Кучкин В.А. Монголо-татарское иго

Кучкин В.А.

Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (ХШ - первая четверть ХIV в.)

Поздней осенью 1237 г. на Рязанское княжество, представлявшее собой юго-восточную окраину русских земель, обрушились полчища монголо-татар. Для Руси они уже не были "языци незнаеми, их же добре никто же не весть" , которые в 1223 г. на р.Калке нанесли страшное поражение соединенным русско-половецким силам. В 30-ые гг. древнерусские люди уже знали о монголо-татарах, знали об их агрессивности, беспощадности и жестокости и с беспокойством следили за военными успехами чингизидов в Восточной Европе.

Неслучайно во владимирском летописании отмечались разгром ими саксинов и половцев, а также сторожевых отрядов волжских булгар у р. Яика в 1229 г., зимовка войск Батыя перед походом на столицу Волжской Булгарии Великий город в 1232 г., наконец, завоевание Булгарского государства в 1236 г. До 20-х гг. ХШ в. сведения о взаимоотношениях волжских булгар со своими восточными и южными соседями не попадали на страницы русских летописей. Включение таких известий в древнерусские исторические сочинения после Калкской битвы 1223 г. свидетельствует не только о том, что на Руси следили за приближением монголо-татарской грозы, но и косвенно о том, что русские князья готовились к отпору завоевателям. Это, видимо, учитывали и сами монголо-татары. На поход против Руси они отважились лишь год спустя после покорения ими Волжской Булгарии.

Высокое умение сражаться, подавление превосходящими силами вооруженного сопротивления, поразительная жестокость к побежденным, редкое коварство при дипломатических переговорах позволили монголо-татарам в течение 1237-1240 гг. подчинить себе большинство древнерусских княжеств. Над Русью на долгие времена опустилась ночь чужеземного господства. Оно выражалось в политическом верховенстве сначала каракорумских, а позднее сарайских ханов, утверждавших особыми ярлыками русских князей на их столах, существовании на Руси в течение нескольких десятилетий ХШ в. монголо-татарской администрации (баскаков), в систематическом взимании с населения завоеванных русских княжеств "выхода" (хараджа), называвшегося также ордынской данью и составлявшего сумму в несколько тысяч рублей ежегодно - сумму громадную по тем временам, в военной повинности русского на селения, вынуждавшегося участвовать в милитаристских акциях Орды. Оно выражалось также в частых "ратях" монголо-татарских феодалов против подвластных им русских земель, сопровождавшихся убийством или угоном в рабство населения, ограблением оставшихся в живых, разрушениями и пожарами городов и сел. "Монгольские татары, - писал К. Маркс, - установили режим систематического террора, разорение и массовые убийства стали обычным явлением".

Во многих памятниках русской литературы, публицистики, средневековой историографии показ взаимоотношений с завоевателями, характеристика и оценка ига на долгий период стали самыми жгучими, самыми актуальными темами.

Основное место среди рассказов о монголо-татарах в галицкой части Ипатьевской летописи занимает описание нашествия Батыя. Нашествие рисуется как тяжелое бедствие для всей Русской земли. Где силой, а где и обманом ("на льсти") захватывали монголо-татары русские города, безжалостно избивали население, не щадили даже детей "отъ отрочатъ до сосоущих млеко". Монголо-татары в этом описании названы "безбожными измаилтянами", "безбожными агарянами", "нечестивыми"", "безбожными", монгольский полководец Бурундай - "безаконьнымъ" , а сам "нечестивый" хан Батый сравнивался со свирепым зверем.

Борьба с нашествием рисовалась в Галицкой летописи как праведное дело, освященное христианской религией. Жителям г. Козельска, решившим не сдаваться Батыю и до смерти стоять за своего князя, приписана следующая фраза: "и еде славоу сего свьта приимше, и тамъ небесныя венца от Христа бога приимемь". Иными словами, гибель при сопротивлении захватчикам расценивалась летописцем как христианский подвиг. Приведенный материал показывает, что рассказ о нашествии Батыя в Галицкой летописи был проникнут явными антитатарскими настроениями.

