Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Клавдиев Ю. Я, пулемётчик

.doc
Скачиваний:
513
Добавлен:
18.04.2015
Размер:
60.93 Кб
Скачать

Я, пулемётчик стр. 8 Ю. Клавдиев

Я, пулемётчик.

ПАРЕНЬ, лет 20-30-и.

ПАРЕНЬ. А со стороны казалось так просто всё – взять и съездить. Пересечь полгорода и отдохнуть. Просто, на турбазу, снять домик, достать пивка из холодильника, ну, вы понимаете… Сосны, лес… два года в лесу не был. Те разы, когда придурков разных вывозили в посадку обрабатывать – это не считается, конечно… Жить, скажу я вам, сложно… Надо отдыхать, а то постоянно – как мошка на стекле в автобусе… Видели когда-нибудь? Конечно, видели… Поднимется – съедет, поднимется – снова вниз… И так – пока до форточки не доберётся. Или пока не придавит кто-нибудь…

Пауза.

Я на той турбазе не был никогда. Да и неважно, потому что все равно одно и то же – они отличаются только ценой на текилу в баре. Главное – чтобы солнце светило (усмехается), да войны не было. (После небольшой паузы, проводя рукой по лицу, как от сильной усталости). Я обгорел до неузнаваемости и моя черепная коробка трещала, когда кипящие воспоминания рвались с того света, отчаянно пытаясь уцепиться за этот.

Пауза. Рёв лесного пожара.

Даже не мечтать о смерти – там, где мы оказались с ним, не было ни одного целого клочка земли. Осколки, траки, патроны, давленные сапогами стреляные гильзы… Я тащил его в сторону, к морю, а он блевал мне на спину, потому что лёгкие у него сожжены и жить ему – какие-то минуты, а это всё-таки много, если терпишь боль. Кто скажет, сколько времени? Запомните.

Пауза. Тишина.

Вот за это время он умер. Многое можно успеть сделать вот за это время? А он успел закончить целую жизнь… Ему, правда, немного лет было, он многого не знал, у него даже часов не было своих… Он всё за погон цеплялся, каску потерял, ему оторвало ухо шальной пулей, все волосы были в крови и оружейной смазке… Вокруг летали снаряды и бомбы, самолёты падали прямо на нас, выстрелы летели с моря, как будто само море отшвыривало нас смертью от себя…

Вот так. А ладони у меня были все в пузырях от ожогов. И изодраны в кровь. Горелая кровь отшелушивалась от кожи, трескалась и отпадала. А он шипел мне в ухо кислым дыханием своим, как будто он аммиак выдыхал, и сипел что-то.

Мы доползли до моря – мёртвый и полумёртвый от страха. Мы настреляли в тот вечер людей на целую роту. Вдвоём. На участке фронта в пять километров длиной нас фактически было всего двое. А нам казалось, что мы вообще одни на этом проклятом Моонзунде.

Пауза. Неожиданно – звуки страшного боя, потом тишина.

Я часто деда вспоминаю. Он любил летом сидеть на балконе, и смотреть вниз, на корт, где мелкие играли в футбол. А иногда поднимал голову и долго смотрел в крону огромного тополя, что рос прямо напротив нашего окна. У него от лица почти ничего не осталось, но он не был страшным – понимаете? Даже когда я его первый раз увидел, я не испугался. Он умел улыбаться всем телом, всем собой, понимаете, да? Всем, что есть вокруг. Он любил жить – наверное, потому, что большую часть своей жизни работал. Ну, в курсе наверно, как у них там, при коммунистах было – пашешь, пашешь всю жизнь, а потом брык – и пенсия. И лечишься потом потихоньку, пока не скопытишься… Он только газет не читал никогда. Вообще их видеть не мог. (После паузы, растерянно). Потому что когда меня почти перерезало пополам, пришлось газету комкать, и в рану совать. А это «Боевой листок», он раскис весь тут же, и намок, и бумага расползалась в ране, а типографская краска ужасно ядовитая, я про это знал, и думал тогда – что же будет со мной? А было то, что потом до самой смерти живот напрягать не мог из-за рези страшной, потому что… Ну да так вот. Газета.

Пауза.

