ВВОДНАЯ ЛЕКЦИЯ

ИСТОРИЯ. ИСТОРИКИ. ОБЩЕСТВО

Размышления о природе исторического знания столь же стары, как и сама история. Люди всегда интересовались сво­им прошлым, задавались вопросом о важности этих знаний. В.О. Ключевский писал: "Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться, механическими куклами, которые не родятся, а делаются, не умирают по законам природы, жиз­ни, а ломаются по чьему-то детскому капризу"¹.

Научное познание окружающего, в том числе социально­го, важный компонент взаимодействия человека с миром. Оно развивается вместе с обществом. Представления о мире в древности и сейчас существенно различаются: изменился мир, изменился и человек. История — это развивающийся массив социального опыта, передающийся от поколения к поколе­нию, который каждый раз осмысливается заново. Бытуют разные, часто полярные оценки одних и тех же событий, периодов истории. В связи с этим не теряет актуальности вопрос о возможностях научного познания истории. Если одно и то же событие может иметь противоположные оцен­ки, то можно ли назвать историю наукой? Проблема истин­ности исторического знания всегда волновала ученых, при­водила к дискуссиям, то тлеющим, то бурно вспыхивающим в кризисные периоды. Велись такие споры и в XX веке. Разу­меется, советские историки в них не участвовали: для них все было раз и навсегда определено классиками марксизма-ленинизма. Каковы основные позиции, высказываемые в ходе дискуссий?

— Историческое познание произвольно и лишено всякой научности. Историк творит историю совершенно субъектив­но. Он не воспроизводит факты прошлого, а создает их, ис­ходя из собственных идей и представлений о времени. Сто­ронники такого мнения прокламируют жесткую детермини­рованность представлений о прошлом современностью, ми­ровоззрением историка. При таком подходе объективность и научность исторического знания исключаются. В атмосфе­ре, созданной такого рода развенчанием истории как науки, усилились тенденции изображать историю не столько как науку, сколько как художественное творчество. Участились напоминания о том, что Клио — покровительница истории — это муза. Средством постижения прошлого провозглаша­ются не объективные научные методы, а субъективное "вчувствование" в эпоху. Однако такой подход оказывается бес­плодным, он скорее отражает кризис традиционных, сложив­шихся еще в XIX в. методов исследования. Высказывая такие ниспровергающие историческую науку идеи, их авторы (Р. Коллингвуд, Ч. Бирд, К Беккер и др.) на практике чаще всего им не следуют, создавая добротные, реалистические 'работы по проблемам истории.

— Часть историков наивно полагает, что достаточно ог­раничиться критикой исторических текстов (источников), от­делить в них истинное от ложного, для того, чтобы извлечь ^правду истории. Их кредо: "Факт и только факт дает истину и позволяет воссоздать картину прошлого во всей полноте". Труд историка по составлению истории в данном случае не Что иное, как "обработка документов", летописание, фикси­рование событий прошлого, спасение от забвения истори­ческих фактов. При таком подходе историк полностью зави­сит от исторических свидетельств и только от них. Активная Мысль ученого в оценке и организации изучаемого им мате­риала отрицается. Это наиболее слабое место сторонников такой позиции. Разумеется, историк ничего не может выду­мывать и импровизировать. Но значит ли это, что он раб исторических свидетельств и принужден следовать им не­укоснительно? Неужели у него нет никаких средств, с помо­щью которых он мог бы заставить прошлое выдать ему свои тайны, рассказать о себе то, о чем прямо не сообщают со­хранившиеся документы? Вряд ли источник, документ может многое поведать ученому, обращающему внимание лишь на его букву, непосредственное содержание. Слишком много возникает вопросов, на которые подобный метод ответа не дает.

— Обоснованным представляется утверждение, что изу­чение истории — это серьезное аналитическое занятие. За­дача историка — проникнуть глубже лежащих на поверхно­сти напластований фактов, воссоздать историческую карти­ну адекватную прошлой реальности, во всей ее сложности, в борьбе страстей и эмоций, вскрыть законы развития боль­ших обществ.

Каждая историческая эпоха уникальна. Она несет непов­торимый отпечаток времени, с его болевыми точками, с его радостями и надеждами. Историк, изучая неповторимое, стре­мится познать общие законы развития человеческого сооб­щества, выявить ту часть исторического опыта, которая не­обходима человеку в современности, проследить "связь, вре­мен": ту путеводную нить, которая соединяет древние плас­ты истории с сегодняшним днем. К. Ясперс писал: "Настоя­щее совершается на основе исторического прошлого, воз­действие которого мы ощущаем на себе"¹. Для того, чтобы понять настоящее, надо знать историю.