Остались нераскрытыми в галицком летописании и основные цели татарской политики на Руси. Лишь в статье 6758 года мелькает замечание о том, что монголо-татары, подвергая унижениям Даниила Галицкого, желали получить дань с его земли. Но если мотивы политики монголо-татар галицкий летописец отразил еще в слабой степени, то прямые следствия иноземного ига он видел достаточно ясно. По словам, приписанным в летописи Даниилу Галицкому, "рать татарьская не престаеть, зле живоущи с нами", т.е. иго сопровождалось постоянными военными действиями со стороны монголо-татар. В горестных размышлениях о тяжких невзгодах, выпавших на долю русских людей, гибели многих князей и бояр в ханской ставке (статья 6758 года Ипатьевской летописи) чувствуется широкий кругозор летописца, вникавшего в дела не только Южной, но и Северо-Восточной Руси. На редкость образна в Галицкой летописи картина глубокого унижения, испытанного Даниилом Галицким при дворе Батыя. Галицкий летописец еще не улавливал, что в подобных действиях монголо-татары руководствовались определенными политическими соображениями, а потому не писал о них. Поступки завоевателей летописец объяснял их особыми качествами - злобой и коварством, а также их религиозной нетерпимостью . Летописец Даниила Романовича не обнаружил глубокого проникновения в сущность событий, связанных с завоеванием монголо-татарами Руси и с последующим проявлением их господства.

В целом, отношение к монголо-татарам в Юго-Западной Руси, насколько об этом можно судить по Ипатьевской летописи, было глубоко отрицательным. Антиордынская направленность галицко-волынского летописания выражалась прежде всего в ярких картинах монголо-татарских насилий и погромов, в далеко нелестных эпитетах, которыми награждались завоеватели и, что особенно любопытно и даже несколько неожиданно, их ханы, считавшиеся повелителями Руси. Но объяснение причин того, почему монголо-татары смогли покорить Русь, а затем держать в подчинении русских князей, и в Галицкой, и в Волынской летописях было довольно неопределенным. Оно сводилось к теософской формуле наказания свыше "за наши грехи". Остались нераскрытыми и основные мотивы татарской политики на Руси, хотя о следствиях такой политики - постоянных военных набегах, грабежах населения, убийствах русских князей и бояр - писали и галицкий, и волынский летописцы.

Более сдержанным было отношение к монголо-татарам в расположенном далеко к северу от Галича и Владимира Волынского Новгороде Великом. Из новгородских историко-литературных памятников второй трети ХШ - первых десятилетий ХIV века тема о монголо-татарском иге затронута только в Новгородской I летописи, где упоминания о завоевателях довольно многочисленны. Наибольшее внимание новгородский летописец уделил событиям нашествия. Рассказ о Батыевых походах составлен в Новгородской I летописи по двум источникам: рязанскому и особому источнику, который следует признать новгородским по содержавшимся в нем известиям о Торжке и Новгородской земле. Задумываясь над причинами быстрых побед монголо-татар, новгородский летописец объяснял их слабостью, смятением, трепетом и страхом русских людей перед иноплеменниками: "такоже и прежде сихъ отья господь у насъ силу, а недоумение, и грозу, и страхь, и трепетъ вложи в нас за грехы наша" (с.75), новоторжцам из Новгорода "не бы помо чи, но уже кто же собе стале в недоумении и страхе" (с.76). Испуг перед жестоким и сильным врагом сквозит и в некоторых местах описания: "Тогда же ганяшася оканьнии безбожници от Торжку Серегерьскымъ путемь оли и до Игнача креста, а все люди секиде акы траву, за 100 верстъ до Новагорода" (с.76)

Как и в других летописях, рассказ о нашествии монголо-татар в Новгородской I летописи старшего извода написан выразительно, с большим чувством, причем сводчик не скрывал своих антипатий к завоевателям. Последние названы погаными иноплеменниками, безбожными и погаными, беззаконными измаильтянами. окаянными, кровопролитцами христиансксй крови (с. 75-76). Подобные характеристики довольно определенно свидетельствуют об антитатарских настроениях новгородцев. Но в дальнейшем нелестные эпитеты в Новгородской I летописи прилагаются к монголо-татарам только тогда, когда речь идет об их действиях, затрагивавших интересы Новгородской республики. Особенно негодует новгородский летописец по поводу Беркая и Касачика, приехавших в 1257 году из ставки великого хана в Каракоруме устанавливать в Новгороде "число". Летописец называет их сыроядцами и неоднократно окаянными (с.82-83). Окаянным назван и ордынский посол Таитемер, отряд которого вместе с войсками Михаила Ярославича Тверского участвовал во взятии и разграблении Торжка в 1315 году (с.94).

