«ОДИССЕЯ»

Обозрение в трех актах Гомера

В обработке и под редакцией В. МАССА и Н.ЭРДМАНА

ПЕРВЫЙ АКТ

Вступительное слово Помощника режиссера перед закрытым занавесом.

Помощник режиссера. Дорогие товарищи! Сейчас вы увидите «Одиссею», популярное обозрение слепца Гомера, автора нашумевшей «Илиады». Почему нам, товарищи, близок Гомер? Потому что он умер. Я считаю, что смерть — это самое незаменимое качество для каждого автора. Живого автора хоро­нят у нас после каждого представления, поэтому, если он хочет подольше жить, он должен немедленно умереть. Правда, това­рищи, Гомер сделал непозволительную ошибку, что он умер за 3000 лет до Октябрьской революции. Этого пролетариат ему не простит. Но я твердо уверен, что, если бы он был жив, он был бы с нами и мог бы лучше других увидеть наши театральные дости­жения, потому что он был слепой. Я не вправе скрывать от вас, что некоторые ученые утверждают, что Гомера вообще не было. Нужно сознаться, что Гомера действительно не было. Но я счи­таю, что это самое незаменимое качество для каждого автора. Скажем, например, если бы у нас не было Пантелеймона Рома­нова и Малашкина, как бы они обогатили этим русскую литера­туру! Итак, дорогие товарищи, Гомера не было. Спрашивается почему? Потому что в жутких условиях капитализма никакого Гомера, само собой, разумеется, быть не могло. Теперь же, това­рищи, без сомнения, Гомер будет. Когда — не знаю, но обязатель­но будет. Но так как того Гомера, который будет, нету, нам поне­воле пришлось поставить того Гомера, которого не было. Почему мы остановились на «Одиссее»? Потому что «Одиссея» — это самое мировое, самое гениальное и самое известное произведе­ние. Кто, товарищи, не читал «Одиссею» 7 Никто не читал. В силу этих причин я должен сказать, что «Одиссея» — самое первое обозрение Гомера, которое ставится на сцене советского театра. Естественно поэтому, что как молодой и начинающий автор, трудолюбивый старик Гомер допустил ряд серьезных и явных ошибок. Во-первых, — длинно. Я считаю, что для мюзик-холла нельзя писать длинно. Самое лучшее для мюзик-холла совсем не писать. Во-вторых, — «Одиссей» написан по-гречески. Я счи­таю, что нужно писать проще, — например, по-русски. В-треть­их, — неопытный автор сначала и до конца постарался насы­тить свое произведение гениальностью, совершенно не оставив место для идеологии. Все эти недочеты нами исправлены. Так, скажем, Гомер, называет Одиссея царем. Я считаю, что это просто неуместная шутка великого старца. Или, например, у Гомера действует много богов. Совершенно ясно, что многих богов нету. Есть один. Но так как мы должны бороться с ре­лигиозным дурманом, то и этого одного, который есть, тоже нету. Без сомнения, каждому из нас известно, что, для того чтобы дать широкому зрителю почувствовать всю гениальность данного произведения, данное произведение надо приблизить к современности, то есть выбросить из данного произведения все, что в нем было, и привнести в данное произведение все, что в нем не было.

Эту честную и кропотливую работу мы и проделали. Поэто­му нам совершенно смешны притязания зарвавшегося слепца на получение авторского гонорара. Мы, товарищи, против со­авторства.

Первая картина нашего обозрения с точки зрения геогра­фии происходит в Итаке. Сейчас вы увидите мировой экземп­ляр женской верности: знаменитую Пенелопу, которая уже двад­цать лет ждет возвращения Одиссея. Множество женихов самых знаменитых фамилий домогаются се руки, но она остается верна своему мужу, потому что надеется, что он не погиб. Двадцать лет верна своему мужу! Здесь вы видите, что великий старец Гомер не уступает Жюль Верну по силе своей фантас­тики. (Уходит.)

Первые такты увертюры. Из-за занавеса снова появляется Помощник режиссера. Жестом, полным испуга и сконфуженности, он останавливает дирижера. Оркестр замолкает.

Помощник режиссера. Товарищи, произошло до­садное недоразумение. Я говорил перед вами 18 минут и ни разу не процитировал. Товарищи, Карл Маркс сказал: «Бытие опреде­ляет сознание». Маэстро, простите, что я вас перебил, но это именно то, что делает музыку.

(Уходит.)

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Действующие лица:

Пенелопа, супруга Одиссея

Т е л е м а к, сын Одиссея и Пенелопы

12 Женихов Пенелопы Рабы и рабыни

Рабыня — певица и арфистка

Вестибюль в доме соломенной вдовы Одиссея — Пенелопы. В центре, против зрителей, дверь в ее покои. Вдоль стены статуи безрукой Венеры, Дискобола в трусах и т. д. Колонны, имеющие формы урн, прикованные к стене большими це­пями. В стороне вешалка античного стиля.