История познаваема, но, чтобы вскрыть процесс разви­тия, осмыслить особенности каждого из его периодов, пре­одолеть односторонность и субъективизм, необходимо иметь совершенную научную методику, обладать точным научным инструментарием. В историческом познании используются как общенаучные методы, так и собственные. Назовем наи­более распространенные методы: генетический, сравнитель­ный, историко-типологический, системный. Находят приме­нение также методы диахронного анализа, моделирования исторических ситуаций. Используются и различные методи­ки количественного анализа.

Носителем информации о прошлом является историчес­кий источник — бесстрастный свидетель эпохи, имеющий лич­ное, коллективное, государственное или другое происхожде­ние, родившийся в определенное время и отражающий его реалии. В качестве источника могут выступать документы разного происхождения и характера. Это могут быть архео­логические находки (предметы быта, украшения, орудия тру­да древних эпох); сохранившиеся предметы материальной культуры (здания, старинные станки, приборы, утварь и т.п.); письменные источники (государственные акты, летописи, книги, дневники, письма, пресса и т.п.), а также художествен­ные работы, документы видео и аудио ряда. Основной груп­пой являются письменные источники, которые содержат ко­лоссальный массив открытой и скрытой (опосредованной, интерпретируемой) социальной информации о прошлом. Общество тщательно собирает и сохраняет документальные свидетельства прошлого. Музеи, архивные хранилища, биб­лиотеки — это важнейшая часть культуры любой страны, по состоянию которой можно судить об уровне ее развития. Чем выше уровень, тем больше внимания уделяется сохран­ности и приумножению бесценных фондов.

История — это коллективная память народа. Потеря ис­торической памяти разрушает общественное сознание, дела-ejжизнь бессмысленной, варварской. Не случайно, гитле­ровские фашисты в захваченных ими городах прежде всего стремились разрушить и осквернить исторические памятни­ки. Убить память народа — значит убить сам народ, превра­тить его в раба. Поиск смысла истории упирается в совре­менность, а историческая наука предстает как способ выяв­ления единственно возможного процесса, который привел к этой современности. В.Г. Белинский писал: "Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше^настоящее и намекнуло о нашем будущем"². Прошлое достойно уважения и внимательного изучения, хотя не все в этом прошлом вызывает восторг и гордость.

Историческая наука в советскую эпоху

История исторической науки длинна и так же драматич­на, как сама история. Сейчас, когда Россия стремительно меняет ориентиры своего развития, особенно много возни­кает вопросов о судьбе и итогах развития исторической на­уки в СССР. Колоссальное количество исторических трудов, изданных с 20-х до середины 80-х гг., потеряли свое значе­ние и оказались ненужными гражданину Отечества в его со­временной жизни. Почему?

Историческая наука во все времена была связана с поли­тикой, являясь сферой, в которой реализовывались на исто­рическом материале различные политические интересы и стремления. Политизация отечественной исторической на­уки особенно усилилась с началом XX в. Она привнесла в научную деятельность дух острейшей идейной борьбы, раз­вернувшейся в обществе в эпоху революционных потрясе­ний. Между прочим среди активных деятелей и лидеров раз­личных партий в дореволюционный период нередки были и имена историков-профессионалов, таких, как П.Н. Милюков (кадет), М.Н. Покровский (большевик), Н.А. Рожков (мень­шевик) и другие.

Исследователь в своих трудах неизбежно отражал лишь часть спектра общественно-политических интересов, кото­рая наиболее близка его мировоззрению. В марксистско-ле­нинской методологии это явление получило определение как партийность исторической науки. Однако истина беспартий­на, она равнодушна к классам, классовой борьбе, хотя клас­сы и политические партии не равнодушны к истине, постоян­но апеллируют к ней. В связи с этим исследователь всегда стоял перед дилеммой, что поставить в работе на первое ме­сто: или партийность и, следовательно, предпочесть полити­ческий выигрыш, или научную объективность и, следователь­но, предпочесть истину. Выбор (осознанный или неосознан­ный) далеко не прост и определялся прежде всего социаль­но-политическими условиями, которые выступают в роли ог­раничителя возможностей для исторического познания.

