Часть 2

Сверхъ­естественное в первобытном мышлении

Введение

Аффективная категория сверхъестественного

Наше общее исследование по необходимости отвлекается от раз­личий, которые в тех или иных деталях наблюдаются между перво­бытными обществами, даже если они живут в близком соседстве друг с другом и связаны между собой тесным родством. В любом ограни­ченном районе, например на маленьком острове, верования, обычаи и обряды более или менее различны для различных племен, так же как диалекты. Если взять отдельную группу, то, как бы она ни была малочисленна, некоторые лица в ней часто разнятся темпераментом и характером. Время от времени встречаются, как и у нас, натуры, более других склонные к критике, менее других послушные обще­ственному мнению, не очень почтительные к традициям, доходящие даже в некоторых случаях до скептицизма и неверия¹.

Это факт неоспоримый. Однако он без труда уживается с другим, не менее твердо установленным фактом: существованием общеприня­тых обычаев и верований. И те и другие с одинаковым правом могут вполне законно служить объектом научного исследования. Отнюдь не игнорируя почти бесконечного разнообразия представлений и обыча­ев, относящихся к невидимым силам, мы попытаемся отыскать их об­щие черты и показать, как последние вытекают из структуры и навыков, свойственных первобытному мышлению. Если это нам уда­стся, мы добьемся двойного результата. Мы осветим если не во всех деталях, то по крайней мере в основных чертах многие представле­ния, а вместе с тем наш анализ первобытного мышления получит но­вое подтверждение.

1. Во власти невидимых сил

Мы никогда не должны забывать следующее соображение: в той области, которую мы здесь исследуем, как и во многих других, первобытное мышление ориентируется совершенно в ином направ­лении, чем наше. С известной точки зрения первобытные люди — метафизики. Они даже являются таковыми с большими непринуж­денностью и постоянством, чем многие люди нашего общества. Од­нако это отнюдь не означает, что они — метафизики в том же смысле, что и мы.

¹У самых примитивных эскимосов мы встречаем таких скептиков по природе, ко­торые совершенно игнорируют веру без критики.

375

Сталкиваясь с различными физическими силами, которые на нас действуют и от которых чувствуем зависимость, мы всегда прежде всего полагаемся на возможно более широкое и точное знание зако­нов природы. «Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы мочь» — мы все руководствуемся этой формулой, вовсе о ней не думая, на­столько приученные нашим воспитанием доверять науке и уверенно использовать те выгоды, которые доставляет ее практическое приме­нение.

Совершенно иной характер имеют привычки, а следовательно, и направленность мышления у первобытных людей. Ничто не наводит их на мысль о выгоде, которую могла бы им принести попытка узнать законы естественных явлений, у них отсутствует даже само представ­ление об этих законах. Что прежде всего захватывает их внимание и почти полностью занимает его с того момента, когда оно было чем-нибудь пробуждено, что целиком заполняет и удерживает его — это присутствие и более или менее определенное влияние невидимых сил, действие которых они чувствуют на себе и вокруг себя.

Для самоохранения и защиты в их распоряжении есть традиции, унаследованные от предков. Их вера в эти традиции кажется непоко­лебимой. Они дальше и не заглядывают, не столько из-за умственной лености, сколько из-за религиозного благоговения и боязни худшего. В таких делах, больше чем в какой бы то ни было другой области, всякое новшество могло бы, на их взгляд, оказаться опасным. Они не смеют решиться на него. Им и в голову не приходит, что более пол­ное и точное знание условий, в которых совершается действие неви­димых сил, обогатило бы их действенными методами самозащиты.

Отсюда та неопределенность в большинстве представлений, кото­рая при первом знакомстве приводит нас в замешательство. Очень часто сознание первобытного человека прямо-таки одержимо этими представлениями. В течение дня они лишь на самое короткое время могут покинуть его сознание, для того чтобы вскоре вернуться и сно­ва овладеть им целиком. Ночью они иногда буквально терроризируют его. Первобытный человек боится выйти из своей хижины после того, как стемнеет. Каждый раз, когда он собирается что-либо предпри­нять, например путешествие, охоту, военный поход, посадку расте­ний, женитьбу и т. д., мысль его в первую очередь направляется к силам, влияниям, от которых зависят успех и неудача его предприя­тия. Но когда мы пытаемся установить, насколько точно он представ­ляет себе эти силы, какими чертами и атрибутами он их в своем воображении наделяет, это нам обычно не удается. Представления, в том их виде по крайней мере, в каком мы их улавливаем, остаются смутными и текучими. Первобытный человек как будто и не испы-

376

тывает потребности выработать более четко очерченные представле­ния.

Нам уже приходилось в «Первобытной душе» делать подобное за­мечание по поводу представлений о покойниках. Первобытный чело­век может бояться последних или надеяться на какое-нибудь благодеяние с их стороны. Сообщения о верованиях, обрядах, цере­мониях, жертвоприношениях, молениях и т. д., связанных с культом мертвых, изобилуют точными и многочисленными подробностями. Но что касается самих покойников, их существования вне сношений с живыми, то сведения об этом скудны, сбивчивы и часто противоре­чивы. Представления остаются смутными, лишенными четких конту­ров. Первобытный человек, по всей вероятности, не так уж живо этим интересуется.

Среди невидимых сил по вполне понятным причинам наиболее оп­ределенными чертами обладают в воображении первобытного челове­ка покойники. Облик остальных невидимых сил остается, за редким исключением, еще более расплывчатым. Не один наблюдатель отме­чал это обстоятельство. «Всякий, — говорит Шадэ, — кто жил неко­торое время среди даяков в западной части Борнео и пытался дать себе отчет относительно их религиозных чувств, получает впечатле­ние, что даяк живет в непрерывном страхе перед тем, что мы должны назвать судьбой. Чаще всего он не думает об определенных, добрых или злых, влияниях. По крайней мере он этого не высказывает. Он ограничивается разговором о дурных влияниях вообще, не указывая их источника. Он считает себя постоянно подверженным губительным влияниям. Большинство его обрядов — усилия, направленные к ней­трализации этих влияний».

Превосходный этнолог Д. Хэттон, автор замечательных работ о племенах нага в северо-восточной Индии, со своей стороны сообщает: «Опасность, которой следует избежать при описании каких-нибудь представлений ангами, касающихся сверхъестественного, заключается прежде всего в попытках уточнить то, что смутно, придать форму то­му, что лишено всяких очертаний, определить то, что не является определенным». И в другом месте: «Туземец ангами имеет очень чет­кое представление о действиях, из которых должно состоять его слу­жение богам. Он знает, что всякий, кто не будет служить именно таким образом, должен умереть, если не физически, то по крайней мере социально. Так обстоит здесь дело, несмотря на то что подавля­ющая часть культа не обращается ни к какому отдельному богу, ни к каким определенным личным существам, а направлена просто к сверхъестественным силам, способным повлиять на судьбу или на по­вседневную жизнь человека. Однако если ангами и не умеет группи­ровать и размещать по категориям, подобно цивилизованному

377

человеку, свои представления о сверхъестественных существах, то он тем не менее способен проводить различие между душами покойни­ков (а может быть, и живых), с одной стороны, и божествами, терхом, имеющими более или менее определенную природу, с другой. Эта группа включает невидимые силы разного значения, начиная с божеств, имеющих определенные функции и собственные имена, и кончая неопределенными духами джунглей, камней и ручьев».