П е н е л о п а возлежит на мраморной античной кушетке, окруженная рабынями белыми и эфиоп­ками. В руках у рабынь опахала.

Пенелопа

Вот уже четырнадцать лет, как мой

Муж, Одиссей хитроумный,

Не возвращается вновь к верной Супруге своей.

Где мне от грусти своей безутешной

Найти исцеленье...

Переполняют мне грудь горе, унынье и страх.

Ах, женихи без конца предлагают мне руку и сердце...

Я же еще никого выбрать из них не могу...

Что если вдруг Одиссей не погиб

И, вернувшись в Итаку, — спросит меня...

Рабыня

Госпожа...

Пенелопа

Ах!

Рабыня

Уже четырнадцать лет

Грустная здесь ты лежишь и скорбишь, не взирая

на лица

Жаждущей брака с тобой юной толпы женихов. Чем усладить твою скорбь, мы не ведаем, о,

Пенелопа...

Все опостыло тебе. Выслушать ныне изволь Юной служанки твоей самобытные песни-страданья Волости Пелопоннесской, деревни Лесбосской, уезда Самофракийского, губернии Волоколамской. Если ей главрепертком запрещеньем уста не закроет,

Может быть, репертуар этот тебя развлечет. Пенелопа

Все еще пеньем меня развлекать вы пытаетесь тщетно, Что ж, пусть мне она споет...

Рабыня

Слушаем. (К певице.) Пой же!

Рабыня-певица

Чичас!

(Поет частушки под аккомпанемент арфы.)

На Родосе, в Наркомпросе,

Я учительшей была,

Получила за работу —

Расписаться не могла.

Через терку, через сито,

Через горы, через лес

Тита-дрита Афродита,

Тита-дрита Геркулес.

Фемистокл со мной сидел,

Целовал да жмурился,

А потом вдруг охладел —

Видно исхалтурился...

(Припев.)

На катке Ахилл катался,

Да уклон ему попался:

Раскатился и с катка

Въехал прямо в ЦКК.

(Припев.)

В девках жизнь свою векую

И рожаю каждый год.

За старательность такую,

Может, замуж, кто возьмет.

( Припев.)

Пенелопа

Пением своим сладкозвучным меня ты утешила,

няня.

Спой мне еще, я тебе буду с тоскою внимать. Грустное что-нибудь спой мне, с припевом тягучим, рабыня, Чтобы созвучно душе песнь прозвучала твоя. Рабыня-певица (Поет романс.)

Дремала ночная Эллада,

И месяц сиял круторогий,

Ахилл был мужчина что надо,

И сердце дрожало под тогой.

Эвоэ-эван та-ра-ра-ра Эван та-ра-ра-ра, эвоэ Эвоэ-эван та-ра-ра-ра Эван та-ра-ра-ра-рам.

Никто не узнает, что было,

О, страшные муки Тантала,

Я помню, как ночью Ахилла Я тирсом своим щекотала.

( Припев.)

ВЫХОД ТЕЛЕМАКА

Т е л е м а к

Снова вы пеньем себе здесь, мамаша, терзаете

нервы,

Пением гнусным себе нервы терзаете вы,

Нервы терзаете здесь себе снова вы пеньем,

мамаша,

Пением снова вы... Тьфу ты, черт! Одним словом,

сладкозвучные наши рабыни, убирайтесь к зевесовой матери!

Рабыни уходят.

Пенелопа

Сын мой, о сын Телемак, как ведешь ты себя

некрасиво!

Т е л е м а к

Вы, мамуля, этот гекзаметр бросьте. Вы мне

лучше, мамуля, скажите — долго вы эту волынку волынить

будете?

Пенелопа

Боже! Ушам моим чужд этот тон Беспримерный и грубый,

Слов раздраженных твоих, сын, я понять не могу.

Т е л е м а к. Как это — не могу? Что я с вами по-испански разговариваю, что ли? Я вас, кажется, ясно по-гречески спра­шиваю: выйдете вы замуж или не выйдете?

Пенелопа.

Сын мой, увы, мне, увы, что коль твой папа вернется?

Т е л е м а к. Что — коль? Вернется он! Дожидайтесь! Глав­ное дело, что коль. Двадцать лет пропадает, а вы все что коль, да что коль. Вот и прочтокали папочку. Женихи ходят, а вы выб­рать не можете. Все что коль да что коль. Вы, мамаша, все-таки старше меня немного — должны понимать. Ведь женихи деньги стоят. Корми их, пои. Возьмем — за последнюю неделю, сколько одного вина выпито? Сухого Родосского вина 30 амфор. Красно­го Хеосского 20 амфор. Сладкого вина с горного острова Кипра 12 амфор. Кислого вина с трехгорного острова Новая Бавария — 40 бутылок... Это еще принимая по внимание, что мы по суббо­там не подаем. Раньше мы вели индивидуальное хозяйство — можно было жить. А теперь вы, мамуля, какой-то гигантский колхоз из нашего дома сделали. Я не могу столько женихов кормить. Вы должны выбрать, мамуля. Вот, например, Антиох, чем он вам не муж?