С победой большевиков в России вышеназванная дилем­ма перестала существовать. Партия большевиков, став пра­вящей, провозгласила приоритет политических или даже еще уже — партийных мотивов в исторических исследованиях. Общеизвестно высказывание В.И. Ленина: "Беспартийность есть идея буржуазная. Партийность есть идея социалисти­ческая"¹. Историческая наука рассматривалась как важней­ший инструмент политики и ее разработке с позиций рево­люционного марксизма-ленинизма придавалось большое зна­чение. Знания о прошлом служили основой для выработки принципов руководства созданием нового общества, матери­алом в борьбе с идейными противниками большевизма, а так­же историческим обоснованием политики, проводимой пра­вящей партией. Реализация такого подхода осуществлялась через практику "партийного руководства" развитием исто­рической науки. Предъявлялось требование четко и опреде­ленно вставать на позиции Коммунистической партии при трактовке любых вопросов истории. Советская историогра­фия могла включать лишь концепции, выводы, оценки, при­знанные и одобренные Коммунистической партией. Работы, основанные на иных идеях, не могли рассчитывать на при­знание их научными и рассматривались как политический демарш их авторов против существующей власти, а это мог­ло стоить им жизни. Советская историческая наука с момен­та своего рождения была в буквальном смысле партийной, большевистской, была подчинена политике и не могла разви­ваться вне ее контекста.

Политическая ангажированность советской исторической науки особенно ярко проявилась в том влиянии, которое оказывала доктрина Коммунистической партии на теорети­ческую, концепционную сторону исторических трудов. По­литическая доктрина — это совокупность теоретических по­ложений, которые считаются адекватными реальности и под­лежат осуществлению в практической политике. Она не нашла отражение в каком-либо одном документе, но ее конту­ры определенно просматриваются в текстах многих докумен­тов, работ теоретиков и лидеров Коммунистической партии, в тех или иных действиях ее ЦК и пр. Прежде всего из док­трины партии, а не из анализа фактического материала вы­водились основные оценки исторических событий. Освеще­ние советского периода истории отечества должно было пол­ностью соответствовать партийной доктрине и подтверждать ее правильность. Чем дальше в прошлое отстояло событие на оси времени от 1917 г., тем меньше было влияние доктриальных моментов в его трактовке. Однако и при освещении да­лекой истории оно было заметным. Естественно, что при та­ком положении изменения в доктрине, а тем более ее смена влекли за собой пересмотр оценок прошлого. При этом сле­дует иметь в виду, что доктрина любой партии, в том числе Коммунистической, носит априорный, прогностический характер. Действительность может или подтвердить ее правиль­ность в каких-то положениях, или опровергнуть (как случи­лось в наши дни с коммунистической доктриной). Это стано­вится ясным лишь после исторического опыта. Полного со­ответствия реальности не может быть ни у одной доктрины даже если допустить, что она совершенна. Человеческий интеллект не в состоянии учесть все многообразие действую­щих факторов и возможные варианты их сочетания и разви­тия. К тому же доктрина всегда адаптирована к определен­ным социально-политическим интересам и не может отра­жать многообразие жизни. Таким образом, если историчес­кая наука в своих теоретических построениях руководствуется только определенной политической доктриной, то воз­можности для получения научного знания резко ограничены: это осуществимо лишь в той мере, в какой доктрина отражает реальность и потребности общественного развития.

Какие последствия имело для развития советской исторической науки следование коммунистической доктрине? Разработка исторических концепций в советское время, изменения, происходившие в них, демонстрируют не только (и даже не столько) уровень исторического знания, сколько место и роль исторической науки в обществе, ее функции и взаимосвязь с реальной социально-политической практикой. По­скольку предполагалось априори, что с приходом к власти большевиков страна переходит на принципиально иной, чем у всего человечества, путь развития — социализм, точкой отсчета новой эпохи становился октябрь 1917 г., когда Ком­партия оказалась у руля. Это разделило историю России на два крупных периода: 1) до большевиков — это время трак­товалось в негативно критическом ключе; 2) большевистская эпоха, которая освещалась в возвышенно приподнятом сти­ле, как эпоха перехода всего человечества от капитализма к коммунизму (социализму), авангардом которой являлся со­ветский народ.

