Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:

Истор этич учен Первоисточн / Гиллиган К. Иным голосом

..doc
Скачиваний:
31
Добавлен:
25.04.2015
Размер:
117.76 Кб
Скачать

ГИЛЛИГАН К. ИНЫМ ГОЛОСОМ// ЭТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ – 91.

М., 1992. С. 352-371

ПРЕДИСЛОВИЕ1

В течение последних 10 лет я прислушивалась к людям, разгова­ривающим о морали, о самих себе. Вскоре я обнаружила разли­чие в этих голосах, два способа высказывания о моральных проб­лемах, два вида описания взаимоотношения между другим и со­бой. Различия, обсуждаемые в психологической литературе, как шаги в развивающейся прогрессии, неожиданно предстали передо мной в виде контрапунктической темы, вплетенной в жизненный цикл и повторяющейся в различных формах в человеческих суж­дениях, фантазиях и мыслях. С целью изучения связи между суж­дением и действием в ситуации морального конфликта и выбора была отобрана группа женщин. На фоне психологических описа­ний половой идентичности и морального развития, которые я изу­чала и преподавала в течение ряда лет, женские голоса звучали по-особому. Именно тогда я начала замечать периодически возни­кающие проблемы в истолковании развития женщин и связывать их с частым исключением женщин из фундаментальных работ по теории психологического исследования.

В этой книге фиксируются различные образы мысли о взаимо­отношениях между людьми и связь этих образов с мужскими и женскими голосами, звучащими в психологических, литературных текстах и в моем исследовании. Несоответствие между жизненным опытом женщин и представлением о человеческом развитии, под­меченное во всей психологической литературе, обычно рассматри­валось, чтобы обозначить проблематичность женского развития. Но вместо этого неспособность женщин соответствовать суще­ствующим моделям человеческого развития может свидетельство­вать о сложностях представления о нем, об ограниченности кон­цепций человеческого поведения, упущении определенных жиз­ненных истин.

Необычный голос, который я описываю, характеризуется не полом, а темой. Его связь с женщинами установлена посредством эмпирического наблюдения, и главным образом через женские голоса я прослеживаю его развитие. Но эта связь не абсолютна, и контраст между мужским и женским голосами представлен здесь скорее для того, чтобы высветить различие между двумя обра­зами мысли и выделить проблему интерпретации, а не для того, чтобы сделать обобщения о том и о другом поле. Прослеживая ход развития, я указываю на взаимодействие этих голосов внутри каждого пола и полагаю, что их сближение характеризует времена кризисов и перемен. Нет необходимости выявлять источники опи­санных различий или их распространение среди населения: через культуру и на протяжении времени. Понятно, что эти различия возникают в социальном контексте, где факторы социального ста­туса и власти объединяются с репродуктивной биологией, форми­руя жизненный опыт мужчин и женщин и отношения между по­лами. В данной работе я сосредоточила свое внимание на взаимо­действии опыта и мысли, на различных голосах и диалогах, кото­рые они порождают, на способе, которым мы слушаем себя и других, на историях, которые мы рассказываем о своей жизни. (...) (...) Цель, которую я поставила перед собой, состоит в том, чтобы расширить понимание человеческого развития посредством изучения группы, исключенной из теоретических построений, при­влечь внимание к упущениям в ее оценке. Рассмотренные, таким образом, противоречивые данные о женском жизненном опыте создают основу для рождения новой теории, потенциально содер­жащей более широкий взгляд на жизнь обоих полов.

МЕСТО ЖЕНЩИНЫ

В ЖИЗНЕННОМ ЦИКЛЕ

МУЖЧИНЫ

Во втором действии «Вишневого сада» молодой купец Лопахин описывает свою жизнь, полную тяжелого труда и побед. Не сумев убедить Раневскую в необходимости срубить вишневый сад ради спасения ее имения, он покупает его. Лопахин — человек, обязан­ный всем самому себе, приобретая имение, где отец и дед его были рабами, намеревается искоренить «нескладную, несчастливую жизнь» прошлого, заменяя вишневый сад летними домиками, где грядущие поколения «увидят новую жизнь». Мечтая о подобных преобразованиях, он предстает в образе человека, который сам является основой своей активности и поддерживает ее: «Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами...» Раневская прерывает его, замечая: «Вам понадобились великаны... Они толь­ко в сказках хороши, а так они пугают»2.

