Статьи по методологии (Бакалавриат) / Принцип проверяемости 2

Методология и история психологии. 2008. Том 3. Выпуск 1	195

ИСТОРИЯ И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ*

(для аспирантов и преподавателей психологических специальностей)

Материалы к учебному курсу

В.М. Аллахвердов, А.С. Кармин, Ю.М. Шилков

ПРИНЦИП ПРОВЕРЯЕМОСТИ

(Часть II)**

Проверка теоретического знания

Теории теориям рознь, в разных науках они понимаются по-разному. Но все-

таки аспиранты-психологи часто ошибаются, когда называют теоретической

первую главу своей диссертации, посвященную обзору литературы по проблеме исследования. Далеко не всякий обзор литературы может претендовать на право именоваться теоретическим. К термину «теория» вообще стоит относиться с бо'льшим пиететом, чем это обычно делается в психологии. Вряд ли стоит называть теорией даже самые изощренные эмпирические классификации, оригинальные интерпретации текста или дидактические пояснения к применению психологических технологий. Теориями в методологии науки принято считать целостные, логически взаимосвязанные и весьма разветвленные системы высказываний, которые, как правило, описывают непосредственно ненаблюдаемые идеализированные модели изучаемых явлений. Даже термин «теоретическая физика» возник только тогда, когда физика стала опираться на ненаблюдаемое и абстрактное понятие поля.

В математике, начиная со времен Евклида, развивается аксиоматический

метод построения теорий. Аксиоматические теории считаются самими строгими, образцовыми, хотя они изначально опираются на никак не определяемые терми-

ны и ничем не доказанные утверждения

(аксиомы). Неопределяемые слова (в логике иногда именуемые как минимальный словарь, в лингвистике – как семантические примитивы) неизбежны: ведь для то-

го, чтобы дать какие-нибудь вербальные (логические) определения, уже нужны какие-то слова. Затем в аксиоматической теории вводится грамматика – набор правил, позволяющих связывать эти исходные слова или символы в правильно построенные предложения (в логике и математике обычно говорят о правильно построенных формулах – в отличие от неправильных вроде «2/+)+6»). Некоторые из правильно построенных предложений объявляются аксиомами, не требующими доказательств.

На заре математики считалось, что такие аксиомы непреложны в силу своей самоочевидности. Однако создание неевклидовых геометрий, интуиционистских построений в математике и многих других «странных» математических конструкций заставило усомниться в непреложности не только аксиом Евклида, но и аксиом арифметики и алгебры. Когда в начале

* Рубрика была открыта в выпуске 1 за 2007 год, во введении в рубрику обозначены ее основные цели и задачи. Материалы рубрики были представлены в выпусках 1 (Принцип простоты), 2

(Принцип идеализации) и 3 (Принцип проверяемости, часть I) за 2007 год (ред.).

** Продолжение, начало в выпуске 3 за 2007 год (ред.).

196	В.М. Аллахвердов, А.С. Кармин, Ю.М. Шилков

ХХ века Д. Гильберт формализовал геометрию [8], допущение свободного выбора аксиом было формально обосновано. Стало ясно, что аксиомы в принципе могут выбираться во многом произвольно. Аксиоматическая теория требует также введения правил логического вывода, т.е. правил, согласно которым из одних истинных предложений можно получать другие истинные предложения. Если мы соблюдаем эти правила, то, приняв аксиомы за истины, можно выводить из них теоремы, которые тоже должны считаться истинными.

Лауреат Нобелевской премии физик Е. Вигнер удачно описал математику как «науку о хитроумных операциях, производимых по специально разработанным правилам над специально придуманными понятиями» [7, с. 183–184]. Единственное требование, которое ограничивает

произвол, – система должна быть непротиворечивой. Логико-математические те-

ории, таким образом, претендуют лишь на формальную корректность и непротиворечивость своих рассуждений, а не на описание реальности. Как заметил Б. Рассел (цит. по: [10, с. 266–267]), «математика – такой предмет, в котором мы никогда не знаем ни того, о чем мы говорим, ни

насколько верно то, что мы говорим». Но

если все выводы делать правильно, то и независимый от осуществляющего их муд-

реца (или компьютера) результат этих выводов будет правильным, т.е. с логической неизбежностью вытекать из принятых посылок.