Поставленные в жесткие рамки партийного контроля, историки тем не менее стремились показать реальную карти­ну прошлого. Борьба мнений по историческим вопросам, хотя зачастую она была понятна лишь узкому кругу идеологичес­ких работников и специалистов, была крайне драматичной, так как неизбежно сказывалась на судьбах людей. Крутые повороты в деятельности самой правящей партии сразу же отражались на положении в исторической науке.

В первые годы советской власти Коммунистическая партия продолжала руководствоваться в своей деятельности докт­риной мировой пролетарской революции, которая в основ­ных чертах сложилась в годы первой мировой войны. К ана­лизу исторических событий, особенно революции 1917 г., обращались руководители правящей партии: В.И. Ленин, Н.И. Бухарин, ЯМ. Свердлов, Г.Е. Зиновьев, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий и др. Их оценки и высказывания были связаны в первую очередь с потребностями практической политики, с необходимостью исторического обоснования поворота в раз­витии страны. Среди постоянных авторов исторических ра­бот были видные деятели большевистской партии: В.А. Ан­тонов-Овсеенко, В.И. Невский, М.С. Ольминский, Н.И. Под­войский, И.А. Пятницкий, М.Н. Покровский, И.И. Скворцов-Степанов, ЕМ. Ярославский и др. Они не могли быть ^пристрастными в изложении событий, стремились пока­зать прежде всего деятельность своей партии, доказать пра­вильность ее политики, закономерность прихода к власти.

Другие партии и силы были представлены в критическом клю­че. Несмотря на ярко выраженную односторонность, это была летопись революции, написанная ее свидетелями и участни­ками, причем победителями. Со страниц большевистской ли­тературы звучала убежденность в правильности партийной доктрины, ее соответствии реальной действительности. Как важнейшее свидетельство этому рассматривался приход боль­шевиков к власти в октябре 1917 г. Революции в Германии, Венгрии и других странах в 1918—1919 гг. подпитывали энту­зиазм, надежды на скорую победу пролетарской революции в мировом масштабе.

Одновременно, по инициативе В.И. Ленина, РКП(б) со­здавались центры для профессионального изучения истории с позиций марксизма-ленинизма. Несмотря на трудные ус­ловия (гражданская война, нэп) была проведена беспреце­дентная по масштабам и срокам работа, в результате кото­рой советское направление в исторической науке получило кадровый фундамент и обрело профессиональный характер. Перед молодыми историками-коммунистами была поставле­на задача разработки истории, с большевистских позиций. Уже сложившаяся практика — исходить в основных оценках из доктрины партии — закрепилась и превратилась в осно­вополагающий принцип исследовательской работы. Интересно в связи с этим свидетельство А.Л. Сидорова, советского ис­торика первого поколения, активно работавшего долгие годы: "Между тем мы и тогда изучали историю Октябрьской рево­люции на базе идей Ленина и идейных установок нашей партии. Ленинская теория империализма, его работы эпохи войны являлись отправными положениями наших исследова­ний. Мы пытались связать ленинскую теорию пролетарской революции с объективным ходом всего мирового историчес­кого процесса, с русской действительностью; в экономичес­ком развитии страны, в борьбе пролетариата найти секрет, объясняющий неизбежность Великой Октябрьской социали­стической революции"¹.

С направлениями, не признававшим большевистскую позицию как исходную, велась непримиримая борьба. Ком­мунистическая партия с самого начала создавалась как "...сво­бодный союз, учреждаемый для борьбы с "мыслями" (читай: идеологией) буржуазии, для защиты и проведения в жизнь одного определенного, именно: марксистского миросозерца­ния"¹. Эта задача стала одной из главнейших, в том числе в области истории, после прихода большевиков к власти. При­чем марксизм понимался как адекватный большевизму. Ни­какие иные толкования марксизма или социализма не при­знавались.

В начале 20-х гг., когда, казалось бы, произошло смягче­ние режима в связи с окончанием гражданской войны и пе­реходом к нэпу, началось применение репрессий против ин­теллигенции — введение цензуры, закрытие небольшевистс­ких печатных органов, высылка за рубеж большой группы представителей интеллигенции, "чистка" в преподавательс­кой и студенческой среде. В 1922 г. около 300 представителей старой российской интеллигенции были посажены на паро­ходы и вывезены из страны. Среди них — профессиональные историки: С. П. Мельгунов, А.А. Кизеветтер, В.А. Мякотин. Вскоре последовало закрытие около трех тысяч частных книж­ных издательств. Остались лишь единицы, лояльно относив­шиеся к большевистскому режиму (издательства Сытина, бр. Сабашниковых, Гранат и некоторые другие).

