Ерзикян
.docxИсторическая публицистика. ДЕЛО ЕРЗИНКЯНА
Автор: В. Л. ГЕНИС
Среди высокопоставленных советских чиновников, перешедших в 1930 г. в ряды "невозвращенцев", выделяется колоритная фигура торгпреда СССР в Финляндии С. Е. Ерзинкяна, который, пользуясь расположением кандидата в члены политбюро ЦК ВКП(б) А. И. Микояна и председателя ЦКК ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе, доставил немало хлопот гельсингфорсскому полпреду И. М. Майскому и стал героем нашумевшего судебного процесса, освещавшегося всей мировой прессой...
Ерзинкян родился в 1881 г. в селе Ахпат Борчалинского уезда Тифлисской губернии в семье видного деятеля армяно-григорианской церкви, но окончив в 1901 г. духовную семинарию в Тифлисе, отправился "покорять" Париж. И, хотя он поступил на историко-литературный факультет Сорбонны, сам католикос Мкртич поручил "благословенному пастырю проживающих в Европе армян" возвести в сан архидиакона "Сурена, сына протоиерея Езника Ерзинкяна, пастыря армянского Ванского собора в Тифлисе", изучающего где за границей богословие. Впоследствии, правда, Ерзинкян напишет, что "рукоположение", устроенное ему отцом, "редактором-издателем реакционно-клерикальных органов "Овив" и "Овит" (основан журнал в конце 1905 и начале 1906 гг.)", было не более чем фикцией, необходимой для освобождения от воинской повинности, но не вызвавшей сыновней благодарности. "Вернувшись из Парижа домой, - вспоминал Ерзинкян, - я потребовал от отца закрыть свой журнал, и, когда он не согласился, уехал навсегда из дома, прервав всякие сношения... Был в ссоре целых семь лет и, по просьбе матери, "помирился" за два дня до его смерти" (последовавшей 22 июня 1917 г.). Впрочем, конфликтуя с отцом, он продолжал оставаться на его иждивении.
Хотя в 1903 - 1907 гг. Ерзинкян входил в большевистскую студенческую группу в Париже, борьбе с самодержавием он предпочел продолжение образования на юридическом факультете Женевского университета, где, получив в 1912 г. звание приват-доцента, намеревался заняться "профессорской научной работой". Но, приехав в Тифлис в мае 1914 г. навестить родных, Ерзинкян застрял в России из-за начавшейся мировой войны, вследствие чего пришлось подтверждать свой женевский диплом со сдачей экзаменов за курс юридического факультета Московского университета. Февральская революция, признавался Ерзинкян, "меня абсолютно не тронула. Я стремился про-
Генис Владимир Леонидович - историк.
стр. 69
браться в Швейцарию". Но вместо Женевы он снова оказался в Тифлисе, где, став помощником присяжного поверенного, в мае 1918 г. вступил в большевистскую партию1 .
С марта 1919 г. Ерзинкян работал секретарем редакционно-издательского отдела при подпольном Кавказском крайкоме РКП (б), а с сентября - председателем самочинного исполкома Совета крестьянских депутатов в Лорийской "нейтральной зоне", где издавал также газету "Голос лорийских крестьян". Арестованный и заключенный в Метехский замок, он вышел оттуда благодаря подписанию в мае 1920 г. недолговечного мирного договора между РСФСР и меньшевистской Грузией, и, депортированный в Азербайджан, заведовал "Социалистическим издательством" в Баку2 .