Пенелопа. Он глупый какой-то, Телемакушка, — он мне не нравится

Т е л е м а к. Ах, так вам Антиох не нравится? Он глупый, по-вашему? А вы знаете, кто его шурин? Его шурин — ответ­ственный секретарь одного председателя. Да вы знаете, что меня по его записке, безо всякой протекции могут на любое место устроить? А вы говорите — не нравится! А какой этот шурин кристальной души человек! А какой благородный! Какой беспри­страстный! Вы знаете, когда его племяннику выпадало место управляющего конторой, на это же место претендовал еще один человек. И что же, вы думаете, он сказал? Я, говорит, в работе родственных чувств не признаю. Мне, говорит, абсолютно без­различно, будет ли на этом месте племянник или Иван Иванович. Ну, пусть, говорит, будет племянник. Не возражаю. Вот! Л вы говорите — Антиох. Это даже глупо, мамаша, с вашей особенно стороны. Ну, допустим, что вам Антиох не нравится. А Лоплас?

Пенелопа. За Лопласа я не пойду. Он глухой.

Т е л е м а к. Глухой! Тоже логика! Не пойду, потому что глухой. Что вам с ним разговаривать, что ли? Вам с ним жить, а не разговаривать. Главное дело — глухой! Вот Бетховен тоже глухой был. Стало быть, вы бы и за Бетховена не пошли? Глухой! Может быть, это у него профессиональная болезнь: может быть, он государственный деятель? Глухой? Если бы он слышал, что про него говорят, ему давно в отставку пришлось подать. Он, может быть, потому и держится, что глухой. Глухой. Вы, мамаша, оригинал какой-то! Глухой! Ну, глухой! А Лизипп?

Пенелопа. Он же пьяница, Телемакушка! Пьет и пьет.

Телемак. Пьет! Это не важно, что человек пьет. Важно, за чье здоровье он пьет. Если бы он за частника пил, а то вы знаете, за чье здоровье он пьет?

Пенелопа. Нет, не знаю.

Т е л е м а к. Ах, не знаете? То-то вот и есть, что вы не знаете. Не знаете, а говорите. Пьяница! Это просто, мамаша, противно слушать. Ну, допустим, Лизипп. А Цемах?

Пенелопа. Цемах, он какой-то, Телемакушка, странный. Он, по-твоему, грек или нет?

Т е л е м а к. Вы, мамаша, этот антисемитизм бросьте, по­жалуйста. Вы за это ответить можете. Ну, ладно, не грек. А Лео­нид Фермопильский? Тоже не грек, по-вашему?

Пенелопа. Я его, Телемакушка, совершенно не знаю.

Т е л е м а к. Леньку не знаете? Так вы бы меня спросили. Я его как облупленного знаю. Я с его женой жил. С первой. И со второй. Лучше его не найдете. Чудный парень. Свой в доску. Советую от души. Ну, ладно, вам Леонид Фермопильский, поло­жим, не нравится, а Созий?

Пен е л о п а. Созий, это тот, который в журнале работает? Он ведь, кажется, Телемакушка, критик?

Т е л е м а к. Критик? Ну, действительно, лучше тогда нап­левать на него. Вот Фемистокл, насколько я знаю, не критик, даже напротив, мамаша, вполне порядочный человек. Холостой, богатый, ответственный.

Пенелопа. Говорят, Телемакушка, он идейный.

Т е л е м а к. Идейный! Что же вы хотите, мамаша, чтобы человек совершенно без недостатков был? Идейный! Он идейный с 10-ти до 4-х. С десяти до четырех все идейные. Всем кушать хочется. Нынче без идеологии не то что поесть, а и закусить не на что.

Пенелопа. Я, Телемакушка, не привыкла...

Т е л е м а к. А вы привыкайте. Если бы вы, мамаша, в Спар­те жили — тогда другое дело. А раз вы, мамаша, на Итаке живе­те, то, как говорит народная мудрость, — по идеоложке протя­гивай ножки... Я настаиваю, мамаша, чтобы вы сегодня этот вопрос решили. Хватит с меня вашей волынки.

Пенелопа. Но Те...

Звонки.

Т е л е м а к (считает)

Раз, два, три, один короткий, два с дрожью. К нам! Это они.

Пенелопа Ах! А я не одета... (Убегает.)

выход ЖЕНИХОВ