Во второй половине 20-х гг. возможности для выражения небольшевистской точки зрения были исключены. Для исто­риков это означало необходимость безусловного принятия Доктрины партии как определяющего звена в трактовке ис­торических событий. Советское направление, бывшее перво­начально одним из многих направлений в исторической на­уке, стало монополистом. В 20-е гг. началась и изоляция со­ветской исторической науки от мировой. Распространение Иностранных газет считалось преждевременным, были зап­рещены для ввоза эмигрантские издания, а также издания идеалистического, религиозного и антинаучного содержа­ния" (читай: все, небольшевистского толка).

Важную роль в насаждении большевизма как теоретичес­кой основы для исторических трудов сыграл Михаил Нико­лаевич Покровский (1868—1932 гг.). Воспитанник Московс­кого университета, в изучении истории России с марксистс­ких позиций он пытался найти ответ на волновавшие его воп­росы общественного бытия. Революция 1905—1907 гг. вов­лекла его в политическую деятельность, привела к большеви­кам. Многих революция ошеломила своей разрушительной силой, но М.Н. Покровского она вдохновила и утвердила в пристрастии к радикальным революционным методам. Он рас­сматривал исторические процессы исключительно через при­зму классовой борьбы. Участник Октябрьской революции, в 1918 г. он стал заместителем наркома просвещения, а в 20-е гг. оказал колоссальное влияние на формирование со­ветской исторической науки на базе доктрины мировой про­летарской революции, на подготовку ее кадров. Руководил Коммунистической академией, Институтом Красной профес­суры. Наиболее крупные его работы, написанные с марксис­тских позиций: "Русская история с древнейших времен" (Т. 1—5, 1910—1913); "Русская история в самом сжатом очер­ке" (Ч. 1—2, 1920) и др. В 1929 г. М.Н. Покровский был из­бран академиком АН СССР. Он был убежден в правильности марксизма и считал, что это учение нашло подтверждение в Октябрьской революции. М.Н. Покровский много сделал для крайней политизации исторической науки в СССР. Его поло­жение "история это есть политика прошлого, без которой нельзя понять политику настоящего" оказало сильное влия­ние на историков.

Казалось бы, наследие коммуниста-историка, преданного, идеалам классовой борьбы, должно было составить фунда­мент советской историографии. Однако этого не случилось После его смерти волна разрушительной критики вымела труды М.Н. Покровского из научного оборота. К тому времени в деятельности и доктрине Коммунистической партии многое изменилось, а М.Н. Покровский был романтиком революционных идеалов. Он оказался в новой ситуации не только ненужным, но и опасным. Это сыграло трагическую роль в судьбе его научного наследия.

Однако, справедливости ради, надо отметить: в первое десятилетие Советской власти, несмотря на то, что опреде­лилась и закреплялась господствующая тенденция к "боль­шевизации" исторической науки, все же сохранялось, хотя и постоянно сужавшееся, многообразие в оценках и подходах, которые, взятые в совокупности, давали представление о сложности и неоднородности исторических процессов, о про­блематичности социалистической перспективы в мире и в России того времени.

Во второй половине 20-х гг. произошел переход Комму­нистической партии к новой политической доктрине, кото­рая связана с именем И.В. Сталина и получила название — план строительства социализма в СССР в условиях капита­листического окружения. Утверждение новой доктрины партии потребовало пересмотра исторических концепций, так как они отражали положения старой доктрины, ориентиро­ванной на победу мировой пролетарской революции, кото­рые были объявлены троцкистскими. Советская историогра­фия, только что вытеснившая все небольшевистские направ­ления и обретшая профессиональный характер, должна была кардинально перестроиться в соответствии с новой доктри­ной и новой социально-политической ситуацией в стране. Это повлекло разгром "школы Покровского", "критику оши­бок" историков-коммунистов, репрессии. В фальсифициро­ванный процесс так называемой Промпартии было включено Дело" историков СФ. Платонова и М.М. Богуславского. По этому же делу были арестованы многие ученые: по данным В.С. Брачева — 115¹, по подсчетам английского историкаК Барбета— 130 человек².