Самое поразительное, однако, заключается в том, что математические аксиомы, которые, казалось бы, придумываются совершенно произвольно, тем не менее удается интерпретировать на языке наблюдений. И если они при данной интерпретации соответствуют фактическому положению вещей, то и все остальные

предложения (выводы, следствия) этой теории соответствуют фактам. А тогда

эти выдуманные теории становятся описаниями реальности. Е. Вигнер весьма эффектно называет свою многократно цитируемую методологами науки статью «Непостижимая эффективность математики в естественных науках». Когда творцы естественной науки утверждали вслед за Леонардо да Винчи и Г. Галилеем, что природа написана на языке математики, они не до конца понимали всю парадоксальность этого утверждения, ибо верили в непреложную очевидность исходной аксиоматики.

Многие стандартные аксиомы не могут быть легко интерпретированы на языке психологической реальности. Рассмотрим аксиому транзитивности. Если А = В и В = С, то неизбежно (как говорили древние: аподиктически, т.е. «с непреложной очевидностью») следует принять, что А = С. Но ведь это не всегда так для субъективных переживаний. Пусть интенсивность раздражителя А ниже интенсивности раздражителя В на величину, наполовину меньшую порога различения.

Интенсивности этих раздражителей, тем самым, субъективно не отличаются друг

от друга, т.е. А = В. Пусть интенсивность раздражителя В, в свою очередь, на ту же величину меньше интенсивности раздра-

жителя С. Соответственно, субъективно

иВ = С. Но при этом различие между А

иС достигает пороговой величины, следовательно, эти раздражители воспринимаются как субъективно неравные, т.е. А < С. Значит, аксиома транзитивности не всегда верна в психологии. Но тогда можно вообще выразить сомнения, что алгебраические и геометрические построения, использующую аксиому транзитивности, непосредственно применимы к описанию психики. Пионеры когнитивной психологии не случайно ввели в оборот «компьютерную метафору». Они предполагали, что хотя переработка информации в

психике человека не может быть описана с помощью стандартной алгебры или

Принцип проверяемости	197

математического анализа, но все же описывается на языке математики – только другой математики: на языке программирования. Правда, высказывали эту идею уже не в столь явном виде, как Г. Галилей, а метафорически.

Впрочем, ни одна даже естественнонаучная теория не является в полной мере

аксиоматической. Для наук, основанных на опыте, более подходит гипотетико-де- дуктивный метод построения теорий. Он

отличается от аксиоматического тем, что исходные положения теории формулируются не как непреложные аксиомы, а как гипотезы. В ходе разработки теории гипотезы могут модифицироваться, к ним могут добавляться новые гипотезы и новые понятия, дополняющие и уточняющие исходную теорию. Центральную роль в такой теории играет идеализированный объект (см. [4]). В состав теории входит также множество исходных фактов, объясняемых с помощью данной теории. Но главное – из такой теории можно извлечь логические следствия, которые подлежат проверке опытом. Таким образом, гипотетико-дедуктивная теория формулируется как система гипотез, из которых выводятся эмпирически проверяемые следствия. Когда гипотезы,

лежащие в основе теории, считаются достаточно надежно проверенными, теория воспринимается как проверенное знание. Обычно в научной практике теории наряду с ядром, состоящим из уже проверенных положений и их следствий, включают также еще недостаточно проверенные гипотезы.

В описательных науках теория формулируется в гораздо более слабой форме, – как совокупность утверждений, направленных на объяснение конкретных явлений. В таких теориях может даже не вводиться идеализированный объект. Но все же есть обязательная черта, присущая

любой теории, претендующей на описание реальности: теория целостна, тем

самым предполагается зависимость одних элементов теории от других, а потому – и это самое главное требование к теории – существует возможность выведения таких логических следствий из теории, которые подлежат опытной проверке. Л.Я. Дорфман [9, с. 35–38] противопоставляет психологическим теориям такого типа априорный подход, опирающийся, как он говорит, «на власть мышления»: выбирается некоторый метафизический взгляд, который логически развертывается и экстраполируется на те или иные особенности психических явлений. В качестве примера Л.Я. Дорфман рассматривает теорию психического отражения советской психологии. «Эмпирические данные “подгонялись” под эту теорию, но не подвергали проверке положение об отражении как таковом. Иначе говоря, эмпирические данные не тестировали теорию, а служили ей» [9, с. 37]. Принцип проверяемости как раз и отвергает подобные априорные

подходы.