Вернувшись в Тифлис в ноябре, Ерзинкян до и после советизации Грузии руководил изданием газеты "Кармир Астх" ("Красная звезда"), занимая также должность полпреда Армении. В январе 1925 г. его вновь перебросили в Баку для редактирования местного официоза "Коммунист" и газеты "Мартакоч", но 20 октября 1927 г. Закавказская Контрольная Комиссия ВКП(б) вынесла Ерзинкяну выговор за опубликование статьи, "основанной на непроверенных слухах": в своем фельетоне он намекал на участие ответственного секретаря ЦК КП(б) Армении А. Г. Иоанесяна в банкете - с распеванием "Боже Царя храни", устроенном в 1916 г. "дашнаками и царскими жандармами" в честь посетившего Эривань поэта В. Я. Брюсова. В итоге оплошавшего редактора откомандировали в Москву, где 9 февраля 1928 г. политбюро ЦК ВКП(б), согласившись с предложением Микояна, тогда - наркома внешней и внутренней торговли СССР, санкционировало назначение Ерзинкяна торгпредом в Финляндии. Однако в Гельсингфорсе он рассорился с полпредом С. С. Александровским, причем в склоку оказались втянутыми и рядовые сотрудники, запуганные "мелочным и не терпевшим критики" Ерзинкяном, который постоянно ссылался на свою дружбу с Микояном. Кроме того, аппарат торгпредства был деморализован начавшимся сокращением, которое, по свидетельству инспектора Абезгауза, проводилось без всякой подготовки, "путем вызова к себе сотрудников с немедленным откомандированием в СССР, не давая им даже опомниться": в 1928 г. из 70 работников уволили 33, в 1929 г. - еще 12, из-за чего в коллективе развились "подхалимство, наушничество, угодничество и страх перед начальством"3 .
В конце мая 1929 г. Александровского сменил Майский, которого Микоян настоятельно просил ликвидировать "гражданскую войну" с торгпредством. Но, хотя Майский старался не задевать самолюбие обидчивого Ерзинкяна, уже к сентябрю их отношения испортились. Уведомляя об этом 4 ноября члена коллегии НКИД СССР Б. С. Стомонякова, полпред жаловался, что Ерзинкян игнорирует не только его, но и "землячество" (парторганизацию), и даже не был на собрании, посвященном измене поверенного в делах СССР во Франции Г. З. Беседовского. "Человек он вообще крайне неуравновешенный, - сетовал полпред, - резкий, самодурный и сегодня никогда нельзя знать, что он сделает завтра". Кроме того, будучи "мало общительным, сугубо подозрительным, колючим", Ерзинкян все больше сторонится коллектива, замыкается, неизвестно куда исчезает, и у него установилась весьма "странная близость" с бывшей актрисой Мариинской оперы А. Эрола, от которой торгпред совершенно потерял голову.
Увы, влюбчивость Ерзинкяна сыграла отнюдь не последнюю роль в его будущих злоключениях: выплачивая алименты трем бывшим женам, от которых он имел четверых детей (13-летнего от первой, жившей в Ленинграде; 9-летних, мальчика и девочку, близнецов, - от второй, работавшей в Звенигороде санитарным врачом, и 2-летнюю девочку - от третьей, из Баку, с которой он еще не был даже разведен), торгпред был совершенно очарован Эрола. "Сейчас ей 40 лет, - сообщал Майский, - но она весьма красива и эффектна. Официально она занимается кое-какой коммерцией, в частности торгует антикварными вещами, являясь представительницей каких-то
стр. 70
французских фирм. Неофициально она является финско-английской разведчицей. По антикварным делам имеет отношения с торгпредством. В марте даже ездила по этим делам в Ленинград, хотя нашу визу получила с большим трудом: ей три раза отказывала Москва...". Тем не менее, продолжал Майский, "за последние шесть недель Эрола почти ежедневно бывает в служебное время у торгпреда и просиживает в его кабинете буквально часами. Иногда торгпред в это время никого к себе не пускает. Иногда, наоборот, в присутствии Эрола ведет все дела торгпредства, принимает доклады от своих работников, дает им распоряжения, инструкции и т.д. Бывает, что в присутствии Эрола он "распекает" провинившихся. Недавно в его кабинете разыгралась возмутительная сцена, когда он с криками и угрозами набросился на шифровальщика т. Глазкова только за то, что тот строго выполнял правила конспирации, предписанные ему законом. А Эрола в это время сидела в кабинете торгпреда и наблюдала. Вообще эта хитрая разведчица стала какой-то неотъемлемой частью торгпредского кабинета. Она все видит и все знает. Известно ли торгпреду, что Эрола - разведчик? Известно. Не говоря уже о прошлом, я сам его об этом предупредил".
Еще в сентябре 1929 г. Ерзинкян попросил Майского выдать Эрола визу для поездки в Ленинград, поясняя, что от нее зависит судьба крупной сделки по продаже антиквариата. Полпред запросил о визе Москву, присовокупив, что поддерживает ходатайство торгпреда, но из НКИД пришла шифровка с категорическим отказом, мотивированным тем, что Эрола - "разведчица". Узнав об этом, Ерзинкян был взбешен, но через пару дней явился к Майскому с сообщением, что говорил по телефону с руководителем "Ленгосторга", заверившим его в согласии тамошних "соседей" (представителей ОГПУ) на поездку Эрола в СССР, в связи с чем Майский вторично телеграфировал в НКИД о визе, но ответа не получил.