Усилился идеологический прессинг. 18 декабря 1930 г. в Москве заседала методологическая секция историков-марксистов, которая обсуждала вопрос "Буржуазные историки Да в СССР (Тарле, Петрушевский, Бузескул и др.)"; в январе—феврале 1931 г. спешно проведены три объединен­ных заседания института истории при Ленинградском отде­лении Комакадемии и местного отделения общества истори­ков-марксистов. Это означало чистку среди историков-ком­мунистов, насаждение новых доктриальных положений. А.Л. Сидоров вспоминал: "В 1936 г. я вновь оказался в Мос­кве, где встретил многих представителей исторической на­уки во главе с СВ. Бахрушиным, Б.Д Грековым, Ю.В. Готье, Н.М. Дружининым, В.И. Лебедевым, Г.А. Новицким, В.И. Пичетой, М.Н. Тихомировым и др. Но в целом к этому времени произошла фактически полная замена кадров, много способ­ной молодежи исчезло навсегда"³. Историки были поставле­ны в жесткие рамки, которые нашли отражение в письме И.В. Сталина в журнал "Пролетарская революция"⁴. Подчер­кивалась недопустимость дискуссий и инакомыслия по воп­росам, "являющимся аксиомами большевизма".

Для того, чтобы обеспечить единое толкование истори­ческого процесса, подтверждающее правильность и непре­ложность сталинской доктрины, была создана под руковод­ством И.В. Сталина концепция, которая стала для историков нормативной. Ученый не имел права отступать от нее ни на йоту (по поговорке: шаг влево, шаг вправо приравниваются к побегу). Эта концепция в своем классическом виде нашла отражение в изданном в 1938 г. учебнике "История ВКП(б). Краткий курс". Предельно упрощенная, двухцветная схема исторического процесса сохраняла некоторые атрибуты, от­ражавшие реальный ход событий, но в целом была далека от научности, давала искаженную ретроспективу, преследовала прежде всего политические цели, связанные с временем сво­его проявления. Историкам на длительное время была отве­дена роль лишь комментаторов "Краткого курса". Отечествен­ная история, особенно XX века, потеряла научный характер.

30-е, 40-е, первая половина 50-х гг. — это самое "глухое" время в развитии отечественной истории в СССР, когда по­давлялась всякая живая мысль. "Борьба за чистоту марксис­тско-ленинской теории" превратилась в копирование сталин­ского "Краткого курса". Фонды архивных хранилищ были недоступны для исследователей, значительная часть литера­туры в библиотеках находилась в условиях специального хра­нения. Историки были лишены главного — источниковой базы. И.В. Сталин, доказывая, что историкам документы не нуж­ны, писал: "Кто же, кроме безнадежных бюрократов, может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кро­ме архивных крыс, не понимает, что партии и лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их дек­ларациям?"¹.

Беспрерывные кампании борьбы с "объективизмом", "кос­мополитизмом" и пр. сопровождались репрессиями. Гиперт­рофированная бдительность, всеобщая подозрительность, поиски врагов народа, агентов империализма обрели в конце 40-х — начале 50-х гг. характер буквально массового психо­за, который не обошел историческую науку. Обстановку, в которой приходилось работать историкам, характеризует та­кой эпизод. В Центральном музее революции к одной из со­трудниц подошел посетитель и строго заметил: "Передайте вашему начальству, что музей дискредитирует товарища Ста­лина. Посмотрите на его портрет: волосы зачесаны слева направо. Тут явный намек на правый уклон!" Сотрудница шарахнулась от него в ужасе².

Однако интерес людей к истории подавить невозможно. И в этих жутких условиях исторические факультеты ВУЗов готовили профессиональных историков, которые, опираясь на единственно возможные теоретические положения, пыта­лись понять ход истории. Сейчас издания тех лет звучат как послания с другой планеты. Но надо поняты историк живет ^всвоем времени и не может из него выпрыгнуть.

После XX съезда КПСС (1956 г.) началась "оттепель": критика культа личности И.В. Сталина, отказ от наиболее Жестких, репрессивных сторон административно-командной системы и их осуждение. При всей своей ограниченности "оттепель" создала новые условия для деятельности истори­ков. Начался буквально "исследовательский бум": открылся частично доступ к архивным материалам, развернулась пуб­ликация неизвестных ранее документов, широко издавалась историческая литература, вошли в практику борьба мнений, дискуссии...

Казалось, шло быстрое возрождение исторической науки. Однако, это не так. Полностью сохранялась ее зависимость в концептуальной части от партийной доктрины и, следова­тельно, развитие шло деформированно, в рамках узкого сек­тора партийных оценок. Хотя в обществе произошли суще­ственные изменения, партийная доктрина в опорных своих положениях осталась прежней. Она была лишь дополнена новыми положениями, которые еще более уводили истори­ческую науку от действительности, — о переходе к развер­нутому строительству коммунизма в СССР, о новом этапе общего кризиса капитализма, о возможности мирного, пар­ламентского пути совершения социалистической революции и т.д.

Тяжелым прессом давила практика партийно-государ­ственного руководства исторической наукой. Основным ее инструментом стали решения партийных съездов, ЦК КПСС, специальные постановления или тезисы, включающие оцен­ки исторического процесса, признаваемые и одобряемые Ком­мунистической партией. Эти партийные документы носили фактически нормативный характер для деятельности исто­риков, они выполняли в новых условиях роль "Краткого кур­са". Оставались обширные области, запретные для исследо­вания. История в значительной степени была обезличена. Поскольку соответствие партийной доктрине провозглаша­лось важнейшим методологическим принципом и обязатель­но декларировалось в каждой исторической работе, значи­тельная часть исследователей не стремилась идти дальше пер­вичной систематизации источникового материала, лишь под­тверждая партийные установки. Отсюда проистекает общее впечатление стандартности, тяжеловесности от огромного массива исторической литературы, который был опублико­ван в период со второй половины 50-х до середины 80-х гг.

Особо следует сказать о роли теоретического наследия В.И. Ленина. Советская историческая литература постста­линского периода поражает "привязанностью" к трудам В.И. Ленина, апологетизмом, доведенным до крайней степе­ни. Это можно понять только в контексте времени и прису­щих ему социально-политических условий. Официальная кри­тика культа И.В. Сталина позволила историкам отказаться от наиболее дубовых, примитивизированных положений "Ис­тории ВКП(б). Краткий курс". Но новые партийно-государ­ственные нормативы были также достаточно жесткими. В этих условиях труды В.И. Ленина давали ученым возможность постановки новых проблем, не входя в противоречие с партий­ной доктриной, путем того или иного толкования ленинских идей. В.И. Ленин — человек своего времени, сформирован­ный современной ему эпохой, выступавший как лидер и тео­ретик крайне левой, революционной партии в России, в сво­ем творчестве отражал определенный спектр проблем и на­правлений их решения, но заложенные в нем часто альтерна­тивные оценки, позволяли хотя бы частично на этой основе вернуться к историческим реалиям.

Отдельные историки (К.Н. Тарновский, П.В. Волобуев и др.) предприняли попытку выйти за рамки партийной докт­рины и выдвинуть концепции учитывающие конкретно-исто­рический материал: концепция многоукладности экономики дореволюционной России, положение о союзе рабочего класса со всем крестьянством в ходе Октября. Однако существова­ние этих концепций в рамках советской историографии было невозможно: ставилось под сомнение положение, которое являлось основополагающим в историческом обосновании партийной доктрины и отказаться от которого не представ­лялось возможным пока Компартия была у власти, — о со­циалистическом характере Октябрьской революции и дви­жении общества к коммунизму. В связи с этим положения, Которые выдвигались этими историками, были официально осуждены, а их защитники понесли административные нака­зания.

В.И. Ленин, его труды превозносились партийной пропа­гандой: "Дело Ленина живет и побеждает". Однако бессмер­тный вождь был так же втиснут в рамки партийной доктри­ны. Изучение трудов В.И. Ленина жестко контролировалось. Некоторые его положения, давно опубликованные, невозмож­но было обсуждать в печати, например, о том, что В.И. Ле­нин был убежденным сторонником мировой пролетарской революции. Значительная часть наследия вождя Коммунис­тической партии оставалась недоступной для исследовате­лей, поэтому не было возможности воссоздать действитель­ный облик вождя и его позицию.

С провозглашением курса на перестройку в апреле 1985 г. началось разрушение партийной доктрины, монополии КПСС на власть. Это привело к размыванию исторических концеп­ций, которые держались на доктринальных подпорках. В ре­зультате, почти как у В. Шекспира: "Распалась связь вре­мен". Историческая наука не выдержала столкновения с ре­альностью, оказалась в глубоком кризисе, на развалинах мар­ксистско-ленинской теории и коммунистической доктрины. Возникла необходимость обрести новую научную парадигму, которая позволила бы освещать историю страны и мира в соответствии с реальностью.