Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Prakticheskie_zanyatia_1-12.doc
Скачиваний:
65
Добавлен:
01.05.2015
Размер:
371.71 Кб
Скачать

Практическое занятие № 9 своеобразие конфликта в поздних рассказах в.М.Шукшина

1. Проблематика и художественное своеобразие рассказов В. Шукшина. Проблема народа как центральная тема шукшинского творчества. Дискуссия вокруг творчества писателя:

а) На каких сторонах быта и духовного мира героев сосредоточено внимание автора?

б). Обратите внимание на поиски смысла жизни шукшинскими героями, на то, как решает писатель проблему жизни и смерти.

3. Шукшинское решение «проклятых» русских вопросов «кто виноват?» и «что делать?».

а) каким образом развивается основной конфликт в рассказах Шукшина?

б) как сами герои осмысливают противоречие своего бытия?

в) в чем своеобразие выражения авторской позиции в осмыслении драматизма жизни своих героев?

4. Способы художественной реализации конфликта в рассказах Шукшина.

Шукшин В. Залетный; Как зайка летал на воздушных шариках; Жена мужа в Париж провожала; Боря; Сураз; Ночью в бойлерной, Микроскоп; Миль пардон, мадам; Алеша Бесконвойный.

КОНСПЕКТ работы А.И. Куляпина «В.М. ШУКШИН ОБ ИСКУССТВЕ УМИРАТЬ» // Вестник ИГПИ им. П.П. Ершова № 1 (3) 2012

ЛИТЕРАТУРА

1. Белая Г. Антимиры Василия Шукшина // Литературное обозрение, 1977, № 5.

2. Горн В. Характеры Василия Шукшина. Барнаул, 1981.

3. Апухтина В. Проза Шукшина. М., 1981.

4. Панкин Б. Василий Шукшин и его «чудики» // Панкин Б. Строгая литература. М., 1982.

5. Коробов В. Василий Шукшин. М., 1984.

6. Черносвитов Е. Пройти по краю: Василий Шукшин: Мысли о жизни, смерти, бессмертии. М., 1989.

7. Козлова С.М. Поэтика рассказов В.М. Шукшина. Барнаул, 1992.

8. Творчество В.М. Шукшина в современном мире. Барнаул, 1999.

9. Коробов В.И. Василий Шукшин: Вещее слово. М., 1999.

10. Сигов В. Русская идея В.М. Шукшина. М., 1999.

31

Вестник ИГПИ им. П.П. Ершова № 1 (3) 2012 КУЛЬТУРОЛОГИЯ ИФИЛОСОФИЯ

Александр Иванович Куляпин,

В.М. ШУКШИН ОБ ИСКУССТВЕ УМИРАТЬ

Шукшин любит испытывать своих героев на прочность в экстремальных, пограничных ситуациях, перед лицом смерти. Этапы его идейно-философской эволюции просматриваются в тех заметно отличающихся друг от друга образцах искусства умирать, которые писатель предлагает в разные периоды творчества.

В рамках традиционной культуры, где доминирует «идея естественной и привычной близости со смертью» [1, с. 135], умирать не страшно. Человек обретает покой, безмятежно принимая неизбежное. «Образ покоя воплощает в себе самое древнее, самое народное и самое неизменное представление о мире мертвых. Это представление не исчезло и сегодня»,– пишет Ф. Арьес. Для характеристики «архаической» «прирученной» смерти он использует формулу «покорность перед неизбежным». Интересно, что, наряду с другими примерами, французский историк приводит цитату из «Ракового корпуса» А. Солженицына: «Сейчас, ходя по палате, он вспоминал, как умирали те старые в их местности на Каме, – хоть русские, хоть татары, хоть вотяки. Не пыжились они, не отбивались, не хвастали, что не умрут,– все они принимали смерть спокойно. Не только не оттягивали расчет, а готовились потихоньку и загодя, назначали, кому кобыла, кому жеребенок, кому зипун, кому сапоги. И отходили облегченно, будто просто перебирались в другую избу» [1, с. 47, 55, 58-59].

Этот народный взгляд на смерть воплощает героиня романа «Любавины» Степанида, умирающая тихо, ночью [6, с. 28]. Во время бурана, осознавая неотвратимость конца, она, в отличие от мужа, не испытывает страха: «А ты не пужайся. Зато – вместе» [6, с. 27]; готова принять судьбу без жалоб: «Только ты не жалуйся – это нехорошо» [6, с. 27]; а непосредственно перед смертью приходит к просветлению и умиротворению: «Лежала Степанида на больничной койке – вся какая-то ясная, чистая, светлая... Смотрела на людей ласково и благодарно <...>» [6, с. 28].

В шукшинских рассказах середины 1960-х годов акцент переносится на деградацию традиционного обряда умирания. Образцом для подражания становится публично одинокая смерть академика Павлова, диктующего студентам, «как он помирает» [7. с. 196]. Старика Наума Евстигнеича из рассказа «Космос, нервная система и шмат сала» (1966) смущает отсутствие родных у смертного одра академика:

«– А у его чо же, родных-то никого, што ли, не было? – спросил вдруг старик.

– У кого? – не понял Юрка.

– У того академика-то. Одни студенты стояли?» [7, с. 198].

Однако и сам он обречен «диктовать» свои «предсмертные» ощущения («Как черти копытьями толкут, в господа мать. Кончаюсь...» [7, с. 189]) квартиранту Юрке, а не сыновьям и дочери, уехавшим в город.