"Несмотря на столь большую внимательность, проявленную мной по его адресу, - сетовал полпред, - Ерзинкян с этого момента возненавидел меня и стал мстить мне за Эрола, где и в чем только мог. Он начал избегать меня и перестал ходить на наши еженедельные субботние свидания, где мы обычно обменивались информацией и решали различные текущие дела. Он начал бойкотировать парторганизацию (отказывался приходить на заседания ячейки и бюро), ибо я жил в хороших отношениях с ней. Он отказывался снабжать меня необходимыми сведениями и справками касательно работы торгпредства. Он стал распространять среди беспартийных сотрудников самые дикие слухи про меня и мою жену, - в частности, "по секрету", сообщал то одному, то другому из них, будто бы я требую откомандирования их в СССР за "неблагонадежность" и что только благодаря его, Ерзинкяна, "связям" в высоких кругах они еще до сих пор сидят на месте. Он, не только не согласуя со мной, но даже не уведомляя меня, стал непосредственно, минуя полпредство, обращаться по различным делам в министерства и другие финские учреждения". Указывая на то, что Ерзинкян "ссорится с земляками, уходит от своих, а одновременно, почти ежедневно, часами проводит время в обществе финско-английской разведчицы", Майский просил инструкций, ибо, сокрушался он, "всякая моя попытка поговорить на данную тему с торгпредом может иметь самый неожиданный результат, особенно принимая во внимание кавказский темперамент т. Ерзинкяна"4 .
Растущая неприязнь к Майскому проявилась и в приглашении Ерзинкяном, без уведомления об этом полпреда, представителей местной прессы для беседы о размещении советских заказов в Финляндии. Узнав об интервью из газет, возмущенный Майский позвонил Ерзинкяну и пригласил к себе для серьезного разговора, но тот, по обыкновению, не явился и, больше того, через несколько дней уехал в командировку в СССР. Перед отъездом, негодовал полпред, "он даже не нашел нужным зайти ко мне попрощаться, информировать, почему и на какой срок он едет и кого оставляет заместителем", каковым, как выяснилось, назначил беспартийного "спеца" - заведующего экспортным отделом торгпредства Н. Р. Кастля.
стр. 71
В середине же ноября секретарь "землячества" получил шифровку от Бюро заграничных ячеек при ЦК ВКП(б) с распоряжением опросить торгпреда по вопросу о сокрытии им от партии (в чем обвинил его в отместку Иоанесян) своего духовного сана. Воспользовавшись этим, Майский обратился 2 декабря 1929 г. к Стомонякову с ходатайством о замене торгпреда. Инкриминируя ему отношения с Эрола и сугубое покровительство ее протеже, вызов в Гельсингфорс своих детей от второго брака и систематически проводимую линию на замещение беспартийными руководящих должностей в торгпредстве, Майский заранее просил снять с него всякую ответственность за возможные последствия в случае возвращения Ерзинкяна в Финляндию5 .
Впрочем, ознакомившись с переданными ему Стомоняковым донесениями полпреда, Микоян уже сам решил сменить гельсингфорсского торгпреда и, посылая их Орджоникидзе, пояснял: "Я не могу сомневаться в правильности фактов, которые сообщает т. Майский, и на основании этих писем пришел к выводу, что нам необходимо отозвать т. Ерзинкяна из Финляндии. Хотя должен подчеркнуть, что в отношении его личной честности и преданности партии у меня никаких сомнений не имеется. В деловом же отношении, по свидетельству наших работников, работа торгпредства поставлена неплохо. Во всяком случае, имеются значительные улучшения против того, что было до т. Ерзинкяна: обороты расширены, штаты решительно сокращены и работа улучшена, чего мы не имеем во всех торгпредствах". Вместе с тем Микоян считал, что Ерзинкян "немного зарвался, проявил неосторожность как в отношении бывшей артистки Эрола, так и в случае с интервью", и не сумел наладить дружную работу с двумя полпредами. Предупреждая, что он позволил Ерзинкяну ознакомиться с порочащими его обвинениями Майского, Микоян просил Орджоникидзе поручить расследование этого неприятного дела одному из членов ЦКК ВКП(б).