1. Проверка теории на непротиворечивость. Требование непротиворечивости – это «первое требование, которому должна удовлетворять любая теоретическая система – как эмпирическая, так и неэмпирическая» [23, c. 83]. К. Поппер поясняет:

непротиворечивая теория не обязательно является истинной, но противоречивая всегда является ложной. Математики обычно доказывают непротиворечивость той или иной теории интерпретацией ее на языке привычной математики. Так, понятия геометрии Лобачевского удалось интерпретировать в терминах геометрии Евклида. Отсюда следовало: геометрия Лобачевского непротиворечива, если непротиворечива геометрия Евклида. При этом непротиворечивость геометрии Евклида или непротиворечивость арифметики не доказывается, а принимается как факт, подтвержденный тем, что за все время их

существования противоречий не было обнаружено.

198	В.М. Аллахвердов, А.С. Кармин, Ю.М. Шилков

В опытных науках проверка на непротиворечивость ведется путем поиска отдельных теоретических высказываний, противоречащих друг другу. Конечно, профессионал-ученый едва ли будет настолько невнимателен, чтобы при создании теории ввести сразу два прямо противоречащих друг другу положения. Но нередко бывает, что из положений, между которыми при их непосредственном сопоставлении не видно никакого противоречия, логически вытекают несовместимые следствия. Иногда противоречие запрятано так глубоко, что выявляется только через длинную цепь логических выкладок и в пределах некоторой части теории не обнаруживается, так что оно не мешает пользоваться ею, оставаясь в этих пределах. Даже столкнувшись с противоречием, теорию не торопятся отбрасывать до тех пор, пока ей нет ясной альтернативы. Тем не менее, противоречивость теории говорит о ее несостоятельности. А потому даже если она в какой-то части дает удовлетворительные результаты, ее все же стремятся скорректировать таким образом, чтобы устранить найденные противоречия. Для этого либо удаляют одно из несовместимых положений, либо изменяют его (или их) – например, давая иную ин-

терпретацию, либо вводят дополнительные условия, ограничивающие его (или их) действие – например, сужая область применимости. Так, в квантовой механике несовместимые положения «электрон есть частица» и «электрон есть волна» сохраняют силу, но противоречие между ними снимается. Во-первых, доказывается, что математическое описание поведения электрона как частицы (матричная механика Гейзенберга) и электрона как волны (волновая механика Шредингера) эквивалентны. А во-вторых, они употребляются только как «дополнительные», не соединимые в одном контексте характеристики

электрона (принцип дополнительности Бора).

Непротиворечивость одних психологических теорий нередко вызывает серьезные сомнения у приверженцев других теоретических позиций. Так, отмечается, что в психоанализе, с одной стороны, сознание ведет свое происхождение от бессознательного (сознание – это «поздний потомок бессознательного», уверял К.Г. Юнг), но «истинное бессознательное», с другой стороны – это вытесненное из сознания, как неоднократно отмечал З. Фрейд. Сами психоаналитики пытаются разными способами снять это противоречие. Но все же неудивительно, что большинство современных психологов рассматривают психоанализ не более чем как набор метафор, а «академическая психология в целом считает психоаналитическую теорию ненаучной» [25, с. 164].

Не лучше обстоит дело и в других психологических школах. Так, бихевиоризм, отказываясь в своих истоках от внешне ненаблюдаемых феноменов (в том числе таких ключевых для психологии, как психика и сознание), тут же вводит другие ненаблюдаемые явления («связь», «след» и т.п.). Ф.Е. Василюк [6, с. 116] говорит: «Если не послушаться Скиннера и продолжить линию его экспериментов до онтологической плоскости, то там об-

наружатся скандальные для правоверного бихевиоризма вещи». Золотой конек бихевиоризма – теория научения. Но даже здесь все соткано из противоречий (см. подробнее [1, с. 104–130]). Научение, в изложении бихевиористов, выглядит крайне странно: случайные удачные движения при повторениях постепенно закрепляются и далее совершенствуются. Но ведь между закреплением (т.е. сохранением) и совершенствованием (т.е. изменением) связь дизъюнктивная, а не конъюнктивная: или одно, или другое, но не оба вместе. Научение, продолжают объяснять бихевиористы, характеризует-