Концепции жизненного цикла человека представляют собой попытки упорядочить и сделать понятными возникающие пережи­вания и представления, меняющиеся желания и реальности пов­седневной жизни. Но сущность таких концепций частично зависит от позиции исследователя. Короткий отрывок из пьесы Чехова дает понять, что точка зрения может быть иного рода, если иссле­дователем является женщина. Различные суждения об образе че­ловека как о великане подразумевают разные представления о человеческом развитии, разные способы описания человеческого поведения, разные понятия о том, что является ценностью в жизни.

В то время когда в поисках социального равенства и справед­ливости предпринимаются усилия искоренить неравенство меж­ду полами, различия между ними вновь открываются обще­ственными науками. Это происходит, когда теории, считавшиеся нейтральными с точки зрения пола, на самом деле обнаруживают в своей научной объективности последовательную исследователь­скую и оценочную предубежденность. И тогда предполагаемая нейтральность науки, как и самого языка, уступает место призна­нию того, что категории знания являются человеческими конструк­циями. Приверженность этой точке зрения воодушевила художе­ственную литературу XX в., обогатила наше научное понимание признанием относительности суждения, поскольку мы начали заме­чать, что для нас стало привычным смотреть на жизнь глазами мужчин.

Недавнее открытие такого рода относится к классической ра­боте «Элементы стиля» Уильяма Странка и И.Б. Уайта. Верхов­ный Суд, занимающийся вопросами половой дискриминации, заставил признать учителя английского языка виновным в том, что преподавание простейших правил английского языка осуще­ствлялось им на примерах, в которых противопоставлялись рож­дение Наполеона и работы Кольриджа, а такое утверждение, как «он был интересным рассказчиком, мужчина, который путешество­вал по всему миру и жил во многих странах», противопоставля­лось утверждению: «Да, Сузан, в хороший ты попала переплет», или менее резкому: «Он увидел женщину в сопровождении двоих детей, медленно идущую по дороге».

Психологи так же простодушно, как Странк и Уайт, попали под влияние исследовательской предубежденности. Имплицитно принимая мужскую жизнь за норму, они пытались смастерить женщин, исходя из мужского материала. Такой подход берет начало от Адама и Евы — истории, которая, помимо всего прочего, показывает, что, пытаясь сотворить женщину из мужчины, вы с необходимостью окажетесь в затруднительном положении. В жизни, как и в саду Эдема, женщина есть отклонение от нормы.

Увлечение специалистов по психологии развития созданием пугающей женщин маскулинной модели обнаруживается по мень­шей мере начиная с Фрейда3, который построил свою теорию пси­хосексуального развития на основе исследования переживаний мальчика, достигающих кульминации в Эдиповом комплексе. В 20-е годы Фрейд изо всех сил старался разрешить противоречия, поставившие в тупик его теорию, посредством выявления отличи­тельных особенностей женской анатомии и особых форм ранних семейных отношений маленькой девочки. После попытки вписать женщин в свою маскулинную концепцию, считая, что они зави­дуют тому, чего лишены, он пришел к признанию своеобразия жен­ского развития, заключающегося в силе и стойкости пред-Эдиповых привязанностей женщин к их матерям. Он считал, что именно эта особенность повинна в неспособности женщин к развитию.

Связав формирование супер-эго, или сознания, с боязнью ка­страции, Фрейд считал, что женщины самой природой лишены стимула к однозначному преодолению Эдипова комплекса. Вслед­ствие этого супер-эго женщин — наследник Эдипова комплекса — было поставлено под угрозу: оно никогда не было «таким безжа­лостным, таким безразличным, таким независимым от эмоцио­нальных источников, каким мы требуем, чтобы оно было у муж­чин». Фрейд заключает, что «для женщин уровень этически нор­мального отличен от мужского», поэтому женщины «проявляют меньшее чувство справедливости, чем мужчины, они в меньшей степени готовы покориться объективным требованиям жизни и в своих суждениях они чаще находятся под влиянием чувств сим­патии или враждебности»4.