Понятно, что в личном письме "товарищу Анастасу" от 29 ноября 1929 г., Ерзинкян решительно отрицал "лживые" наветы и, забыв о своей любви, с жаром заявлял: "Я утверждаю самым категорическим образом, что торгующая антиквариатом бывшая артистка Мариинского театра Эрола годами путалась в полпредстве и с полпредской публикой до моего приезда туда в сентябре 1928 г. Никто другой, как я, получив от наших заслуживающих доверия покупателей сведения о ней, предупредил (задолго до приезда Майского), что Эрола связана с финской контрразведкой... Одновременно предупредил всех ответственных работников торгпредства и канцелярию о необходимости быть начеку, когда она появляется в учреждении (а к нам лезет много подозрительных подобных субъектов). Я впервые обратил внимание (об этом говорил в Москве и с [начальником ИНО ОГПУ] Трилиссером), что делающий темные дела с нашим отделением Нефтесиндиката и ближайший сотрудник и "друг" (так величали его) представителя "соседей" в Финляндии, белоэмигрант, получивший финское гражданство не зря, бывший ярославский купец Кир[илл] Павл[ович] Бутузов ведет двойную игру и "свой" человек в финской контрразведке. Я предупреждал также, что любовник известной эстонки Вуолиоки (почему-то она пользуется особым вниманием полпредства), бывший британский морской атташе в Петрограде при Бьюкенене, Гранфельд близко связан с английской контрразведкой и что систематическое посещение им финско-советской границы и Ладожского побережья ловко прикрывается лесными делами эстонки Вуолиоки. Я весьма отрицательно относился к неоднократным визитам Майского (с ночевкой на 2 - 3 дня) в имение к "бывшему и будущему дипломату" Гранфельду. Майскому следовало бы давно (и я советовал ему) избавиться от своей квартирной финки-прислуги, молодой и красивой Хилии, которая недавно только снята (ясно, что была связана с финской охранкой). Радикально очистив от финнов торгпредство (недаром меня одно время считали "финноедом"), я добиваюсь замены всех своих курьеров и уборщиц нашими земляками..."
Но торгпред не только защищал себя, но и сам переходил в наступление: "Утверждаю, что я был на докладе Майского о Беседовском и привел с
стр. 72
собой директора нашего банка в Стокгольме Маргулиса, прервав с ним совещание о наших финансово-коммерческих операциях. Но вскоре ушел к себе, так как, несмотря на всю ура-коммунистическую фразеологию, от доклада Майского по обыкновению воняло гнилым меньшевизмом, и я не хотел выступать по этому вопросу и дискредитировать его, - тем более, что он и без того считается у нас и в финских кругах "липовым большевиком"... На докладе о Беседовском необходимо было подчеркнуть и поставить со всей большевистской прямотой, что измену несут нам чуждые, втершиеся в партию интеллигенты-мещане, выходцы из меньшевистской и эсеровской партий, и что наша большевистская дипломатия только тогда будет в надежных руках, когда она будет представлена самим рабочим классом, подлинными пролетариями на ответственных постах (полпред, секретарь, консул и пр.) и что нельзя орабочить НКИД курьерами. Это мое большевистское убеждение, но этого нельзя было сказать, и я предпочел уйти к себе под предлогом головной боли. Должен заметить, что в ячейке создалось положение, когда избегают слово "меньшевик", чтобы не обидеть полпреда... Ясно, что человек, которому 46 - 47 лет и который почти до 40 лет был меньшевиком, а после "прихода с боем" [в партию] проводит свои годы в Лондоне, Токио и Гельсингфорсе, [такой человек] краснеет как рак, когда кто-нибудь из выступающих кроет русских меньшевиков по-настоящему".