ся тем, что человек путем многократного повторения одних и тех же действий

Принцип проверяемости	199

постепенно все лучше и лучше делает то, чему он учится. Но ведь если действия одни и те же, то эффективность просто не может повышаться. (В противовес этой странной конструкции и возникает

знаменитая формула Н.А. Бернштейна:

упражнение есть повторение без повторения.) Разумеется, бихевиористы тоже пытаются избавиться от противоречий. Но, по мнению психологов-гуманистов, 99 % того, что написано по так называемой теории научения, просто неприменимо к развивающемуся человеческому существу. А У. Найссер уже в 1978 г. заявил, что бихевиоризм потерпел катастрофу, а лучшее его достижение – теория научения – почти полностью отброшена. Пусть «остатки бихевиоризма» еще сохраняются на некоторых островках, а его защитники по-пре- жнему источают уверенность, но «сражение, в сущности, окончено» [16, с. 21].

Проверка непротиворечивости теории значительно затрудняется, когда содержание ее терминов и утверждений определяется недостаточно строго. Беда в том, что, оперируя расплывчатыми и многозначными понятиями, можно с легкостью «непротиворечиво объяснять» все, что угодно.

Например, в психологии творчества

ключевые понятия – такие как креативность, одаренность, талант, интуиция – многозначны, и стремление интерпретировать их в широком смысле, охватывающем множество их значений, ведет к тому, что из них можно вывести противоположные следствия. Вот любопытный пассаж

А.Маслоу: «Что есть креативность, как не особого рода интеллектуальная игра, индульгенция, выдаваемая нашим глубин-

ным “Я” на то, чтобы быть самим собой, сочинять и придумывать, быть раскованным, свободным, чтобы, в конце концов, хоть наедине с собой быть сумасшедшим» [14, с. 97]. Однако высшие творческие достижения в науке и искусстве, признает

А.Маслоу, требуют титанического труда,

огромной самодисциплины, изнуряющих месяцев и лет приобретения опыта. Они, по его мнению, – проявление «совершенно иных человеческих добродетелей, таких как упорство, терпение, трудолюбие

ивыносливость» [14, с. 71]. Казалось бы, отсюда логически следует, что в его понимании подлинное творчество в науке

иискусстве есть нечто совсем иное, чем креативность. Но не спешите с выводами: А. Маслоу все-таки считает креативную деятельность творческой. И спорить с ним вряд ли возможно – слишком неопределенны термины. А это позволяет сказать, что в творчестве раскованность и «сумасшествие наедине с самим собой» сочетаются с трудолюбием, самодисциплиной и глубоким знанием дела. Объяснить, как же сочетаются эти противоположности, при неопределенности терминов не составляет особого труда. Правда, подобные объяснения, как правило, не так уж дорого стоят.

Нечеткость понятий нередко возникает тогда, когда какой-либо научный труд создается коллективом крупных ученых, позиции которых не совсем совпадают. Выполняя свою часть общей работы, каждый из них в этой части вкладывает в термины свой смысл, не вполне тождественный тому, какой эти же термины имеют

в других частях. Иногда эти различия не устраняются, и в результате получается не монографическое исследование, а просто сборник статей, в котором излагаются разные взгляды на проблему. Но иногда, чтобы добиться единства взглядов, приходится давать основным общим понятиям такое толкование, которое охватывает все нюансы, имеющиеся в их понимании у членов авторского коллектива. Естественно,

что такие толкования, как правило, оказываются компромиссными и весьма расплывчатыми. И это создает возможность с честью выйти из любых противоречий.