Страшно было, когда первая цепь полегла. Просто упали и всё. Сколько потом про войну читал, везде это идиотское сравнение с травой. «Скосил как траву». Пиздёжь это всё!! Потому что у травы не отлетают головы, трава не воет от боли, не визжит, как свинья, не гоняется за отстреленными руками, не пытается доползти до тебя из последних сил, не хрипит перекошенным ртом! Скошенную траву не надо потом ходить добивать из пистолетов, когда видишь скошенную траву под ногами – не седеешь от ужаса, она не хлюпает и не воняет дерьмом и кровью! Потом, когда научился прицел выбирать, легче стало. Чуть над пахом приподнимаешь, и режешь. Слева направо. Потом наоборот. Как раз в живот и в бедренные артерии попадаешь. Гарантия…

Просто съездить отдохнуть. Вот так – сесть и поехать. И всё. Не париться. Не думать, не отслеживать событий… Отдыхать от всего. Бросить на колени пустые руки и полудремать, рассеянно глядя в окно, на светофоры и перекрёстки. Удаляться от дома, от города. Сидеть и качать головой, провожая взглядом дорогу, которая рано или поздно кончится в руке у того, кто бросит в твою могилу горсть земли…

Пауза.

Как красиво всё… просто и красиво. Сны снились всегда красивые. Никогда не запоминал, даже жалко. Выбросило из блиндажа взрывной волной как раз посередине какого-то из них. Об землю – шарах! Сверху доской – бабах! Проколол, оказывается, гвоздём щёку – только после заметил, когда искал возле себя на ощупь новую ленту. Ещё подумал – а заражения не будет? Средство такое есть народное – если поссать на ранку, то заражения не будет. Моча как дезинфектор действует. И ещё подумал – это как же я себе на рожу нассу? Чёрт его знает, может попросить кого? Да вроде моча только своя должна быть, или что-то вроде этого… Поссал, короче, в руку и умылся. Не было заражения. Может, не врёт средство…

Мелкие деревья можно очередью пополам перерубить. А их десант на минное поле как раз попал, так мне вообще делать целых десять минут было нечего. Там человек пятьдесят сразу подорвалось, как забежали, а остальные осторожно выходить стали… Тихо так ступают, аккуратно… Как будто идут по полю, полному дерьма и боятся сапоги испачкать. И всё равно – то тут… то там… Как маленький чёрный кустик вырастает – и всё. Иногда ветер брызги на меня доносил. И всё.

Почти не говорили – так, крики отрывистые… Беспомощность всегда именно так кричит. Это когда знаешь, что делать, молчишь.

Пауза.

У меня был случай… С пацанами в кино пошли, а там Денис, ну, он самый пьяный был, ноги на переднее сиденье положил – он всегда так делал, а там какие-то пацаны пришли и говорят: слышь, говорят, браток, ты сыми ноги-то, здесь люди сидят, а Денис им – пошли говорит, на хуй отсюда, сидите где хотите, а здесь мои ноги лежать будут… А потом я ничего не помню толком, всё замелькало вокруг, ступеньки, бархат, гипсовая облицовка, дверь какая-то… Вроде меня кто-то за шкирняк тащил, ну, я вырывался, конечно, а ноги по земле, как два земляных червяка в птичьем клюве…

Короче, утюжили нас конкретно – мне руку сломали, Денису челюсть и с глазом что-то сделали, он потом видеть перестал. Не, ну мы своих пацанов подпрягли, они пошуршали по своим каналам и говорят – ша, ребята, тут глухо, вы на конкретных налетели, там всё по понятиям и крутизна заяичная, так что – хорош выступать, а то уроют… Интересно, вот это мелькание – это и есть бой? Вот та самая война, которую и увидеть не успеваешь как следует, а тебя уже и нет ни хрена?

Про войну мне дед много рассказывал. Он был пулемётчиком, его чуть не убили где-то на Моонзунде – хрен знает, где это. Сжечь хотели, но он как-то выжил. То ли не догорел до конца. То ли немцы, когда потом его добивали, промахнулись. Я часто его вспоминаю. Особенно, когда серьёзные дела у нас нависают.

День обалдеть какой светлый… Приеду – сразу купаться полезу… Пивка надо не забыть по дороге купить, а то на этих турбазах дерут бесстрашно просто… Вода – самое родное, что есть у человека после матери и дома, потому что только вода обращается с ним как со своим… Хочешь кайфануть – плавай, хочешь умереть – утони…

Пауза. Шум прибоя.