Особенно возмущало торгпреда, что Майский настоял на досрочных перевыборах партбюро, введя туда двух курьеров, переводчика и стажера - "людей политически неграмотных, безвольных и безмолвных", а также собственную жену, которая "держит под каблуком несчастного соглашателя-мужа, командует им". Но, заполучив "карманное" бюро, полпред захотел овладеть и "массой", для чего, мол, начал устраивать у себя субботние вечера, на которых публика до двух часов ночи "фокстротировала под дирижерством "статс-дамы" Майской", и "выписывать дипломатическими посылками до десятка громадных ящиков (по квадратному метру каждый) всякого рода спиртных напитков, как-то: водку, зубровку, коньяк, белое и красное кахетинское вино, портвейн и прочее", что реализовывалось сотрудникам через кооперативную комиссию, лишавшую, однако, этого удовольствия служивших в полпредстве финских граждан. В результате же получилось "сплошное пьянство" и распространение по Гельсингфорсу слухов, будто русский посол "торгует спиртом". Торгпред же не скрывал от четы Майских своего негативного отношения к алкоголю и фокстроту и всегда демонстративно уходил к себе, что им не нравилось6 .
В начале декабря 1929 г. Ерзинкян вернулся в Финляндию для сдачи дел назначенному исполняющим обязанности заместителя торгпреда З. М. Давыдову, но тот приехал в Гельсингфорс лишь в конце месяца. Поскольку же Ерзинкян из чувства самосохранения перестал афишировать свои отношения с Эрола, сначала ему удалось перетянуть Давыдова на свою сторону, - тем более, что тот, по отзыву встречавшегося с ним юрисконсульта берлинского торгпредства А. Ю. Рапопорта, в деловом отношении оказался "бестолков и в себе не уверен"7 . Во всяком случае, в письме Микояну от 3 января 1930 г. Давыдов заступался за торгпреда: "Считаю, что поведение т. Ерзинкяна, как партийца-коммуниста, здесь в Финляндии вне всякого упрека. История с покупателем антиквариата гражданкой Эрола и ее связи с торгпредством никакого подтверждения не получают и, как видно из разговоров даже инициаторов этого заявления, являются лишь предположениями и догадками с их стороны". Давыдов отмечал, что политика Майского в отношении торгпреда "субъективна и пристрастна", а бывший секретарь бюро ячейки А. Пастухов не внушает никакого доверия и привлечен к партийной ответственности "за изнасилование в пьяном виде" финской прислуги. Самое же главное, подчеркивал Давыдов, что хорошая работа и честность Ерзинкяна не вызывают ни у кого никаких сомнений, и поэтому уход его с поста торгпреда принесет делу только вред. Впрочем, Микоян уже подыскал земляку должность в Москве, назначив его председателем оргбюро внешнеторгового объединения "Утильэкспорт".
стр. 73
Сам же Ерзинкян в послании "дорогому товарищу Серго" от 3 января уверял его, что вовсе не дорожит заграничной работой, но, подчеркивал он, "я стараюсь добросовестно выполнить мой долг перед партией и оправдать твое и т. Анастаса ко мне доверие. Я ввожу в курс нового своего зама т. Давыдова и в конце января приеду в Москву: у меня отпуск, который я хочу посвятить выяснению правды и клеветы. Я очень прошу уделить внимание моему делу, лично ознакомиться с моим письмом т. Анастасу и, если хватит времени, лично почистить хоть одного торгпреда и полпреда, чтобы реально представить себе, что за гнусная атмосфера вообще царствует в наших учреждениях заграницей и какая адская стойкость требуется от нас, чтобы не опуститься до лжи и гнусности. Тов. Серго, я не люблю беспокоить наших товарищей. За все годы моей работы под твоим руководством я едва ли больше одного - двух раз писал тебе, когда возмущение мое против неправды и клеветы нуждалось в твоей поддержке. Я прошу дело наше разобрать по всей партийной строгости".
В упоминаемом Ерзинкяном письме Микояну он также указывал, что в ближайшее время намерен выехать с детьми (от второго брака) в разрешенный ему полуторамесячный отпуск. "Гнусная кампания, - негодовал торгпред, - затеянная против меня женой и мужем Майскими и их подхалимами, представителем "соседей" Красовским и "карманным бюро" Майских в лице секретаря землячества Пастухова, была в разгаре, когда я вернулся из Москвы. В мое отсутствие ставится на общем собрании землячества доклад секретаря ячейки, человека темного и политически абсолютно неграмотного, Пастухова на тему: "О правом уклоне на практике", т. е. в торгпредстве. В мое отсутствие Майские стараются в корне дезорганизовать торгпредство, натравить коммунистов против спецов и пр. По возвращении из Москвы я немедленно ставлю на общем собрании землячества доклад "О работе торгпредства за истекший 28/29 операционный год и о выполнении директив НКРКИ в первом квартале 29/30 года". Четыре вечера подробнейшим образом землячество детально разбирало работу торгпредства и стало жарко Майским и его клике - Красовскому и Пастухову, когда вопреки их стараниям подавляющим большинством была принята резолюция - считать работу торгпредства удовлетворительной". На созванном 19 декабря собрании ячейки Ерзинкян также одержал победу, и в результате перевыборов в новый состав бюро не вошли ни жена, ни сторонники Майского.
