История литературы 20 века / 4. Брюсов-символист

Сегодня мы начнем разговор о Брюсове, поэтому первая тема звучит очень просто: Брюсов – символист. Напомню годы жизни Валерия Яковлевича Брюсова 1873- 1924. И если попытаться дать некое общее представление о роли Брюсова в истории русской литературы и литературы Серебряного века, то она, бесспорно, очень значимая. Но возникает некий парадокс: имя Брюсова встречается, как только мы обращаемся к истории данного периода ну, буквально, везде, то есть все о нем говорят, все с ним общаются, ведут переписку; количество написанного Брюсовым достаточно велико и разнопланово: стихи, проза, пьесы, критические статьи, эстетические эссе, огромное количество писем, дневники, то есть объем сделанного Брюсовым огромен. Но когда мы пытаемся в своей памяти вызвать какие-то строки Брюсова – возникает некое затруднение. Естественно у человека хорошо образованного несколько строк его точно на памяти будут. В этом отчасти проявляется специфика того, что Брюсов сделал: он сделал много, а в культурно-активной памяти осталось мало того, что хочется читать и перечитывать. Неслучайно один из крупнейших критиков эмиграции Владимир Бейли (не уверена как правильно, пробовала гуглить разные варианты фамилии – ничего подходящего не нашла) предложил такой образ брюсовского творчества: творчество Брюсова напоминает деятельность человека, который проложил просеку в густом непроходимом лесу, и по этой просеке в неком заданном направлении этой просеки пошли десятки поэтов, но сама просека – это отсутствие чего-либо, а не обретение, создание чего-то конкретного. То есть Брюсов показал другим путь, а сам не создал практически ничего. С этой точкой зрения можно не согласиться, и чем больше вы любите поэзию, чем тоньше понимаете искусство, тем больше брюсовских строк вам будут интересны. Но в этой позиции Бейли есть действительно некое здравое зерно, потому что Брюсов в литературе был великий начинатель, он мог абсолютно все и стал одним из самых «техничных» литераторов в Серебряном веке, то есть ему была подвластна любая техника. Но в свое время З. Гиппиус недоумевала по поводу того, что Брюсов каждый день пишет стихи с 9-и до 10-и утра - как ходит на службу. Для Гиппиус подобное отношение к творчеству было не просто непонятно, но и неприемлемо хотя бы потому что сама она порой в год писала одно стихотворение, ожидая того состояния в котором творить только и можно. Наследие Гиппиус как поэта невелико. хотя и значительно, она по-другому относилась к творчеству. Брюсов же вдохновения не ждал – в основу его деятельности была положена кропотливая работа.

Если теперь попытаться более подробно очертить некоторые грани личности и творчества Брюсова, то на что стоит обратить внимание… Брюсов – москвич, происходил из купеческой среды. Интересно, что его дед по линии матери, Бакурин, будучи купцом, был так же писателем – самоучкой и в свое время создал огромное количество стихов, басен, повестей, которые нигде не были опубликованы, но которые он всю жизнь с удовольствием кропал. Видимо от деда вот эта страсть к письму, как к графомании, внуку и передалась.

Нужно сказать, что Валерий с детства был необычайно самолюбив, и одно из главных его желаний с раннего детства было желание славы. В русской литературе мало найдется подобных примеров, когда человек не просто хотел творить, а хотел славы. И можно сказать, что первая половина жизни Брюсова была сознательно построена как некий путь к вот этой самой желанной славе. Брюсов, получал сначала домашнее образование и поступал затем в одну из московских гимназий. Нужно сказать, что он уступал в росте, физическом развитии большинству одноклассников и первое время становится объектом издевательств и школьных унижений. Но быстро находит способ с этим справиться – он на переменах начинает пересказывать товарищам прочитанные книги, которых было уже прочитано сотни и более физически развитые, но менее образованные содруги начинают его слушать. И очень скоро Брюсов благодаря своему умению рассказывать и сочинять (от книг он переходит к неким сочиненным историям) создает себе репутацию интересного человека.

Интересно, что, учась в гимназии, Брюсов увлекается не только литературой, но и естественными науками в частности математикой и астрономией, и пишет – очень много пишет. Первыми поэтами, которые оказали на него влияние были Семен Яковлевич Надсон и Михаил Юрьевич Лермонтов. Сочетание достаточно специфическое: Лермонтов – поэт гениальный, но гениальность его стихов стали ценить только в начале 20-го века. А фигура Надсона – это фигура ключевая для 70-х годов 19-го века, но и очень противоречивая: военный офицер, умерший в 24 года, Надсон оставил после себя несколько сот стихотворений, которые были при жизни и после смерти Надсона переизданы более 30 раз. Пушкинские тексты и тексты любого другого поэта такое количество раз за такой период времени не переиздавались. Надсон был не просто популярен, а архипопулярен, но его популярность быстро прошла. Это была очень унылая: с точки зрения техники грамотная, но однообразная поэзия, темой которой была смерть. одиночество, усталость и так далее. И вот эти унылые мотивы Брюсов усиленно осваивает. И еще будучи гимназистом много пишет: сохранилось 4 тетрадки его стихов, написанных за 1889 - 1895 гг, когда их начали исследовать, выяснилось, что только за один год Брюсов написал 2000 стихотворений. Естественно большинство из них не было опубликовано и не опубликовано до сих пор, потому что очень слабые, абсолютно наивные графоманские тексты.

Будучи еще гимназистом, Брюсов ищет способ себя утвердить. И первый путь, который он пытается выбрать – через любовь. Он пытается стать героем любовного романа. Причем не просто героем романа (что тоже его характеризует), ему нужно быть обольстителем. И в своем дневнике он искренне описывает, как он выбрал жертву – некую старшекурсницу-гимназистку, как он пытается ее обольстить, но это ему не удается. Надо сказать, что несколько позднее это странное, даже несколько извращенное, желание обрести уверенность в собственных силах через любовь, не просто любовь, а покорение кого-то, приводит к некой трагической истории. А именно в 1892 году он начинает ухаживать за 15-илетней Женей Масловой и увлекается ее старшей сестрой Еленой. И как он пишет в своем дневнике: «Моя детская (!!!) мечта – соблазнить девушку воскресла с удесятеренной силой». А в доме происходит нечто печальное – в 1893 году Елена умирает от оспы, и Брюсов искренне гордится, что стал героем романа. Когда девушка умерла от оспы она, как пишет Брюсов в своем дневнике, «умирая, была убеждена, что простудилась, приезжая ко мне на свидание; умирая, она была убеждена, что умирает из-за меня». Если другой человек увидел бы здесь некую ситуацию, которая вызвала бы чувство ответственности и вины, Брюсов испытывает другое чувство – удовлетворение из-за того, что он наконец-то стал героем необычного романа.

Брюсов ищет возможность и других путей к славе. И в 1882 году в дневнике записывает следующее: «Когда я пишу «Помпею» (это пьеса, которую он тогда сочиняет), мне грезится сцена, в которой я раскланиваюсь, крики : «Автора, автора, автора», аплодисменты, венки, цветы, зрительные залы, залитые огнями, полные тысячами зрителей и среди них, в ложе головка В. с полными слез глазами». Это написано в июле, а 31-го августа следующая запись: «Я рожден поэтом. Да, да, да!». И это устремление к славе, мечты – наивные, детские, но очень сильные – и уверенность в том, что слава должна придти через поэзию, заставляют Брюсова искать свой язык в поэзии и важнейшим моментом его поэтического становления становится знакомство его с французскими поэтами. Он начинает активно читать и переводить, зная основные европейские языки, таких поэтов как Верлен (представитель «проклятых» поэтов), Маларме (один из самых изысканных поэтов конца 19-го века во Франции; открыл такой способ построения образа, когда сравнение чего-то с чем-то представлено не прямо, а образ построен таким образом: между неким чувством, которое описывалось, и предметом, с которым это чувство сравнивалось, было несколько промежуточных звеньев – длинная скрытая цепочка ассоциаций, которая лежит в основе построения образа). Кроме того Брюсов открывает для себя Метерлинка, Рембо и активно осваивает их наследие.

Причем, как замечено уже современными исследователями, поэзия Брюсова, как писал М. Гаспаров, «антиномична». Мы говорим о существовании антиномии, когда мы имеем две системы равно возможные, но исключающие друг друга. Простейший пример антиномии – антиномии Канта. Вот одна из них: Вселенная конечна (это одна система) и Вселенная бесконечно (это другая система) – это два утверждения, взаимно исключающие друг друга, но они равно недоказуемы. Так вот, если говорит о литературной антиномии по отношению к Брюсову, то он в своих поисках поэтического языка (еще не дебютируя нигде, будучи гимназистом последних курсов), активно осваивая французское наследие, он осваивает две взаимоисключающие области, которые во французской культуре активно враждовали. Это сфера «проклятых» поэтов (для них на первый план выходила определенная тематика – изображение городского дна, продажной любви, разлагающейся плоти – того, что раньше не считалось эстетическим), а на другом полюсе была так называемая «парнасская школа», куда входил Дели, к которой был близок Маларме (это поэзия, которая занималась разработкой изысканных поэтических форм на уровне строфики, ритмики, интонации, фонетики и так далее). Эти две школы во французской культуре находились в состоянии глубокой вражды, Брюсов же эти две традиции соединяет. В его поэзии очень легко и органично соединяется как ужасающая порой тематика, так и совершенно удивительные формальные эксперименты, стремления к совершенным поэтическим формам.

В 1893 году, заканчивая гимназию, Брюсов наконец осознает тот единственный путь к славе. Запись из его дневника 1893 года: «Талант, даже гений, дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало. Мне – мало. Надо выбирать иное – найти путеводную звезду в тумане. Я вижу ее – то – декаденство. Что ни говорить: ложно ли оно, смешно ли оно, но оно идет вперед, развиваясь, и будущее принадлежит ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. И этим вождем буду я. Да, я». Вот этот выбор, это прозрение, которое делает Брюсов, действительно становится его путеводной звездой – путеводная звезда декаденства. Осознав это серьезно, Брюсов и воплощает в жизнь ту программу, о которой уже говорилось. Став студентом факультета словесности Московского университета, Брюсов выпускает три сборника под единым названием «Русские символисты» (1894-1895 гг), где большую часть текстов пишет сам Брюсов, часть текстов пишут его товарищи – никто из них поэтом не стал. Но происходит главное: на Брюсова обращают внимание критики, как на необычную фигуру, причем не просто как на необычную фигуру, а как на поэта, который говорит, на непонятном, странном и необычном языке.

И одно из первых стихотворений, на которое хотелось бы обратить внимание, было стихотворение «Творчество», опубликованное в одном из сборников «Русские символисты»:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски,

В звонко-звучной тишине,

Вырастают, словно блестки,

При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне...

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий

С лаской ластятся ко мне,

И трепещет тень латаний

На эмалевой стене.

Конечно появление подобного текста в культуре начала 20-го века вызвало некий шок, потому что в этом тексте все было абсолютно непонятно. Естественно скептически настроенные критики тут же увидели этот текст как ряд несообразностей. Например, кто-то ядовито писал об астрономическом открытии Брюсова, потому что у него на небосклоне одновременно присутствуют и месяц и луна, то есть видели просто набор неких глупостей. Других же заворожила вот эта некая таинственность, некая неопределенность (напомню, стихотворение называется «Творчество»), рисующая внутреннее состояние человека в минуту некого эстетического прозрения. Действительно, весь текст построен на алогизмах. Они очевидны: фиолетовые руки чертят звуки в звонко-звучной тишине, что такое месяц и луна, существующие вместе, что за тайны созданных созданий. То есть в общем-то стихотворение нельзя было объяснить. Нужно сказать, что Брюсов именно к этому и стремился, потому что, создавая сборники «Русские символисты», Брюсов понимал символ как алогический образ, не поддающийся логическому объяснению, то есть образ нужно было запутать, образ нужно было затуманить, и только тогда он обладал художественной выразительностью. И это подчеркивала установка раннего Брюсова на подобное понимание символа как необъяснимого образа. У этого стихотворения Брюсова - необычная судьба. Один из младших современников Брюсова, один из гениальных поэтов 20-го века, Владислав Ходасевич, который был на несколько лет младше Валерия и учился в гимназии вместе с его младшим братом Александром, став литератором, в брюсовской квартире бывал часто. И однажды, когда Брюсов был уже известным поэтом, обратил внимание на то, как выглядит кабинет Брюсова, в котором тот писал. Ходасевич увидел, что на подоконнике стоит куст латаний (это домашнее растение с широкими зелеными листьями), напротив окна находится печка, покрытая изразцами в традициях того времени – та самая «эмалевая стена», и было очевидно, что фонарь бросает свет через окно и тень растения ложится на изразцовую печь. То есть стало понятно, откуда родился тот образ, который современники не могли разгадать:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Стали понятны те реальные детали, которыми этот текст вызван. Итак, Ходасевич поделился с Брюсовым этим наблюдением, Валерий Яковлевич, согласившись с ними, взял с Ходасевича слово, что тот никогда не будет никому об этом рассказывать, потому что это разрушало тайну, тайну творчества. И тем же вечером, как вспоминает Ходасевич, они были на литературном вечере, кто-то играл в карты, и Брюсов, в характерной ему манере, подошел к столу картежников, где сидел Ходасевич и сказал: «Сегодня утром мы говорили с Владиславом»- сделал паузу – «об аугурах»(это предсказатели будущего по полету птиц). Эта пауза была адресована только Ходасевичу и подчеркивала, что о чем угодно они могли говорить, только не о реальной подоплеке брюсовского культового стихотворения.

Вот так Брюсов творил свой мир, и нужно сказать, что первый шаг в литературу вызвал глубоко отрицательный резонанс. И для большинства современников Брюсов стал фигурой с очень негативной репутацией – пишет непонятно что, темы страшные. И первые сборники стихов эту репутацию поддерживали. Первый сборник стихов выходит в 1895 году и называется по-французски «Chef-d'œuvre». Главные темы сборника: эротическая тема (она в ранних сборниках будет представлена очень широко), экзотическая тема (обращение к другим культурам, странам, мирам) и тема города. Интересно, что город в этой теме это бесспорно Москва, но Москва, показанная как чрево Парижа, то есть город, наполненный пороком.

Несколько строк из первого сборника «Chef-d'œuvre»:

Молчание смутим мы поцелуем,

Святыню робости нарушим страстью.

И вновь, отчаяньем и счастием волнуем,

Под вскрик любви, в огнь рук я должен буду пасть!

или образ красивого порока:

Все, что ныне ласкал я с любовью,

Я желал бы избить беспощадно

О как было бы сердцу отрадно

Видеть всю тебя залитой кровью.

Эта любовь к эпатажности, генетически восходящая к «проклятым» французским поэтам – это важнейшая тема ранних сборников, в том числе и «Шедевров».

Вторая тема – экзотическая – это обращение к разным культурам и странам, а третья – это тема Москвы, и вот маленький фрагмент, изображения Москвы как мира порока:

И ласки юношей, и грязь Восторгов старческих бессильных Переношу я, не томясь, Как труп в объятиях могильных.

Повествование ведется от лица жрицы любви. Вот эта важнейшая тема «Шедевров». Появление подобного сборника конечно шокировало современников, но о Брюсове заговорили.

Через год, в 1896 году, выходит второй сборник стихов Брюсова «Me eum esse» («Это - я»), и этот сборник принципиально противопоставлен «Шедеврам», потому что идея этого сборника Брюсовым декларируется так: это сборник, в котором он погружается в себя, его я – это эго, которое заполняет весь мир, ему теперь интересно только его собственное эго и самопогружение, аскеза, самоуглубленность, это то, что должно его просветить. Мир предстает в этом сборнике как тень и обман, и объявляется, что в этом мире существует только поэт и его воля – все остальное призрачно и бессмысленно. И поэтому появляются в этом сборнике такие строки:

Создал я в тайных мечтах Мир идеальной природы, — Что перед ним этот прах: Степи, и скалы, и воды!

То есть мир воображения оказывается реальней и значимей, чем мир действительный. Поэт в этом сборнике – это поэт-маг, творящий и разрушающий мечты:

Но мысль отгоняет

Невольный испуг,

Меня охраняет

Магический круг,

И, тайные знаки

Свершая жезлом,

Стою я во мраке

Бесстрастным волхвом.

И одно из ключевых стихотворений этого сборника – знаменитая декларация «Юному поэту»:

Юноша бледный со взором горящим, Ныне даю я тебе три завета: Первый прими: не живи настоящим, Только грядущее - область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй, Сам же себя полюби беспредельно. Третий храни: поколоняйся искусству, Только ему, безраздельно, безмерно.

Юноша бледный со взором смущенным! Если ты примешь мои три завета, Молча паду я бойцом побежденным, Зная, что в мире оставил поэта.

Вот в такой манерности и растет поэзия Брюсова, но в какую сторону он движется? Как не странно, Брюсов к тому времени уже собрал вокруг себя целый круг поэтов, и ближайшими к Брюсову поэтами становятся Бальмонт, позднее Андрей Белый и десятки других менее крупных поэтов. Брюсов движется в сторону классичности.

Любопытно, что в какой-то момент становится понятно, что Брюсову о себе сказать нечего. Это может быть несколько субъективное видение брюсовской поэзии, но это поэт, который о себе ничего не может рассказать. Он может существовать только в стилизованных мирах, то есть позиция его лирического героя возможна только как позиция стилизованная, позиция придуманная. И поэтому Брюсову необычайно интересны разные культуры, разные миры, и все чаще и чаще его стихи создаются не от лица какого-то единого лирического героя, а от лица ролевого персонажа. Главным типом лирики Брюсова становится ролевая лирика.

Любопытно, что, двигаясь в сторону погружения в разные культуры, существуя в образе некого персонажа, Брюсов все больше и больше проникается сперва интересом, а потом и любовью к пушкинской поэзии. Этому способствует знакомство в конце 19 века с интереснейшим человеком – Бартеневым. Бартенев издавал один из самых лучших исторических журналов «Русский архив». Это журнал, где публиковались всевозможные архивные сведения о крупнейших писателях, поэтах, деятелях истории России. Начав работать в «Русском архиве», Брюсов как бы обретает себя – ему более интересна как литератору прошедшая русская классическая культура. Начинается погружение в Пушкина и постепенно Брюсов становится пушкинистом, он серьезно занимается исследованиями Пушкина.

Параллельно Брюсову все более и более интересны формальные возможности русского стиха. Брюсов оказался как бы великим формалистом, то есть ему важнее создать стихотворение, в котором проверялись бы пределы поэтической речи. И поэтому от Брюсова остались десятки текстов именно экспериментального характера. Например, текст, где все слова начинаются с одной буквы:

Мой милый маг, моя Мария, Мечтам мерцающий маяк, Мятежны марева морские, Мой милый маг, моя Мария, Молчаньем манит мутный мрак. Мне метит мели мировые Мой милый маг, моя Мария, Мечтам мерцающий маяк.