Я валялся на песке. Отдыхал. Рядом валялся перегревшийся пулемёт. Отдыхал. Я положил подбородок на сцепленные руки и смотрел на воду – там наш тральщик фрицевский миноносец протаранил, так что было на что посмотреть… Я помочь им всё равно ничем не мог – устал очень, я хрипел, и сил не было даже пулемёт в воду опустить, чтоб остыл побыстрее. А там люди за борт прыгали – и наши, и немцы. Горели страшно. А солярка – она по воде расплывается, и всё равно горит, и получается – море огня, и в нём люди… Немцы, я заметил, просто уплыть старались, к берегу, а наши даже в воде, даже горящие на них набрасывались – кто с ножом, кто просто за ноги хватал и на дно утягивал – пусть, пусть я утону, но и ты, сука, тоже сдохнешь! А у всех – я это знал – все кишки напрочь обожжённые, они же солярки наглотались, а это – труба, жить осталось минут полчаса, не больше, и вот эти твои полчаса, последние полчаса, которых не хватит и помыться как следует, надо потратить на то, чтобы убить как можно больше народу! Всех, к чёртовой матери! Всех, до кого дотянешься! Всех вокруг! Руками, зубами, ногами, всем, чем попало – и на дно! А там вцепиться в него, чтобы не всплыл, и глотать солёную воду, и рот ему раздирать, чтобы тоже глотал, и умирать в темноте... Меня тогда вырвало прямо на пулемёт… А после я встал и потащился обратно – потому, что мне стало стыдно. Потому что если уж те люди, которые там, в море, умирали, и то воевать старались, и о себе не думали, то мне-то уж сам бог велел. Правда, я совсем один остался – второй номер мой убит был давно… ну и что? Зато пулемёт остыл, а патронов там полно ещё… значит, надо стоять. И никого не ебёт, что на участке моонзундского фронта длиной в полтора десятка километров я остался, скорее всего, совсем один…

Пауза. Ветер.

Вот иногда так бывает – достанет всё, дальше некуда, поедешь на дачу или в баню там, или вот как я, на турбазу – ну на пару дней развеяться всего, отдохнуть – ну имеешь же право, да, нет? Не, ну не всё же время в городе сидеть, с лохами этими, они ж непроходимые совсем, они же до могилы довести могут, до инфаркта, правильно? И вот приезжаешь, ну там осмотрелся и всё такое и место вроде бы прикольное, и тёлки ништяк, и домик ближе к Волге расположен, а не к дискотеке… Кайф, короче. Сидишь, пиво у тебя там, рыбка, раков позвонил – привезли… Закат, вечер, хуё-моё там всякое, вечером в местный кабак пойдёшь посидеть, девку посмотреть какую там – ну ништяк полный, короче… И вот тут, именно тут, не по дороге, не пока устраивался, не пока пиво открывал, не утром, не в полдень, а именно на закате – хуяк звонок в кармане! Телефон, ссука! И не ответить нельзя, ясно же – свои пацаны. Никто номера больше не знает, и они просто так не позвонят, значит – труба дело, раз и ты им понадобился. Значит – серьёз, значит, всех подпрягают – ну и пиздец, блин… Ну чё, ехать надо, значит. Короче. Ну чё. Ну и поехал. И правильно приехал – потому что, оказалось, все наши нужны были. А всех-то в городе – восемь человек на тот момент было. А тех человек двадцать на стрелу приехало. Или больше. Короче. Мы – на двух тачках, а тех тачек шесть-семь. Мы только вышли, только к ним – ну там, давайте, пацаны, всё путём, объявите, в чём проблема, а оттуда, ну, с ихней стороны – пиздец!!! Просто пиздец!!!..

Звук шквального огня.

Саня, Шкон, Крот – этих сразу в хлам. Бля, такие пацаны были… мы с Саней со школы дружили, вместе на бокс пошли, и вообще всегда вместе… Его голова на три куска развалилась, и один мне на щеку упал и по ней вниз пополз – медленно, вязко, как харча. Мы за машиной спрятались, и я подумал – они, пацаны эти, не говорить приехали. Они нас мочить приехали! Это ж война натурная! А про войну мне дед рассказывал – что такое, что делается там – ну, все понятия, в общем… вот так прямо сажал на колени и рассказывал – а я очень любил слушать. Бабка ругалась – он же как есть рассказывал, с матюгами, со всем… если кто пидорасом себя там показал, он так и говорил – пидорас, мол, сука. Я слушал, как заколдованный. Не из-за матюгов, нет, что мне эти матюги, я за школой от больших пацанов больше наслушаюсь – мне интересно было. Потому что война у деда какая-то другая выходила. Не такая, как вот в книжках пишут, а… На его войне почти всегда всё вдруг случалось. Неожиданно. И никто толком не знал, чего делать. Наши все чё-то кипишили, куда-то бежали, а враги постоянно лупили куда надо и шорох наводили – будь здоров… Прямо как у нас с пацанами… Денис упал, из горла кровью брызгает, валяется по тачкой, ногами скребёт – а в руке пистолет, и он автоматически продолжает стрелять, пока шальная пуля его не ударяет в голову, как молотком…

Пауза.