О политике ордынских ханов на Руси в Новгородской I летописи говорится очень мало. Но одна место Новгородской I летописи показывает, что новгородцы в ХШ веке понимали основной смысл политики монголо-татар. Когда в 1270 году новгородское вече лишило новгородского стола великого князя Ярослава Дрославича и Новгород разделился на две партии, сторонник великого князя новгородский тысяцкий Ратибор отправился в Орду, чтобы просить ханской помощи в борьбе с политическими противниками. На Русь уже назначены были войска. Как выяснилось, Ратибор обманул хана. Новгородский тысяцкий, выпрашивая рать у Менгу-Тимура, ссылался на то, что "новгородци тебе не слушать: мы дани прощали тобь, и они нас выгнали..." (о.89). Основание очень характерное. Стоило упомянуть о дани, которую новгородцы будто бы не хотели давать монголо-татарам, и Орда быстро организовала военную экспедицию. В словах и действиях Ратибора ясно сказывается понимание им движущих мотивов ордынской политики.

Следует заметить, что в литературе соседнего с Новгородом, но еще более удаленного от Орды Пскова в указанное время вообще отсутствовала тема о монголо-татарах.

Иноземное иго не пресекло развития литературы Ростова Великого, одного из старейших городов Северо-Восточной Руси. После разгрома монголо-татарами Владимира Ростов сделался на несколько десятилетий религиозным центром северо-восточных русских княжеств. Во второй половине 13 века в Ростове был написан целый ряд литературных и публицистических памятников. В Ростове было создано древнейшее, по мнению ряда исследователей, произведение о гибели в Орде черниговского князя Михаила Всеволодовича и его боярина Федора. Лейтмотивом ростовской редакции Повести о Михаиле и Федоре Черниговских является четко проведенная мысль о религиозной нетерпимости монголо-татар. Казнь Михаила и Федора, совершенная Батыем по причинам политическим, в Повести представлена как мученичество за христианскую веру. Чтобы оттенить неправомерные действия монголо-татар и подчеркнуть стойкость убеждений Михаила и Федора, а тем самым усилить впечатление от рассказа, автор ростовской редакции не только выразительно описывает жестокости завоевателей, но и прибегает к искажению фактов. В Повести сообщается, что монголо-татары будто бы насильно заставляли русских князей поклоняться своим языческим идолам. В действительности же монголо-татары в первые десятилетия своего господства над Русью, до того, как ислам стал государственной религией Золотой Орды, отличались большой терпимостью к инаковерующим и не заставляли их менять свои религиозные убеждения… Во-вторых, отношения ростовских князей с Ордой, начиная с конца 50-х годов 13 века и вплоть до начала XIV столетия были дружественными, многие из ростовских князей даже породнились с чужеземцами. В частности, на знатной татарке был женат Глеб Василькович. Естественно, что в сочинении о гибели Михаила и Федора, написанном по заказу Бориса и Глеба Васильковичей, о политике монголо-татар в русских землях сказано мало и очень осторожно, а объяснение причин завоевания дано в самой общей форме.