Вот пример. Блестящий авторский коллектив разрабатывает концепцию одаренности. В аннотации сказано, что эта

200	В.М. Аллахвердов, А.С. Кармин, Ю.М. Шилков

концепция «выражает общую позицию ведущих отечественных специалистов». Исходное определение этой концепции дается так: «Одаренность – это системное, развивающееся в течение жизни качество психики, которое определяет возможность достижения человеком более высоких, незаурядных результатов в одном или нескольких видах деятельности по сравнению с другими людьми. Одаренный ребенок – это ребенок, который выделяется яркими, иногда выдающимися достижениями (или имеет внутренние предпосылки для таких достижений) в том или ином виде деятельности» [19, c. 7]. Авторы сразу же замечают, что при таком понимании одаренности возможны две крайние точки зрения: 1) все дети являются одаренными, 2) одаренные дети встречаются крайне редко. Но, оказывается, возможна

иеще одна, примиряющая эти крайности: «Указанная альтернатива снимается в рамках следующей позиции: потенциальные предпосылки к достижениям в разных видах деятельности присущи многим детям, тогда как реальные незаурядные результаты демонстрирует значительно меньшая часть детей» [19, с. 8]. Далее развивается мысль о необходимости поиска одаренных детей и выдвигается соответс-

твующая программа, хотя не совсем ясно, зачем их искать, если они все (или, во всяком случае, «многие») являются потенциально одаренными, а реально одаренные

ибез этого поиска демонстрируют свою одаренность. Противоречива ли эта рабочая концепция одаренности? Нечеткость исходных понятий, скорее всего, позволит авторам объяснить, что противоречия в ней являются лишь кажущимися.

Острое поле сегодняшних методологических дискуссий – обсуждение совместимости разных психологических школ. Когда один из авторов данной статьи написал, что разные психологические

школы не могут быть вместе верными, поскольку они противоречат друг другу

[2, с. 44], то это вызвало резкое несогласие у самых видных отечественных методологов психологии. А.В. Юревич [28, с. 127] даже назвал этот тезис «зевком гроссмейстера». Вот его позиция: «психологические

концепции не взаимно противоречивы, а

несоизмеримы друг с другом1, что порождает разобщенность психологии на “госу-

дарства в государстве”, каждое из которых живет по своим собственным законам». «Основные психологические теории – это равно возможные и равно адекватные способы видения и объяснения психологической реальности, а вопрос о том, какая из них “верна”, предполагающий, что все остальные – “неверны”, лишен смысла». А вот мнение В.Ф. Петренко: «Нет единой психологической науки, а скорее, конгломерат наук с разными объектами и методами исследования, называемых одним именем “психология”» [20, c. 94]. И, как он пишет, «если язык бихевиоризма вполне адекватен… описанию процесса формирования навыка, то вряд ли с его помощью можно описать реальность экзистенциональных переживаний личности».

В этой позиции есть свой резон. Если разные школы описывают разные психические явления, то почему бы им не сосуществовать, как сосуществует физика

твердого тела и электродинамика? Тем паче, что на практике все давно смешалось, и, например, вышедшие из психоанализа его гуманистические оппоненты вполне могут использовать приемы когнитив- но-бихевиоральной терапии. И все же физика твердого тела и электродинамика, хотя и говорят о разных вещах, но не противоречат друг другу, а потому вполне совместимы. А основные психологичес-

кие концепции («психологические импе-

1 Несоизмеримость теорий Т1 и Т2 обозначает, что они решают различные проблемы и что исходные термины одной теории нельзя ни определить в терминах другой теории, ни установить корректных эмпирических отношений между терминами двух разных теорий.

Принцип проверяемости	201

рии», как их называет А.В. Юревич) всетаки претендуют на статус общей теории. Важнейший вопрос: возникают ли между ними противоречия «на одном поле», при анализе одних и тех же психических явлений?

Рассмотрим для примера взгляды разных школ на забывание. Согласно З. Фрейду, ничто в памяти не исчезает бесследно, а наблюдаемое забывание

– это вытеснение из сознания. Бихевиористы же обычно утверждают, что забывание является следствием естественного угасания, разрушения следов в памяти. Для П. Жане и Л.С. Выготского все высшие психические функции, в том числе и память, являются следствием социальных процессов. И забывание для них – не физиологический, а социальный процесс. П. Жане говорил: прошлое никуда не исчезает. А Л.С. Выготский добавлял: нашу память убила наша письменность. По мнению А.Н. Леонтьева, след не может уничтожаться или угасать, но теряется путь к следу. «Все дело в том, что меняется возможность воспроизведения, а след существует независимо. Раз он образовался, то он существует. Это необратимый процесс – следообразование. Припоминание – вот где проблема стоит» [13, с. 277].