Я ещё тогда внимание обратил – вороны на деревьях сидели почти неподвижно. Как нарисованные. Только когда я давал очередь – подпускал цепь ближе и давал очередь, укладывал их всех в траву, а сверху на них падала их же кровь, выбитая из их тел моими выстрелами – вот только тогда, когда я стрелял, вороны чуть взлетали, приподнимаясь над деревьями. А потом садились опять так же, как сидели. Как зрители, когда интересный фильм, и не хочется пропустить ни одного кадра, а кто-то в большой шапке сел перед тобой и ничего не видно. А я пел. Я всегда пою, когда мне страшно. А тогда было очень страшно. И больно. Потому что мои ладони жгло, они все были в волдырях от горячего пулемёта. И изрезаны лентами, которые я трясущимися руками в него вставлял. И в крови – той ещё, крови моего мёртвого второго номера. А этих – ну, тех, которые в прицеле – их было всё больше… Нет, не так – их не становилось меньше. Мне даже обидно стало – я почти подыхал за этим чёртовым пулемётом от жары, от пекла этого, от этой мешанины, смерти, пыли, густой крови, криков, взрывов мин, ругани… Я сам почти стал не человеком – каким-то оружием, какой-то деталью, спусковым крючком, дулом, дёргающимся и плюющим смерть в это поле, в эту природу. Никто не пройдёт. Никто. Я смотрю вокруг – я не просто смотрю. Я поворачиваюсь в поисках цели. Лююдииии… Всех вокруг, всех в пределах досягаемости, всех, кто попал в зону обстрела, всех, кто не спрятался, не залёг, не прижался к земле – в куски, в крошку, в кровавые брызги, в кашу, в мусор, в бесполезное крошево, чтоб не осталось ничего человеческого! А следом за ними – землю – пусть летит вверх вырванная трава и комья земли! Деревья – пусть раньше времени облетают с них листья, пусть ветки кувыркаются в воздухе! А следом – небо – пусть чёрные точки, как сито покроют его, пусть растрескается оно и осыплется на перепаханную землю оглушающим звоном. А потом – Луну, ведь настанет ночь и на небе появится Луна, и я поймаю её в прицел и разнесу к чёртовой матери! А следом – ночь, и потом за ней утро, и день, и прохладный вечер – вот только остынет пулемёт, и всё, всему на свете и самому свету настанет шандец! И может, хоть тогда не будет войны… И может тогда я смогу отдохнуть от стрельбы – я, пулемётчик на этой чёртовой линии фронта, длиною в мою собственную жизнь, и даже ещё длиннее!..

Некоторое время – звуки боя вперемешку с каким-нибудь панк-джанглом, например Prodigy: Snack My Bitch Up. Потом тишина.