Как и в других летописных памятниках, наибольшее внимание в Лаврентьевской летописи уделено описанию нашествия монголо-татар. Та часть статьи 6745 года, в которой повествуется о мучениях и гибели от рук завоевателей княжившего в Ростове Василька Константиновича и которая явно ростовского происхождения, наполнена резкими обличениями монголо-татар. Захватив в плен ростовского князя, "нудита и много проклят; безбожнии татарове обычаю поганьскому быти въ их воли и воевати с ними, но никако же не покоришася ихъ безаконью и много сваряше я, глаголя: "О глухое цесарьство оскверньное, никако же мене не отведете хрестьяньское веры, аще и велми в велиць беде есмъ..." Они же въскрежташа зубы на нь, желающе насытитися крове его" . Василько "абье безъ милости убьенъ бысть". Сходные отзывы о монголо-татарах есть и в других местах статьи 6745 года, по своему происхож дению уже не ростовских, а владимирских: «безбожнии татарове оканнии ти кровопиици». Однако ростовская часть более эмоциональна, отрицательная характеристика монголо-татар в ней оказывается сильнее, чем во владимирской части статьи 6745 года, указано и конкретное следствие подпадения под чужеземную власть русских князей - обязанность "воевати с ними", т.е. участвовать в военных акциях завоевателей. Не скрывая жестокостей и грабежей монголо-татар, ростовский летописец описал Неврюеву рать, а упомянув о смерти хана Берке, заметил, что после того "бысть ослаба Руси отъ насилие бесерменъ" . В статье 6745 года летописец косвенно осудил Батыя, который послал к Михаилу Черниговскому, "веля ему поклонитися огневи и болваном их". Русский князь "не повинуся вельнью их, но укори и (т.е. самого Батыя - В.К.) и глуше его кумиры, и тако без милости от нечестивых заколен бысть". Батый здесь представлен в таком же невыгодном свете, как и в редакции Повести о Михаиле Черниговском отца Андрея. Следует заметить, что это единственное место во всей Лаврентьевской летописи, где осуждался, пусть и не прямо, ордынский хан. Антипатия ростовца к чужеземцам, установившим власть над Русью, особенно ярко проявилась в рассказе о восстании против монголо-татар в Ростове в 1262 году. Летописец с облегчением пишет о том, что "избави Бог лютаго томления бесурменьскаго люди Ростовьския земля: вложи ярость въ сердца крестьяномъ, не терпяще насилья поганыхъ, изволиша вече, и выгнаша из городовъ. В ростовском источнике точно указывалось, в чем проявлялось "лютое томленье": "ти окаяньнии бесурмане" откупали дани и за долги продавали в рабство русских людей. Одну из основных целей монголо-татарской политики в Суздальской земле (стремление к увеличению дани) летописец определил точно. Ростовец указал на реальные последствия монголо-татарского господства, последствия, которые и вызвали антитатарское восстание в Ростове и других городах. В той же статье ростовский летописец с негодованием писал о поддержке монголо-татарами последователей ислама, боровшихся против христианской церкви. "Поспехомъ" Титяма, посла великого хана Кутлубия (Хубилая) "оканныи лишеник" бывший русский монах Изосима "творяше хрестьяном велику досаду, кресту и святым церквам поругался"

Наряду с этим, в ростовском материале Лаврентьевской летописи не раз упоминалось о чести, которую оказывали князьям Северо-Восточной Руси монголо-татарские ханы: сын хана Батыя Сартак "почтивъ князя Бориса, отпусти я в свояси". О ростовских, ярославских и других князьях, участвовавших в походе хана Менгу-Тимура на ясский город Тютяков, сказано, что "царь же почтивъ добре князей русскыхъ и по-хваливь велик и одаривъ, отпусти въ свояси съ многою честью, кождо въ свою отчину". Из приведенного материала видно, что летописец признавал власть ханов, высоко ценил их милость. В глазах летописца хан являлся также высшей инстанцией, утверждавшей русских князей в их правах. В ростовской части Лаврентьевской летописи, за исключением статьи 6754 года, нельзя найти какой-либо критики, колких замечаний в адрес великих или ордынских ханов. Такие особенности ростовской литературы объясняются, конечно, позицией ростовских феодалов, в первую очередь, ростовских князей. Значение последних в политическом развитии Северо-Восточной Руси постепенно сходило на нет (потомки ростовского князя Дмитрия Борисовича даже продали Сретенскую половику Ростова Ивану Калите), ростовские князья не ставили перед собой больших общерусских политических задач. Они слабели в жестокой междоусобной борьбе и были вынуждены искать союза и покровительства более сильных князей, в первую очередь великого князя Владимирского. Подобными обстоятельствами вывивались также союзные и родственные отношения ростовских князей о монголо-татарами, ведущие свое начало со времен князей Бориса и Глеба Басильковичей. Эти отношения с течением времени укреплялись все более и более. Ростовская литература в своей оценке иноземного ига и отразила этот процесс политического упадка Ростова и роста его связей с Ордой.