Когнитивисты не пришли к единой трактовке забывания, но явно дрейфуют в сторону теорий интерференции – забывание происходит в результате ограниченности ресурсов и взаимодействия следов и когнитивных схем. Предоставим читателям самим решать, противоречат ли эти под-

ходы друг другу.

2. Независимая проверка. Предсказательная сила теорий. Научные теории со-

здаются не на «пустом месте» – авторами их всегда движет стремление объяснить какой-то факт, группу фактов или эмпирически установленную зависимость между фактами. Эти факты и закономерности

служат первоначальным базисом, на котором теория строится. В одних случаях

теория обобщает большой массив эмпирических данных. Так, например, обстояло дело с созданием Ч. Дарвином теории биологической эволюции. В других же случаях бывает достаточно одного-единс- твенного факта. Так, базисом для специальной теории относительности был, в сущности лишь факт независимости скорости света от системы отсчета, а для общей теории относительности – факт равенства инертной массы (входящей во второй закона Ньютона) и гравитационной массы (входящей в закон тяготения).

Теоретически объяснить факты или закономерности – значит понять их как проявления некоторых общих принципов, которые образуют содержание теории и имеют силу не только для фактов,

на которые она опирается, но и за их пределами. Объяснить можно все. «Одно и то

же множество данных совместимо с очень разными и взаимно несовместимыми теориями» [26, с. 53, 75]. Но всегда важно знать, как проверить правильность объяснения. Автор теории обычно начинает

спредположения, что она пригодна для объяснения всех явлений данной предметной области. Это утверждение во всем его

объеме не проверяемо: нельзя рассмотреть вообще все явления, связанные, допустим,

сэлектричеством или упругостью, с памятью или экстраверсией. Тем не менее про-

верка необходима, и она должна быть, вопервых, эмпирической, т.е. основанной на

сопоставлении теории с данными опыта, и, во-вторых, независимой от эмпиричес-

ких данных, послуживших базисом для ее построения.

Возможны следующие способы не-

зависимой эмпирической проверки: 1) применение теории к уже известным,

но не относящимся к ее первоначальному

базису эмпирическим фактам; 2) объяснение с ее помощью новых фактов, которые

открываются с развитием науки после ее

создания; и, наконец, 3) предсказание на основе данной теории таких новых фактов,

202	В.М. Аллахвердов, А.С. Кармин, Ю.М. Шилков

которые еще неизвестны науке, но должны иметь место в действительности. Если

впервых двух случаях теория «работает», то это служит ее подтверждением, в противном же случае ее следует сразу признать не выдерживающей эмпирической проверки. Однако дать объяснение фактов «задним числом», после того, как они уже найдены, нередко с помощью бо'льших или меньших натяжек все же удается. А сомнения в правильности такого объяснения остаются. Значительно надежней предсказание не обнаруженных еще фактов. Это «высший пилотаж» независимой проверки. В методологии науки предсказание неизвестных фактов считается важнейшей функцией научных теорий, а неспособность теории делать такие предсказания рассматривается как существенный недостаток, снижающий ее научную ценность. В самом деле, теория, ничего не предсказывающая, ничего и не вносит

вразвитие научного знания. Как подчеркивал У. Джеймс, назначение теории не исчерпывается простым объяснением фактов. Теория – не загадка, ответ на которую нас может успокоить. Теория – это средство эффективного разрешения споров, которые развертываются по вопросам, возникающим в ходе развития науч-

ных исследований. Быть таким средством теория может только тогда, когда она не просто накладывается на найденные без нее эмпирические данные, но и используется для их добычи.

Для проведения независимой эмпирической проверки теории необходимо, прежде всего, логически вывести из ее общих положений такие следствия, которые можно обнаружить непосредственно в наблюдении или эксперименте. При этом надо от теоретических понятий («конструктов»), относящихся к ненаблюдаемым (а то и идеализированным) моделям реальных объектов, перейти к поня-

тиям, характеризующим наблюдаемые в опыте реальные объекты. Иначе говоря,

интерпретировать термины языка теории

на языке наблюдения. Для этого теоретическим терминам даются операциональные определения, в которых указывается, каки-

ми операциями в опыте устанавливаются конкретные значения обозначаемых данными терминами параметров. Например, используемые в теоретической физике понятия «масса», «движение электрона», «силовая линия магнитного поля» переводятся на язык наблюдения с помощью операционных определений, указывающих способы получения наблюдаемых данных об этих объектах: масса интерпретируется как вес, фиксируемый определенной процедурой взвешивания, движение электрона – как пузырьковый след в камере Вильсона, силовая линия магнитного поля – как направление магнитной стрелки в заданной точке поля. Использование операциональных понятий позволяет разработать методику проверочного наблюдения или эксперимента.