И в какой-то момент я ослеп и оглох за нашей в хлам простреленной тачкой. Я исчез. Вознёсся. Как какой-нибудь Христос или воздушный шарик. Я увидел этих, которые с той стороны, я увидел наших, которых не считая меня два человека осталось. А потом я посмотрел назад – а там был город наш, на горизонте виднелся – трубы там, заводы, домики. Кажется даже людей видел – какие-то маленькие точки суетились и перебегали от одного магазина к другому, совсем не зная, что тут, у нас происходит. Им не было до нас никакого дела – а, собственно, почему им должно быть дело до нас – нескольких бандитов, стреляющих друг в друга во имя возможности заработать денег? Им, тем, кто жил там, на горизонте, ничто не угрожало… И я понял, чего говорил мне мой дед – я понял, братва, до меня дошло! Вот эта вся байда, вся залечь про Родину, про «ни шагу назад», про «за нами Москва», ну, про это всё! Я догнал! Потому что есть момент, когда не бабки и не понты, и даже не кто круче главное, а вот именно то, что – не сдаться. Потому что нельзя. Потому что есть куча всего позади – город, блин, улицы его, дворики, тополя, пух этот… дворняги, бомжи, мороженое на углу, шнурки малолетние, которые у твоей тачки во дворе крутятся… а ещё мама. И пацаны твои – вон они, рядом, кровью захлёбываются, падают на гравий, роняют барсетки, кричат… Нет, кто-то может, и не догонит, но я думаю, мой дед понял бы меня. И гордился бы мной, хотя смысла в этой ситуации по-моему, не увидел бы. Да и я теперь не вижу… Суки эти, кто живой остался, потом сели в тачку и сорвались. А нас осталось двое – я и Стас. Я ещё стрелял им вслед – у меня пара патронов осталась. А потом сел у машины и почему-то на часы посмотрел. Прикиньте, сколько времени прошло? Полторы минуты… Дед, дед, ё-моё, как же ты там четыре года отпахал, если тут за полторы минуты такое… Я дрожал весь. Стас рядом ползал, очки искал, потом мы их вместе нашли, потом пацанов посмотрели, никого живых не было, потом пошли куда-то, потом на трассу вышли, нашли ларёк. По пузырю взяли, пьём как минералку… Потом тачку словили, поехали домой. Ну, точнее он домой поехал, а я обратно, на турбазу – и всё думал, думал… Я в первый раз так долго думал, вот бля буду… О чём? А обо всём… Дрожать я перестал, смотрел в окно, а там мимо меня развевался лес, как знамя, плавно, как край пластинки, подскакивала обочина дороги… Город как был позади, так и остался. А со мной рядом на сидении устроилось что-то такое, что – я знал – никогда больше не позволит мне просто угорать с пацанами, вышибать деньги, пихать купюры в карман… Знаете, а я ведь от армии откосил в своё время. Откосил, блин… Еду и думаю – вот она, оказывается какая – война… А потом я подумал – да ведь ни фига это не война, блин! Война – это про что дед рассказывал. Война – это то, что никому не нужно. Но в то же время ты дерёшься так, как будто ничего для тебя важнее нет и не было никогда. Война – это непреходящая боль, это когда не можешь больше смотреть на мир, а только озираешься, выискивая место поудобнее, откуда обстрел хороший. Это когда солнцу не рад. Это деревья и земля, которые всегда рядом с тобой, и от которых пахнет жжёным порохом и кровью. Война – это сидеть у телевизора и молча гнить заживо оттого, что всем по фигу, что сплошной Киркоров, что никому не нужен. А деревья поют тебе песни, а по ночам приходят давно мёртвые ребята, и смеются вместе с тобой, и ты улыбаешься, и просыпаешься, и смотришь в окно всю ночь, и плачешь… У меня же всё ништяк, у меня совсем не так всё, на хера же я придумал себе всё это, и воюю, блядь, и калечу всё вокруг?

Раздаётся несколько одиноких выстрелов.

Вот и всё. Нечем стрелять больше. Я забыл даже про тот патрон, который должен был для себя оставить. Простите меня. Поймите меня, пожалуйста – я ведь воюю-то недолго, я же по сути, не знаю ничего… Я умею заправлять ленту, устанавливать прицел и косить людей. Я умею чинить пулемёт и разбирать его с закрытыми глазами за 55 секунд. Я умею выбирать место, с которого можно убить больше народу. Я умею ругаться матом. Я умею хоронить мёртвых. Да зачем мне связывать руки, я сам встану… (Сцепляет руки за спиной). Ну, стреляйте уже, надоело всё… Аааа, вон чего… бензин, блядь… Ну ясно, конечно… я же вас так достал… надо же и удовольствие получить… Что? herrvorragend Soldat*… да пёс тя знает, что ты сказал… тебе того же… А, вот и пистолет, да?.. ну, хоть не живьём… Чтоб вы сдохли, суки… чтоб вы…

Выстрел. Негромкое потрескивание огня.

Я попробую жить. Я здорово попробую жить. Вот моя война. Это единственная стоящая война – за себя, за собственную жизнь. Моя линия фронта протянулась через целую Вселенную, на ней повисли мои города, мои леса, те места, где я был и где ещё только предстоит мне стоять насмерть. Я буду. Я буду насмерть – до самой смерти. Только так. Только так. Дед, ведь именно это ты мне и рассказывал? Я удержу этот участок общего фронта. Будьте спокойны. Я – железо. Я – все времена года вместе взятые. Я – все войска, какие только есть. У меня в руках всё оружие, какое можно себе представить. Я проживу столько, сколько нужно. Я не уйду и не исчезну. Давайте, идите сюда. Я готов.

* - выдающийся солдат (нем.)

З а н а в е с.

03.06.03-04.07.03г.

Юрий КЛАВДИЕВ

8

Ю. КЛАВДИЕВ, 2003г. 