Или появляются стихотворения, где каждое слово это стопа:

Ветер с моря тучу гонит, моет отмель с ветром споря.

Жесткий ритм возникает оттого, что каждое слово – это стопа хорея.

Тот же Ходасевич вспоминал, что для Брюсова эта экспериментальная сторона была необычайно занимательна. Например, одно время Брюсов хотел написать книгу, в которой поэтически бы описывались все способы самоубийств. Дело в том, что у одного из поэтов-французов конца 19 века есть стихотворение «Магазин самоубийств». это маленький текст, буквально 10 слов, где человек приходит в магазин, где продаются средства для сведения счета с жизнью. Стихотворение стало культовым во французской поэзии, но оно небольшое. Брюсов, видимо отталкиваясь от него, решает взять книгу. И как вспоминал Ходасевич, Брюсов бегал по Москве и расспрашивал знакомых об экзотических способах ухода из жизни, чтобы их поэтически описать. Проект так и остался незавершенным.

Другой проект был более миролюбив. Это книга – «Все напевы» - это книга, в которой Брюсов хотел стилизовать все возможные жанры и стили мировой поэзии. Нужно сказать, что эксперименты в книге «Все напевы» порой были комичны. Например, пытаясь передать поэзию австралийских аборигенов, Брюсов сочинял стихи в этом стиле. Они кстати так и не были опубликованы. Ходасевич вспоминает, что выглядели они примерно так:

Кенгуру был очень жирный, я хотел его поймать,

Кенгуру был очень быстрый, от меня он убежал.

Брюсов готов был и это сочинить, чтоб во «Все напевы» включить все образцы мировой поэзии. То есть вот это стремление к эксперименту и было главным в его творчестве.

Вершиной его поэтического дара, бесспорно, стала книга 1903 года «Urbi et orbi» («Городу и миру»). Во всех смыслах это наиболее яркая и лучшая книга Брюсова, до этого было несколько книг, после до 20-х годов Брюсов напишет еще несколько сборников: «Миги», «Вблизи и вдали», но все они будут уступать этой вершинной книге «Urbi et orbi».

Один текст из этой книги, он показателен тем, что в нем личность Брюсова проступает ярче, чем в других стихах:

У моря.

Когда встречалось в детстве горе Иль беспричинная печаль, —

Все успокаивало море

И моря ласковая даль.

Нередко на скале прибрежной

Дни проводила я одна,

Внимала волнам и прилежно

Выглядывала тайны дна.

На водоросли любовалась,

Следила ярких рыб стада,

И все прозрачней мне казалась

До бесконечности вода.

И где-то в глубине бездонной

Я различала наконец

Весь сводчатый и стоколонный

Царя подводного дворец.

В блестящих залах из коралла,

Где жемчугов сверкает ряд,

Я, вся волнуясь, различала

Подводных дев горящий взгляд.

Они ко мне тянули руки

Шептали что-то, вглубь маня,

Но замирали эти звуки,

Не достигая до меня.

И знала я, что там, глубоко

Есть души родственные мне,

И я была не одинока

Здесь, на парящей вышине.

Когда душе встречалось горе,

Иль беспричинная печаль,

Все успокаивало море

И моря ласковая даль.

Это образец Брюсова в книге «Urbi et orbi».

Параллельно с поэтической деятельностью Брюсов пишет прозу. Все прозаические тексты Брюсова – это стилизация самого разного рода: стилизация под Достоевского, под Андреева, под тексты разных культур. И если поэзия такую стилизацию переносила хуже, и стих становился искусственным, то проза стилизацию принимает естественно. Вершиной стилизации стал роман Брюсова «Огненный ангел». У этого романа очень показательная судьба – судьба отношений в Серебряном веке. Неслучайно историю этого романа впервые рассказал Ходасевич в своей книге «Некрополь» в главе «Конец Ренаты». Ходасевич, рассказывая историю этого романа, исходил из постулата, что в Серебряном веке поэты и писатели играли роли. Они не просто жили, они стремились играть роли. И этот образ, созданный в жизни, они стремились перенести в творчество. И между жизнью и творчеством стиралась грань: трудно было различить, где кончается жизнь и начинается искусство. Замечу, что подобное отношение между жизнью и искусством возникло, конечно, не в Серебряном веке. Пушкинская эпоха строго разводила жизнь и творчество, поэтому Пушкин терпеть не мог, когда его воспринимали как поэта – требовал отношения к себе как к светскому человеку. Но эту грань между жизнью и искусством стирает романтизм: подобие героя и творца становится составляющим конструктивным моментом. Например, Байрон, добиваясь выразительности облика, сознательно пил лимонный сок, что б его щеки были более бледными. Все-таки романтизм эту тенденцию лишь наметил, а Серебряный век сделал эти отношения абсолютными. Это важнейшая черта всего Серебряного века, не только биографии Брюсова, но на примере Брюсова это видно особенно хорошо.

Как же рождался роман «Огненный ангел»? Рождался он из так называемого житейского мусора. Брюсов, к началу 20 века обретя репутацию, став центром круга московских символистов, придумал себе образ. Так как его тематика была отчасти запретная – в своих стихах он движется к тому, о чем нельзя говорить, неприлично говорить,- то и образ Брюсова-поэта – это образ демонического поэта, который декларирует вещи страшные, запредельные. И так как он был демон, то в ком демон нуждался? В ангеле – в той душе, которую нужно соблазнить. И на роль такого ангела был избран другой поэт – Андрей Белый. Нужно сказать, что внешний облик Белого соответствовал этому предназначению: высокого роста, в юности с очень пышными светлыми волосами, огромными голубыми глазами – он был не то что бы красив, он был выразителен. Надо сказать, что характер Андрея Белого менее всего походил на ангельский характер.

Брюсов, выбрав Белого на роль ангела, начал в течение литературных вечеров подходить к нему и вести, как потом вспоминал Белый, «страшные беседы» - беседы о чем-то запредельном, инфернальном, ужасном, разрушительном – то есть начали строиться определенные отношения. На этом фоне и появилась своя Тамара, а на самом деле молодая поэтесса Нина Петровская, которая приехала из провинции, успела выйти замуж за одного из литераторов, быстро развестись, но благодаря этому браку вошла в литературный мир; писала достаточно слабые стихи, но на свою беду влюбилась в Андрея Белого. Их отношения были взаимны, но недолговечны. Белый устал от очень экзальтированной женщины – Петровская отличалась очень нервическим складом, была склонна к истерикам, эпатажным выходкам. Белого такая экзальтированная любовь скоро утомила, он бросил Петровскую, та страдала, но окружение Белого объяснило ей, что не надо мешать великому поэту, не надо быть гирей на его ногах. Но как только Белый расстался с Петровской, ей тут же заинтересовался Брюсов, потому что для Брюсова она была не только женщиной, не только поэтессой, она была поэтом, брошенным Белым. Между ними возникли отношения, причем начались они драматично: дело в том, что Петровская, в силу своей экзальтированности, решила Белого убить, достала где-то пистолет, на одном из выступлений целилась в Белого, по разным версиям пистолет либо дал осечку, либо она не успела выстрелить, но Брюсов этот пистолет отобрал и оставил у себя. И с этого начались их отношения, которые переросли в нечто большее, но тоже продлились недолго, потому что экзальтированность Петровской утомила бы кого угодно. И Брюсов, к тому времени уже женатый, не предполагал, видимо, долгий роман. Все на уровне житейском закончилось быстро, а вот на уровне литературном – нет. Во-первых, Андрей Белый посвятил Петровской целый цикл стихов, очень хороших стихов, Брюсов пошел дальше: на основании этого любовного треугольника, этой достаточно банальной житейской истории, Брюсов написал целый роман – «Огненный ангел».