Классический пример подтверждения теории путем проверки сделанных на ее основе предсказаний – открытие планеты Нептун. Через два года после открытия Урана (в 1781 г.) петербургский академик Андрей Лексель обнаружил загадочные аномалии в движении этой пла-

неты – она то отставала от положения, в котором ей следовало находиться в соответствии с ньютоновской механикой, то опережала его. А. Лексель предположил, что на нее воздействует притяжение неизвестной планеты, еще более удаленной от Солнца, чем Уран. В 1840-х гг. У. Леверье в Париже и Д. Адамс в Кембридже независимо друг от друга на основе теории Ньютона рассчитали орбиту предполагаемой «заурановой» планеты, и в 1846 г. И. Галле в Берлинской обсерватории нашел искомую планету там, где она и должна была быть по расчетам У. Леверье и Д. Адамса. Таким образом, сделанное на основе за-

конов небесной механики предсказание оправдалось, что убедительно подтверж-

Принцип проверяемости	203

дало истинность самой теории. Другой не менее известный пример – обнаружение гравитационных эффектов, предсказанных общей теорией относительности (ОТО). Астрономы до появления этой теории не могли объяснить наблюдаемое смещение перигелия орбиты Меркурия. У. Леверье даже пытался (по аналогии с открытием Нептуна) объяснить это несоответствие некоей необнаруженной планетой Вулкан – у него ничего не получилось. В 1915 г. Эйнштейн на основе ОТО рассчитал это смещение как следствие искривления пространства вблизи Солнца. Наблюдение подтвердило его расчет (здесь имеет место проверка теории путем применения ее к уже известным, но установленным независимо от нее фактам). Затем – в 1919 г. – А. Эддингтон обнаружил в момент полного затмения ранее никем не наблюдавшиеся, но предсказанные ОТО отклонения света вблизи Солнца.

Проблема независимой эмпирической проверки теорий активно обсуждается в современной психологии. Такую проверку стараются проводить даже психологи гуманистического направления.

Впринципе вряд ли вообще кто-то из психологов возражает против необходимости проверки психологических теорий.

Вкачестве примера рассмотрим давнее исследование В.Д. Небылицына. Это единственный известный нам случай, когда автор психологической концепции сам формулирует, что проверка следствий «будет означать experimentum crucis2 для

2 Если в ходе соперничества (конкуренции) теорий одна из них вытесняет другую, то эксперимент, который способствует такому разрешению познавательной ситуации, называют решающим или experimentum crucis, т.е. эксперимент креста. Правда, сам В.Д. Небылицын трактует результаты своего исследования несколько мягче: «Если они (т.е. следствия. – АКШ) будут подтверждены, получит подтверждение и сама концепция; если они будут опровергнуты, положение о связи между чувствительностью и силой будет поставлено под сомнение».

этой концепции» [18, с. 226]. Итак, вначале на основе экспериментальных данных он создает представление о взаимосвязи между силой нервной системы и абсолютной чувствительностью. Затем выводит следствия из этого представления. Так, он предполагает, что сила нервной системы должна влиять не только на саму абсолютную чувствительность (исходный эмпирический базис, который привел его к формулировке концепции), но и на критическую частоту мелькающего фосфена, и на реакцию навязывания ритма, и на зависимость времени реакции от интенсивности раздражителя. А далее экспериментально проверяет эти следствия.

Наиболее последовательны в проведении экспериментов по проверке собственных гипотез когнитивисты. Правда, они, как правило, создают гипотезы только применительно к данному конкретному случаю (гипотезы ad hoc). Всевозможных гипотез, объясняющих данный случай, всегда можно построить много. И когнитивисты, придумывая иногда восхитительные по красоте методические приемы, сами же эти гипотезы опровергают, корректируют, снова опровергают. Так может продолжаться до бесконечности. Но если гипотезы ad hoc, придуманные

для объяснения некоторого факта, никаких других оправданий не находят, то независимой проверки их, в сущности, нет. Такой путь противостоит методологическому принципу простоты (см. [3]). К тому же, когда проверяют частные гипотезы, не слишком заботясь о целостной картине, трудно оценить непротиворечивость всей картины.