Указывая, что полпреду осталось лишь заниматься доносительством, Ерзинкян подтверждал свое намерение распрощаться с Финляндией, но требовал расследования дела в ЦКК ВКП(б), ибо "ясно: или я вру и какой-то бесчестный негодяй, или Майский, который втерся в нашу партию, - карьерист и сволочь". Более того, Ерзинкян считал, что этим должен заняться именно Орджоникидзе, который, мол, сможет лично убедиться, что "нам, торгпредским работникам, некогда даже выйти хоть на несколько минут на воздух, в то время как дармоеды и бездельники из полпредских работников прямо с жиру бесятся, пьянствуют, фокстротят и от нечего делать навязывают нам склоку"8 .
Тем не менее Ерзинкян отложил свой отъезд из-за начавшейся в середине января реорганизации торгпредства, но, хотя "разгром" его, по определению Майского, закончился уже к началу февраля, по-прежнему не спешил в СССР. Уверившись в заступничестве влиятельных покровителей и окончательно потеряв бдительность, он опять чуть ли не каждую ночь проводил у Эрола и ни за что не хотел с ней расстаться. Неудивительно, что в начале февраля Орджоникидзе доставили анонимный донос: "Снова напоминаем, что торгпред в Гельсингфорсе Ерзикиан продает партию ради сомнительной финки. Все время у нее и ночует там, утром приезжает на ее собственном автомобиле. Она бывает у него в кабинете. Только мерзавцы покровительствуют мерзавцам. У него где-то есть жена, детей возит "свояченица", нескольким дает судом алименты, жил с женой [замторгпреда] Банквицера, теперь - со шпионкой. Проспите второго Беседовского". На письме - резо-
стр. 74
люция Орджоникидзе: "Сказано сегодня [9 февраля] т. Микояну послать Ерзинкяну телеграмму о немедленном выезде в Москву"9 .
Его отъезда из Гельсингфорса с понятным нетерпением ожидал и полпред, который 21 февраля жаловался Стомонякову, что Ерзинкян опять дал интервью без согласования текста и уведомления полпредства, причем данная анархическая выходка - еще полбеды по сравнению с его поведением: "Свой отъезд он первоначально назначил на 1 февраля, потом, без всяких видимых причин, перенес на 3 - 5 февраля. Потом заявил о своем намерении ехать в Ревель, хотя решительно никаких дел в Ревеле у него не было. С помощью разных уговоров нам удалось отклонить его от поездки... 10 февраля пришла телеграмма т. Микояна, предлагавшая т. Ерзинкяну немедленно выезжать в Москву. Сегодня уже 21 февраля, а т. Ерзинкян все еще - в Гельсингфорсе, и я, по совести, не знаю, когда он думает ехать. Дела он официально сдал 15-го, все визиты сделал 17-го. Телеграфировал т. Микояну, что выезжает 16-го. И ни с места. Каждый день откладывает отъезд на завтра, каждый день находит какой-нибудь предлог для оттяжки. Когда, наконец, все возможные поводы были исчерпаны, т. Ерзинкян заявил, что находится в отпуске и хочет прожить в Финляндии несколько дней. Его срочно вызвали в Ленинград на совещание в "Ленгосторге" с участием приехавшего туда эстонского торгпреда т. Смирнова, - т. Ерзинкян отказался даже подходить к телефону для разговоров по этому поводу с т. Бронштейном [руководителем "Ленгосторга". - В. Г.]. И все время, до настоящего дня, т. Ерзинкян ежедневно ночует у Эрола. Для всех совершенно ясно, что основной причиной задержки т. Ерзинкяна в Финляндии является эта женщина".