По-иному освещалось монголо-татарское иго в литературе соседнего с Ростовом Владимира. Одним из самых ранних памятников владимирской литературы рассматриваемого периода является Житие Александра Невского. Житие написано современником знаменитого князя, "самовидцем" "вьзраста его". Вопросу о взаимоотношениях с монголо-татарами в этом памятнике отведено совсем немного места, хотя из летописей известно, что Александр Ярославич неоднократно бывал в Орде, а после гибели своего отца вынужден был предпринять далекое путешествие в Каракорум к великому хану. Сложная политика Александра по отношению к монголо-татарам, лавирование между ордынскими и великими ханами не получили достаточного освещения в его жизнеописании. Но признание ханской власти имеется в памятнике. Так, Батый титулуется здесь царем, которому "богъ похорилъ языки многи от въстока даже и до запада". Карательная экспедиция монголо-татар против брата Александра Андрея в 1252 г. описана в очень сдержанных тонах: "По сем же разгньваи: царь Батий, на брата его меншаго Андрея, и посла воеводу своего Неврюя во воевати землю Суждальскую. По пленении же Неврюве князь великий Александр, церкви въздвигну, градъ испольни, люди расоухеныа събра в домы своя". Убийства, грабежи и насилия монголо-татар, преследовавших князя Андрея Ярославича, о которых говорилось в Лаврентьевской летописи, в Житии Александра Невского были обойдены молчанием. Можно только догадываться по действиям Александра после Неврюевой рати, во что обошлась Суздальской земле карательная экспедиция из Сарая. Лишь в одном месте Жития прорывается отрицательное отношение его автора к иноземному игу: "Беже тогда нужда велика отъ иноплеменник, и гоняхут христиан, веляще с собою воиньствовати". Речь шла о наборе русских в монгольские войска по приказу из Сарая, и автор Жития отнесся к этому явно отрицательно.

Пожалуй, нигде в русской литературе 40-х гг. ХIII - первых десятилетий ХIV века монголо-татарское иго не обрисовано с такой силой, экспрессией и выразительностью, как в проповедях Серапиона Владимирского. Серапион рассматривал господство монголо-татар как великое зло, которое рано иди поздно должно кончиться. ЕСЛИ русские люди избавятся от грехов, то "гневь божий престанеть, ...мы же в радости поживем в земли нашей". Говоря о нашествии монголо-татар, Серапион не только развертывал перед слушателями картину страшного погрома, когда "кровь и отець и братья немея аки вода многа, землю напои" , но и указывал на некоторые причины слабого военного отпора завоевателям со стороны русских дружин: "князии наших воеводъ крепость вцеэе, храбрей ваши, страха наполъньшеся, бЬжаша". В словах Серпиона чувствуется боле за всю Русь, он горько переживал утрату былого величия своей страны: "величьство наше омерися... в поношение быхомь живущиимь въскраи земля нашея, в посмехъ быхом врагомъ нашнмъ".Серапион был не только тем сравнительно редким писателем, который прямо говорил о таких последствиях иноземного завоевания, как угон людей в рабство, тяжелая дань, взимаемая монголо-татарами с русского населения, но он единственный среди русских публицистов ХIII века назвал "горькую работу" на иноплеменников. Серапион верно оценил результаты монголо-татарского господства над Русью, Обогащение за счет покоренных народов составляло конечный смысл политики монголо-татарских ханов в завоеванных землях.

О владимирском летописании второй трети ХШ - начала Х1У века, где широко отразилась тема монголо-татарского ига, можно судить по Лаврентьевской летописи. В статье 1237 (6745) года, ее владимирской части, как показано было выше, имеется несколько резких выпадов против завоевателей. Нашествие иноплеменников летописцем расценено как страшное бедствие для Северо-Восточной Руси: "створися велико зло в Суздальской земли, яко же зло не было ни от крещенья, яко же бысть ныне". Кроме того, во владимирской части статьи 6745 года есть ряд мест общего эмоционального и философского характера, где описываются грабежи и убийства монголо-татарами русского населения и дается объяснение завоевания, как наказания за "грехи наши". Трудно назвать исследователя, писавшего о Батыевом нашествии, который не приводил бы этих мест, как ярких свидетельств современника. Между тем все такие места статьи 6745 года оказываются литературными цитатами. Когда эти цитаты были включены в текст летописи, сказать трудно. Возможно, что в статье 6745 года нашествие Батыя первоначально еще никак не объяснялось и цитаты с указаниями на божий гнев добавлены позднее, но, во всяком случае, такое добавление имело место до 1305 года. В цитатах, вероятно, получила свое отражение точка зрения владимирского сводчика, расценивавшего монголо-татарское иго как тяжелое наказание" ниспосланное свыше за согрешения Руси. Та же мысль выражена я в некрологе Юрию Всеволодовичу: "се же все сдеяся грех ради наших". Посмертная характеристика Юрия принадлежала, несомненно, владимирцу. Здесь же есть и резко-отрицательные определения монголо-татар: "злии ты кровопийца", "си бо безбожной, со лживым миром живуще, велику пакость землян творять, еже и зд многа зла створиша" монголо-татары названы безбожными и погаными.

В дальнейшем антитатарский тон владимирского летописания несколько снижается. Летописец довольно часто пишет о чести, оказанной ханами русским князьям: "Батый же почти Ярослава великою честью и мужи его и отпусти и рек ему: "Ярославе, буди ты старьи всьм князем в Русском языце. Ярослав же въэвратися в свою землю с великою честью", "иде Олександръ князь Новгородьскый Ярославич в Татары и отпустиша и с честью великою, давше ему стареишиньство во всей братьи его". Здесь отношение владимирского летописца к ханской власти полностью совпадало с позицией ростовского летописца. Оба ставили власть хана выше власти русских князей, оба специально отмечали ханские милости, стремились подчеркнуть благоволение ханов к тому или иному русскому князю, оба целиком признавали право ханов утверждать столы за русскими князьями, а владимирский летописец и назначать князей на стол великого княжения Владимирского. Как показано было выше, другим было отношение к ханской "чести" у летописателей Юго-Западной Руси.

Но в статьях последующих - 6778, 6783 и 6789 годов владимирский сводчик вновь с гневом и болью пишет о мучительных пытках, которым подвергли в Орде в 1270 г. рязанского князя Романа Ольговича, о грабежах захватчиков, убийстве ими мирного населения в различных русских княжествах. Весьма показательными являются повествования о событиях в Курском княжении - статья 6783 6791- 6792 годов, принадлежавшие, как показано было выше, перу сводчика 1305 г., в первой из них рассказывалось как монголо-татары; вместе с русскими князьями выступивши в поход против Литвы, ограбили русское население союзных княжеств, "а около Курска к кострове днянии въ руках потерли, и всюды и все дворы, кто чего отбежалъ, то вое пограбиша поганые творящеся на помощь, пришедши, обретош ана пакость, "Се же написахъ, - замечает летописец, - памяти для ползи ради". Рассказ о совместном походе на Литву, кстати сказать, закончившемся безрезультатно, приведен летописцем как назидание русским князьям, искавшим союза с монголо-татарами, а в итоге страдавшим от такого союза. Владимирский сводчик внушал мысль о том, что даже союзные отношения с Ордой чреваты тяжелыми последствиями для русских земель. Этот вывод и являлся той "пользой", ради которой сводчик поместил рассказ о событиях в Курской земле в северо-восточную летопись.

Выразителен рассказ о баскаке Ахмате во Владимирском своде 1305 года. По словам летописца, Ахмат "бесерменин злохитр и велми золъ.,, держаше баскачьство Курьскаго княжениа, откупаша у татаръ дани всякие и темя даньни велику досаду творяше княэемъ и черкимъ людмъ в Курскомъ княжении. еще же кь тому наряди две слободе въ отчинь Ольга князя Рылскаго и Ворголскаго,,. Олег вместе со своим родственником князем Святославом Липовичским по приказу хана Телебуги разогнал Ахмата. Тогда Ахмат, являвшийся ставленником соперничавшего с Телебугой хана Ногая, собрав значительну" рать, совершенно опустошил Рыльское и Липовичское княжества. Население было перебито или уведено в рабство. Захваченных в плен бояр Олега и Святослава татары казнили, причем для устрашения Ахмат "трупья бояръ твхъ повель по древью развьшати, отъимая у всякого голову да правую руку" . Отрезанные руки монголо-татары погрузили на сани и отправили по селам для устрашения оставшихся жителей. Неслыханные жестокости карательной экспедиции Ахмата в Курском княжении превзошли все, известное до сих пор. "И бяше видети дело стыдно и велми страшно, и хлебъ во уста не идяшеть от страха", - писал летописец, пораженный зверствами монголо-татар. После ухода Ахмата Олег обвинил Святослава в нарушении крестного целования. Святослав "безъ Олговы думы" подстерег двух татар, шедших с отрядом из од ной слободы в другую, и разгромил их. Разбой Святослава привел к его разрыву с Олегом. По приказу хана, очевидно, Телебуги, Олег казнил Святослава. В отметку за это брат Святослава Александр убил Олега и его сына Давида.

Князь, занимавший владимирский великокняжеский стол, являлся сюзереном по отношению ко всем остальным князьям Северо-Восточной Руси, "отцом и старшим братом", если употребить русскую терминологию того времени. Великий князь Владимирский выступая официальным представителем русских князей в международных делах, в частности, в сношениях с монголо-татарами. Успех ордынской политики на Руси зачастую зависел от позиции великого князя, почему монголо-татары и старались проводить своих кандидатов на владимирский великокняжеский стол. Уже в силу своего положения великий князь Владимирский должен был защищать общерусские интересы, а постоянные сношения с монголо-татарами давали велико княжеской власти возможность глубже понять и оценить их политику.

Проанализированный материал, показывающий отношение русских книжников 40-х гг. ХIII - первой четверти XIV в. к монголо-татарскому игу, позволяет сделать несколько выводов общего характера. Несмотря на значительное разнообразие в показе ига, характеристиках различных его сторон, в памятниках указанного времени, относящихся к разным княжествам землям Руси, оценки чужеземной власти имеют некоторые общие черты. Прежде всего, как крупное бедствие расценивалось само завоевание Руси монголо-татарами. Отношение русских книжников к установившемуся вслед за завоеванием иноземному господству, как правило, было отрицательным и как редкое исключение - нейтральным (у новгородского летописца при описании событий после 1238 г., происходивших вне территории Новгородской республики; в поздних па мятниках Ростова Великого; по-видимому, в материалах владимирского великокняжеского летописания 40-60-х годов XIII в.). Положительной характеристики ига нельзя встретить ни в одном памятнике той поры. Первоначально иго воспринималось главным образом эмоционально, в ярких красках описывалась монголо-татарские погромы, зверства, жестокости и грабежи завоевателей, причем для описания иногда привлекались выдержки из текстов, характеризовавших событий отдаленной домонгольской поры. Сами монголо-татары награждались нелестными эпитетами. Потребовалось известное время, ноше факты, накопление исторического опыта, чтобы верно осмыслить происшедшее, уловить главные черты монголо-татарской политики в покоренных русских землях. С течением времени яснее становилась суть политики завоевателей, направленной на получение дани с русских земель, распространение военной повинности покоренного населения, организацию "работ" на себя, угон людей з рабстве, вымогательство крупных сумм с князей за предоставление одному из них великокняжеского ярлыка. О данях говорят все рассмотренные выше памятники, причем если ростовское и владимирское летописание специально останавливалось на атом, как Серапион Владимирский и отрочский игумен Александр, то галицкий и новгородский летописцы писали о данях мимоходом, другие про явления монголо-татарского господства нашли отражение во владимирской и тверской литературе. Описывая ужасы чужеземного господства, книжники 40-х гг. ХIII - первой четверти XIV в. резко критиковали действия представителей ханской власти, но сравнительно редко - самих ханов, олицетворявших власть иноземцев.