Таким образом, проблема в теории подменялась проблемой в развитии женщин, а она, в свою очередь, сводилась к опыту их взаимоотношений. Нэнси Ходороу5, объясняя «воспроизводство внутри каждого поколения общих, почти универсальных разли­чий, характеризующих мужскую и женскую индивидуальность, их роли», связывает эти различия не с анатомией, а скорее с тем, что «женщины всегда в большей мере ответственны за заботу о маленьком ребенке». Так как социальная среда в раннем детстве для мальчиков и девочек отлична и ощущается ими по-разному, то основные половые различия возникают вновь и в личностном развитии. В результате «в любом обществе женщина в большей степени, чем мужчина, самоопределяется в контексте ее отноше­ний и связей с другими людьми»6.

В своем анализе Ходороу прежде всего основывается на иссле­дованиях Роберта Столлера, в которых показывается, что половая идентичность, неизменное ядро формирования личности, «за ред­ким исключением окончательно бывает сформирована к трем го­дам, независимо от пола ребенка». Установлено, что человеком, который заботится о ребенке в первые три года жизни, главным образом является женщина, а внутриличностная динамика форми­рования половой идентичности для мальчиков и девочек имеет свои отличия. Фемининное формирование идентичности происхо­дит на фоне неразрывной связи, поскольку «матери ощущают своих дочерей в качестве себе подобных и связанных с собой». Со­ответственно девочки, идентифицируя себя в качестве лиц жен­ского рода, ощущают себя подобными своим матерям, таким об­разом соединяя чувство привязанности с процессом формирова­ния идентичности. И, напротив, «матери ощущают своих сыновей как мужскую противоположность», а мальчики, осознавая себя в качестве лиц мужского рода, отделяют матерей от себя, таким образом уменьшая «свою первую любовь и чувство эмпатической связи». Следовательно, маскулинное развитие влечет за собой «более выраженную индивидуализацию, более решительное ут­верждение ощущаемых границ своего эго». Для мальчиков, а не для девочек «проблемы разграничения переплелись с половыми проблемами»7.

Выступая против маскулинной предубежденности психоанали­тической теории, Ходороу доказывает, что проявление половых различий в раннем опыте индивидуализации и единения «не озна­чает, что женщины имеют «более слабые» границы эго, чем муж­чины, или более склонны к психозу». По ее мнению, это свидетель­ствует о том, что «девочки из этого периода выходят, имея осно­вания для «эмпатии», встроенной в их первичное самоопределение, чего нет у мальчиков». Таким образом, Ходороу заменяет нега­тивное, производное описание Фрейдом женской психологии своим позитивным, непосредственным объяснением ее из самой себя: «Девочки имеют более прочную основу для переживания потреб­ностей, чувств другого, как своих собственных (или понимания того, что так же переживаются чужие потребности и чувства другими). Более того, девочки не определяют себя в выражениях отрицания пред-Эдиповых форм отношений в такой мере, как мальчики. Вследствие этого возвращение к этим формам не вызы­вает сильного ощущения угрозы для их эго. С самого раннего возраста, из-за того что они рождены человеком того же рода... девочки начинают чувствовать себя менее обособленными, чем мальчики, более связанными с внешним объективным миром. Кроме того, они по-особому ориентированы по отношению к своему внутреннему миру»8.

Следовательно, взаимоотношения и особенно случаи взаимо­зависимости переживаются женщинами и мужчинами по-разному. Для мальчиков и мужчин обособление и индивидуализация не­обходимым образом связаны с формированием половой идентич­ности, поскольку отделение от матери является существенным для развития маскулинности. Для девочек и женщин проблемы фемининности, как фемининной идентичности, не зависят от дости­жения обособления от матери или прогресса индивидуализации. Поскольку маскулинность определяется через обособление, в то время как фемининность определяется через единение, мужской половой идентичности угрожает близость, а женской — обособ­ление. Таким образом, у мужчин обычно возникают трудности во взаимоотношениях, а у женщин — в индивидуализации. Качество включенности в социальное взаимодействие и личные отношения, которые характеризуют жизнь женщин в противоположность жиз­ни мужчин, становятся, однако, не просто описательным отличием, а также и препятствием к развитию, поскольку вехи детского и юношеского развития в психологической литературе характери­зуются признаками возрастающего отделения. Неспособность женщин к обособлению, по определению, становится неспособ­ностью к развитию.

Влияние половых различий на формирование личности в ран­нем детстве, которые описывает Ходороу, в младшем школьном возрасте выявляется на основе изучения детских игр. Игры детей рассматриваются Джорджем Гербертом Мидом и Жаном Пиаже как испытание, в ходе которого формируется социальное развитие в школьные годы9. В играх дети учатся соблюдать правила, они узнают, как эти правила создаются и изменяются.

Жанет Левер10, изучая группу одногодок — учащихся началь­ной школы и игру как важный элемент процесса социализации в этот период, стремилась выяснить, проявляются ли половые различия в играх детей. Наблюдая за учениками пятого класса в возрасте 10 и 11 лет (выборка составляла 180 человек) из белых семей среднего достатка, она пыталась определить организацию и структуру их игровой активности. Она видела, как играют дети во время перемен, в спортивном зале, и к тому же вела дневники их рассказов о проведении внешкольного времени. На основе этого исследования Левер так описывает половые различия детей: маль­чики чаще, чем девочки, играют на улице, чаще играют в больших, смешанных по возрасту группах, чаще играют в соревнователь­ные игры, их игры длятся дольше, чем игры девочек. Последнее в некотором смысле является самым интересным открытием. Ока­залось, что игры мальчиков длятся дольше не только из-за того, что они требуют более высокого уровня умения и с меньшей веро­ятностью становятся скучными, но также из-за того, что в случае возникновения в ходе игры споров мальчики способны разрешить их с большей эффективностью, чем девочки. Ж. Левер отмечает, что «в ходе этого исследования казалось, что мальчики все время ссорились, но ни разу игра не была прекращена из-за ссоры, и ни одна игра не была прервана более чем на семь минут11. Оказалось, что мальчикам нравятся споры о законах и правилах игры не меньше, чем сама игра, и даже второстепенные или обладаю­щие меньшим умением игроки в равной степени принимали учас­тие в этих периодически повторяющихся перепалках. Напро­тив, вспышка споров среди девочек обычно вела к прекраще­нию игры.

Таким образом, Левер расширяет и подкрепляет выводы Пи­аже, основанные на изучении детской игры: у мальчиков более глубокий интерес вызывает разработка правил (legal elaboration of rules) и совершенствование справедливых процедур разреше­ния конфликтов — интерес, который, по наблюдениям Пиаже, не захватывал девочек. Девочкам свойственно более «прагматичес­кое» отношение к правилам. Для них «правило считается настоль­ко хорошим, настолько долго действующим, насколько оно удовлетворяет играющих»12. Девочки более терпимы в своем от­ношении к правилам, более склонны делать исключения и легче мирятся с нововведениями. В результате чувство незыблемо­сти закона, которое Пиаже считает сущностным для мораль­ного развития, «намного меньше развито в девочках, чем в маль­чиках»13.

Предубежденность, которая приводит Пиаже к отождествле­нию маскулинного развития с детским развитием вообще, накла­дывает отпечаток и на работу Левер. Исходная посылка, предо­пределяющая анализ выводов, состоит в том, что мужская модель лучше, поскольку она удовлетворяет требованиям современного корпоративного успеха. И напротив, чуткость и внимание к чув­ствам других — то, что развивают в своей игре девочки,— име­ют небольшую рыночную ценность и могут даже препятствовать профессиональному успеху. Левер, описав реальности взрослой жизни, подразумевает, что, если девочка не хочет оставаться зависимой от мужчины, она должна научиться играть, как мальчик.

К утверждению Пиаже о том, что дети учатся соблюдать пра­вила в играх по правилам, а это необходимо для морального раз­вития, Лоуренс Кольберг14 добавляет, что такие уроки эффектив­нее всего усваиваются благодаря возможностям овладения теми ролями, которые принимаются при разрешении споров. При этом оказывается, что моральных уроков в играх девочек меньше, чем в играх мальчиков. Традиционные игры девочек — прыжки че­рез скакалку, «классики» — это игры, где играют по очереди, соревновательность в них не главное, поскольку победа одного не обязательно означает поражение другого. Вследствие этого менее вероятно возникновение споров, требующих разбирательства. В самом деле, большинство девочек, которых опросила Левер, утверждали, что, когда вспыхивала ссора, они прекращали игру. Девочки предпочитали продолжать взаимоотношения вне игры, нежели разрабатывать ее правила во избежание споров. Левер делает вывод, что в играх мальчики учатся независимости, органи­зационным навыкам, необходимым для координации деятельности больших различающихся групп людей. Участвуя в контролиру­емых, социально одобряемых соревновательных ситуациях, они учатся соперничать сравнительно открытым способом: играть со своими врагами и состязаться со своими друзьями — все в соот­ветствии с правилами игры. В противоположность этому, игры девочек обычно зарождаются в маленьких, более близких груп­пах, часто это игры двух лучших подруг и в уединенном месте. Такая игра копирует социальную модель первичных человеческих отношений, и в этом она представляется более корпоративной. Таким образом, она в меньшей мере ориентирована, по выраже­нию Мида, на усвоение роли «обобщенного другого» («the genera­lized other»), на абстракцию человеческих отношений. Но она способствует развитию эмпатии, чуткости, необходимых для принятия роли «конкретного другого» («the particular other»), и в большей степени направлена на знание другого как отличного от себя.

Выявленные половые различия в формировании личности в раннем детстве, которые Ходороу выводит из анализа отношения матери и ребенка, таким образом, дополняются результатами наблюдения половых различий в игровой активности детей млад­шего школьного возраста, полученными Левер. Вместе с тем эти выводы свидетельствуют, что мальчики и девочки достигают по­ловой зрелости, обладая различной внутриличностной ориента­цией и различным социальным опытом. Однако поскольку юность считается периодом главным образом обособления, или «второго процесса индивидуализации»15, женское развитие оказывается сильно отклоняющимся от нормы, а поэтому и самым проблема­тичным в это время.

«Половое созревание,— говорит Фрейд,— которое приводит к огромному всплеску либидо у мальчиков, у девочек характери­зуется новой волной вытеснения», необходимого для превращения «маскулинной сексуальности» маленькой девочки в особую фемининную сексуальность ее зрелости16. Фрейд основывает это прев­ращение на признании девочкой «факта ее кастрации» и принятии его17. Девочку, объясняет Фрейд, половая зрелость приводит к но­вому осознанию нанесения «раны ее нарциссизму» и к развитию чувства неполноценности, глубоко ранящему ее»18. (...)

Трудности в понимании женской юности, с которыми сталки­ваются специалисты по психологии развития, хорошо видны в схеме Эриксона19, в которую включены восемь ступеней психологи­ческого развития, пятая из них — юность. На этой ступени задача состоит в формировании отчетливого чувства самости, в подтвер­ждении идентичности, что сможет сохранить нить последователь­ности процесса половой зрелости, в открытии возможностей про­явления способности любви и деятельности, присущей взрослым. Подготовка к успешному разрешению юношеского кризиса иден­тичности обрисовывается Эриксоном в описании кризисов, харак­теризующих четыре предшествующие ступени. Несмотря на то что начальный кризис в детстве — «доверие против недоверчи­вости» — сосредоточивает внимание на переживании взаимосвязи, задача тем не менее ясно ставится как задача индивидуализа­ции. Вторая ступень в схеме Эриксона характеризует кризис, опре­деляемый как «автономия против стыда и сомнения», который вызывает чувство обособленности и соответствует проявлению активности у начавшего ходить ребенка. Отсюда развитие продол­жается через кризис, который можно обозначить как «инициатив­ность против вины», успешное разрешение которого открывает путь дальнейшему движению по направлению к автономии. Далее, приходя к неизбежному разочарованию в магических желаниях эдипова периода, дети делают вывод, что для состязания со своими родителями они должны сначала объединиться с ними и научиться делать то, что те делают так хорошо. Таким образом, в школьные годы развитие включает кризис «усердие против неполноценнос­ти», что является подтверждением важности соревновательности для развития самоуважения ребенка. Это время, когда дети стре­мятся освоить технику своей культуры и совершенствовать ее, чтобы признать себя и быть признанными другими в качестве способных стать взрослыми. Вслед за этим приходит юность — торжество автономного, инициативного, умелого субъекта — как результат формирования идентичности, основанной на идеологии, которая может поддержать и оправдать обязательства взрослого человека. Но о ком говорит Эриксон?

Опять же, оказывается, о мальчике. Для девочки, говорит Эриксон20, последовательность немного иная. Ее идентичность является неопределенной, поскольку она готовится привлечь вни­мание мужчины, под чьим именем она будет известна, чьим поло­жением она будет определяться, человека, который избавит ее от пустоты и одиночества заполнением «внутреннего мира». В то время как для мужчины идентичность предшествует близости и репродуктивности в оптимальном цикле человеческого обособ­ления и соединения, для женщин эти задачи оказываются слит­ными. Близость развивается с идентичностью, поскольку женщи­на познает себя, как ее познают другие — через отношения с дру­гими.

Однако, несмотря на описание Эриксоном половых различий, его схема стадий жизненного цикла остается неизменной: иден­тичность по-прежнему предшествует близости, поскольку мужской опыт продолжает определять его концепцию жизненного цикла. Но в этом маскулинном жизненном цикле существует слабая под­готовка для близости на первой ступени зрелости. Только первич­ная ступень — доверие против недоверчивости — предполагает тип взаимности, который Эриксон понимает под близостью и репродуктивностью, а Фрейд — под половым влечением. Все остальное — обособленность, и в результате этого — развитие начина­ют отождествлять с обособлением, а единение оказывается пре­пятствием к развитию, как это постоянно случается в оценке жен­щин.

Описание Эриксоном мужской идентичности как формирования отношения к миру и женской идентичности как пробуждения в близости с другим человеком едва ли ново. В сказках, на которые ссылается Бруно Беттелхейм21, говорится об аналогичных процес­сах. Динамика мужской юности иллюстрируется на примере конф­ликтов между отцом и сыном в сказке «Три языка». Сыну, которого отец считает безнадежно глупым, дается последняя возможность получить образование. Его посылают учиться у мастера. После возвращения выясняется, что он знает только, «о чем лают со­баки». После двух попыток такого же рода надежда покидает отца, и в раздражении он приказывает слугам увести ребенка в лес и убить его. Но слуги, вечные спасители брошенных детей, жалеют мальчика и решают просто оставить его в лесу. Странствия при­водят мальчика на землю, осажденную злыми собаками, лай ко­торых не дает никому покоя и которые периодически пожирают одного из жителей. И теперь, оказывается, наш герой научился как раз тому, что было необходимо: он мог говорить с собаками и успокоить их, таким образом восстановив мир на этой земле. И поскольку другие знания служили ему также хорошо, он вышел победителем из его юношеской конфронтации с отцом, став вели­каном, согласно концепции жизненного цикла.

В противоположность этому, динамика фемининной юности обрисовывается в совершенно других историях. В мире сказок начало созревания девочки сопровождается периодом глубокой пассивности, когда кажется, что ничего не может случиться. И все же в длительном сне Белоснежки и Спящей красавицы Беттелхейм видит ту внутреннюю сосредоточенность, которую считает не­обходимой частью живости приключения. Поскольку в юности героини пробуждаются ото сна не для того, чтобы завоевать мир, а чтобы выйти замуж за принцев, их идентичность внутренне и внутриличностно определена. Для женщин, согласно Беттелхейму и Эриксону, идентичность и близость замысловатым образом свя­заны. (...)

Эти замечания о половых различиях подтверждают выводы, сделанные Дэвидом Макклелландом22: «Половая роль является одной из самых важных детерминант человеческого поведения; психологи в своих теориях обосновали наличие половых различий с момента эмпирического наблюдения». Но поскольку трудно говорить «иной», не говоря «лучший» или «худший», поскольку специалисты стремятся построить единый масштаб измерения, который, как правило, возводится в эталон на основе интерпре­тации данных исследования, проводимого мужчинами, и получен­ных преимущественно или исключительно на основе изучения мужчин, психологи «склонны рассматривать поведение мужчины , в качестве «нормы», а женское поведение в качестве чего-то вроде отклонения от этой нормы»23. Таким образом, когда женщины не соответствуют стандартам психологических ожиданий, обычно делается вывод, что с женщинами что-то не в порядке.

Матина Хорнер24 считала отклонением от нормы проявляемую женщинами боязнь достижения успеха в соревновании. (...)

На основании исследования мужчин Макклелланд подразде­ляет мотивацию успеха на ее логические компоненты: мотив до­стижения успеха («надежда на успех») и мотив избежания пора­жения («боязнь поражения»). На основе исследования женщин Хорнер определяет третий компонент — невероятную мотивацию избежания успеха («боязнь успеха»). (...) Она заключает, что эта боязнь «существует, поскольку для большинства женщин предчувствие успеха в соревновании, достижение победы, осо­бенно над мужчинами, порождает переживание возможности по­явления определенных негативных последствий, например угрозы социального отторжения и потери женственности»25.