Видя полную безуспешность предпринимаемых мер по выманиванию Ерзинкяна из Гельсингфорса, Майский показал, что может быть вероломным. Поскольку еще 7 февраля торгпред отправил, наконец, в Москву своих детей, я, признавался Майский, "устроил так, что Ерзинкян получил из дома телеграмму с сообщением, что его сын якобы опасно заболел дифтеритом. Это подействовало. Ерзинкян позвонил в Москву по телефону - ему там подтвердили мнимое заболевание. Тогда, 23 февраля, он, в сопровождении т. Давыдова, сел на поезд и уехал в СССР". Но, хотя Майский надеялся, что в конце концов удастся обвинить Ерзинкяна в растрате, "торгпредская касса оказалась в общем в порядке, был обнаружен только большой перерасход по представительским деньгам"10 .
В Москве делом Ерзинкяна занялись в ЦКК ВКП(б), причем в личном письме "дорогому товарищу Серго" от 2 марта торгпред вновь просил наказать "зарвавшихся клеветников" из полпредства, распространяющих о нем слухи как о "своем Беседовском" и установивших за ним "почти гласную слежку". Кроме того, Майский и Красовский пытались создать себе опору в торгпредстве, группируя вокруг себя всех "недовольных" и обиженных Ерзинкяном, включая служившего осведомителем "соседей", но отказавшегося вернуться в СССР товароведа Рахлина и "удравшего в Аргентину" товароведа А. Б. Михальского. Негативное же отношение к Ерзинкяну со стороны представителей "соседей", традиционно занимавших в полпредстве должность второго секретаря (сначала таковым являлся Смирнов, настоящая фамилия - С. М. Глинский, которого сменил Красовский, соответственно - И. Н. Каминский), объясняется лишь противодействием торгпреда "бутузовщине".
"Кто такой Бутузов? - объяснял Ерзинкян. - Белоэмигрант, ярославский купец, который удрал в Финляндию, открыл в Выборгском районе лавчонку и поджег, чтобы получить страховку и премию, но попал в тюрьму, откуда вскоре вышел финским гражданином и охранником и был прикомандирован к торгпредству! Но этот финский охранник одновременно ловко связался с представителем "соседей". Смирнов и Красовский неоднократно гостили у Бутузова". Будучи их главным агентом в Финляндии, он нажил себе неплохое состояние за счет активного посредничества в делах торгпредства, но Ерзинкян, что называется, "отшил" Бутузова и потребовал, чтобы тот вернул числившиеся за ним полсотни тысяч рублей. Поскольку же, про-
стр. 75
должал Ерзинкян, "я был неуязвим и как большевик, и как торгпред, необходимо было выкинуть какой-нибудь фортель и, так как я встречался, между прочими финскими семьями, также с А. Эрола, представитель "соседей" Смирнов, в качестве мести за отшитие от торгпредства провокатора Бутузова, оговорил А. Эрола, объявил ее работающей в финской контрразведке..."
В свою очередь член партколлегии ЦКК ВКП(б) С. Васильев извещал Орджоникидзе, что Ерзинкян передал ему заявление на имя зампредседателя ОГПУ С. А. Мессинга, в котором, ручаясь за Эрола, настаивает на ее приезде в СССР. Сам ходатай, писал Васильев, "оставляет впечатление абсолютно морально разбитого человека, у которого почва под ногами уходит, нет равновесия и он готов принять любое условие из-за этой гражданки. Видимо, он живет в данный момент чувством, а не рассудком". Тем не менее, подчеркивал Васильев, "тов. Мессинг по-прежнему, самым категорическим образом, возражает против приезда гр-ки Эрола в СССР и связи с ней т. Ерзинкяна". Впрочем, аналогичной точки зрения придерживался и сам Васильев... Упомянутое же заявление Ерзинкяна от 22 марта начиналось так: "Прошу разрешить мне перебросить в СССР жену мою, финку Авиду Ароновну Эрола (по первому мужу), 37 лет, и мальчика ее, 11 лет, Улерми Эрола. 29 января сего года она получила развод с мужем в судебном порядке. Заявляю самым категорическим образом, что жена моя никакого касательства к какой-либо политической организации (как финской, так и другой) никогда ни в какой степени не имела, и за ее политическую благонадежность и абсолютную непричастность вообще к политике ручаюсь головой...". Поскольку же Мессинг упорствовал, 29 марта Ерзинкян апеллировал к Орджоникидзе, в письме которому горько сетовал: