголя, – заявил Дружинин, – поэзии нет в излишне реальном направлении многих новейших деятелей... Скажем нашу мысль без обиняков: наша текущая словесность изнурена, ослаблена своим сатирическим направлением».

Большое развитие получил пустой и легкомысленный литературный фельетон. Даже «Отечественные записки» жаловались в 1854 г., что «фельетон изгнал и серьезные обозрения литературы, и серьезные критические статьи, и серьезные рецензии». Примером могут служить «Письма иногороднего подписчика» (Дружинина) в «Современнике» и «Библиотеке для чтения», фельетоны Эраста Благонравова (Б. Н. Алмазова) в «Москвитянине» и постоянные фельетоны других журналов. Наиболее популярные в те годы «Письма иногороднего подписчика» возвели в принцип отсутствие направления и безыдейное шутовство.

Очень разросся в журналах отдел «Науки». Однако статьи, заполнявшие этот отдел, имели по большей части узкоспециальный характер. «Москвитянин» писал о «способах обработки торфа» и «новом способе дубления кожи», «Библиотека для чтения» – об «истории тонкорунного овцеводства» и «укреплении летучих песков», «Современник» – «о рыбоводстве», «Сын отечества» – «о переугливании лесов». Редакции журналов не смущались ни чертежами, ни сложными вычислениями с употреблением логарифмов и интегралов, которыми были снабжены некоторые научные работы вроде статьи «Графический способ деления дуги на три части».

Единственным журналом, который старался сохранить свое значение, был «Современник». Некрасов не давал журналу забыть традиции 1840-х годов и заветы Белинского. Тем не менее общий упадок русской журналистики коснулся и «Современника». Журнал стал менее содержателен и ярок. Даже художественный отдел «Современника» – лучший отдел журнала – пострадал. Никто, конечно, не мог заменить «Современнику» Белинского и Герцена.

Таковы основные изменения, которые произошли в русской журналистике в связи с установившейся после 1848 г. политической реакцией и цензурным террором. Новый период в истории русской журналистики начался после поражения России в Крымской войне и смерти Николая I, когда поднялась новая волна революционного движения и на общественно-политической арене и в литературе выступило поколение разночинной революционной демократии 1860-х годов во главе с Чернышевским и Добролюбовым.

в начало