Рассмотрим пример такого исследования. Вначале – предыстория. Дж. Струп обнаружил любопытный феномен. Пусть испытуемому предъявляется карта, на которой цветными шрифтами (синим, желтым, красным и зеленым) напечатаны

слова, обозначающие те же четыре разных цвета. Испытуемый должен, не читая

204	В.М. Аллахвердов, А.С. Кармин, Ю.М. Шилков

слов, назвать цвет шрифта, которым эти слова напечатаны. Например, предъявляется слово «красный», напечатанное синим шрифтом; испытуемый должен дать ответ: синий. Оказалось, что это задание вызывает заметные затруднения, выполняется медленно и с ошибками. Сам Струп – первооткрыватель этого феномена – объяснял возникающие затруднения «бо'льшей силой привычки» к чтению по сравнению с привычкой называть цвета [31]. Эта гипотеза кажется правдоподобной, хотя и создана для объяснения полученных в опыте данных и не имеет ясного логического обоснования. Действительно, почему одна хорошо сформированная привычка должна быть сильнее другой? Тем не менее эту гипотезу можно проверить в опыте. Для этого надо только придумать способ варьирования силы привычки к чтению. Возьмем, например, две группы испытуемых – маленьких детей, едва научившихся читать, и хорошо обученных взрослых. В соответствии с гипотезой следовало бы ожидать, что маленькие дети не должны испытывать серьезных затруднений. Оказалось, наоборот: дети, как правило, с бо'льшим трудом выполняют это задание, чем взрослые. Гипотеза опровергнута? Нет, можно

ее сохранить и, тем не менее, объяснить причину снижения интерференции по мере овладения навыком чтения [30]. Мол, сначала (в силу большей силы привычки) должен совершиться акт чтения, но прочтенное слово, в соответствии с инструкцией, не произносится, а подавляется, и только после этого может быть назван цвет шрифта. Следовательно, чем медленнее испытуемый читает, тем позднее происходит подавление и тем дольше называется цвет. Таким образом, гипотеза спасена с помощью новой гипотезы. Если же и эта гипотеза будет опровергнута (что весьма вероятно, поскольку сама гипотеза

не имеет никаких логических оснований, кроме желания спасти первоначальную

гипотезу), то все равно можно проявить остроумие и придумать новую коррекцию исходной гипотезы.

Стоит учесть, что многие психологические теории строятся с помощью плохо поддающихся операциональному определению понятий, и эмпирическая проверка таких теорий весьма проблематична. Психологи, как справедливо отмечают В.А. Рыбаков и А.Л. Покрышкин [24], «предпочитают использовать теоретические конструкты, которые невозможно подвергнуть ни прямой, ни косвенной эмпирической проверке. Более того, на основании одних теоретических конструктов вводят другие, часто замыкая эти конструкты в кольцо». Н. Смит [25, c. 67] утверждает, что с подобной ситуацией мы сталкиваемся «в психометрии, когда создается шкала для измерения определенного конструкта, такого как отчужденность или интеллект, а затем конструкт определяется с помощью шкалы».

Психологи-практики часто отмахиваются от теоретиков. Язык теории, говорят они (см. [27, с. 25–26]), лишен понимания мира человеческих чувств. Он слишком беден, чтобы описать все те страдания, слезы, боль, надежды, смятение, сомнения, скуку, отчаянную усталость и другие

эмоции, которые испытывает человек. Однако эффективность психологической практики слишком обманчива, чтобы практикам можно было отказаться от теории. Объяснение эффектов воздействия практических технологий может быть не в истинности лежащих в их основе представлений, а в психологии веры и само-

внушения. Еще на заре психотерапии В.М. Бехтерев [5, с. 288] писал: «наиболее существенным условием лечебного воз-

действия психотерапевтического внушения является вера больного в эффективность воздействия». Психиатр Т. Сас (цит. по: [17, с. 40]) заявляет: «Все психиатри-

ческие методы “лечения” хороши для тех, кто в них верит». Д. Мейхенбаум (см. [15,