Еще очевиднее разрушение ритуала в рассказе «Как помирал старик» (1967), герой которого безуспешно пытается следовать традиционной модели: «Старик долго молчал, строго смотрел в потолок. Емутрудно было говорить. Но ему хотелось поговорить хорошо, обстоятельно. <...>

Старик устал и долго опять лежал и смотрел в потолок. Выражение его лица было торжественным и строгим. <...>

– Бог простит, – сказал старик часто слышанную фразу» [7, с. 306, 307].

Свои наставления и поучения старик Степан вынужден адресовать не детям, а старухе, которая хоть и подыгрывает умирающему («она тоже настроилась говорить серьезно и без слез») [7. с. 307]), но все же вносит в предсмертный диалог элемент дисгармонии: «Старик закрыл глаза и медленно, тихо дышал. Он, правда, походил на мертвеца: какая-то отрешенность, нездешний какой-то покой были на лице его.

– Степан! – позвала старуха.

– Мм?

– Ты не лежи так...

– Как не лежи, дура? Один помирает, а она – не лежи так. Как мне лежать-то? На карачках?» [7, с. 307].

В итоге смерть крестьянина через реминисцентную отсылку вновь уподобляется смерти академика Павлова. «Космос, нервная система и шмат сала»: «Вот, говорит, сейчас, у меня холодеют ноги – записывайте» [7, с. 196].

«Как помирал старик»: «– Счас – оклемался. Ноги вон стынут...» [7, с. 307].

В отличие от ранних рассказов в «Залетном» (1970) Шукшин рисует смерть человека культурного слоя (бывшего художника), городского, далекого от народного миросозерцания, «залетного», чужого в деревне, глубоко одинокого и не имеющего корней.

Два полюса восприятия смерти в творчестве Шукшина можно обозначить как «толстовский» (с его тягой к традиционному крестьянскому ритуалу умирания) и «экзистенциалистский» (включающий идею абсурда, тему бунта, мотив враждебной человеку природы). О близости решения темы смерти у Шукшина и Толстого писали многие, но при этом полемические элементы шукшинских текстов обычно игнорируются.

Рассказ «Залетный», как и другие произведения, в центре которых шукшинский образ смерти, привычно проецируются на творчество Толстого. «И самый главный, высокий смысл рассказа, по нашему мнению, очень близок толстовскому взгляду на смерть Ивана Ильича», – пишет о «Залетном» В.Ф. Горн [2, с. 104].

Действительно, в этом рассказе содержится даже более явная, чем в других шукшинских произведениях, отсылка к Толстому. Умирающий Саня Неверов буквально вторит толстовскому Ивану Ильичу: «– Не хочу, Филипп! – ясно сказал Саня. – Все знаю... Не хочу! Не хочу!» [8, с. 138]. Ср.: «– У! Уу! У! – кричал он на разные интонации. Он начал кричать: “Не хочу!”– и так продолжал кричать на букву “у”» [5, с. 177]. Но если финал повести Толстого – это победа над страхом смерти, и даже над самой смертью: «Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет» [5, с. 179], то рассказ Шукшина заканчивается совсем иначе. Саня Неверов завершает свою жизнь бунтом:

«– Дура, – еще раз совсем тихо сказал Саня. И опять замолчал. Федя с час примерно сидел на стуле не шевелясь, ждал, когда Саня что-нибудь попросит. Или заговорит. Саня больше не заговорил. Он помер» [8, с. 139].

Перед своей предсмертной репликой герой Шукшина просит повернуть его «лицом к стенке» [8, с. 139]. Жест этот, безусловно, знаковый. Саня Неверов «отворачивается» от мира, еще раз как бы копируя Ивана Ильича: «Он (Иван Ильич.– А. К.) необычайно для своей слабости быстро повернулся ничком и закричал:– Уйдите, уйдите, оставьте меня!» [5, с. 177]. Разница заключается в том, что для шукшинского героя указанный жест последний в жизни, а Иван Ильич Толстого еще успевает прийти к новому восприятию смерти.

Все предыдущие философствования Сани Неверова позволяют сблизить его позицию с французским экзистенциализмом, но никак не с Толстым: «– Я объяснил бы, я теперь знаю: человек – это… нечаянная, прекрасная, мучительная попытка Природы осознать самое себя. Бесплодная, уверяю вас, потому что в природе со мной живет геморрой. Смерть!.. и она– неизбежна, и мы ни-ког-да этого не поймем... Природа никогда себя не поймет… Она взбесилась и мстит за себя в лице человека. Как злая... мм... <...> Любовь? Да,– бормотал Саня,– но она только запутывает и все усложняет. Она делает попытку мучительной – и только. Да здравствует смерть! Если мы не в состоянии постичь ее, то зато смерть позволяет понять нам, что жизнь – прекрасна. И это совсем не грустно, нет... Может быть, бессмысленно – да. Да, это бессмысленно...» [8, с. 137].

Поэтому и смерть героя Шукшина вписывается в контекст не произведения Толстого, а трагической философии середины ХХ века. Впрочем, и в отношении экзистенциализма автор «Залетного» сохраняет критическую дистанцию. Финальный образ рассказа – посаженная у изголовья могилы Сани Неверова березка, которая «точно силилась что-то сказать» [8, с. 139], – безусловно, противостоит пафосу тотальной смыслоутраты, характерному для экзистенциализма.

Экзистенциалистское восприятие смерти в произведениях последних лет жизни Шукшина уступает место постмодернистскому. Рассказ «Жил человек...» (1974), вошедший в последнюю прижизненную публикацию писателя, возвращает нас к формуле: «Похоже, умирать-то– не страшно» [8, с. 586]. Не страшно, потому что смерть в рамках постмодерна превращается в такой же симулякр, как и все остальное. Шукшин неоднократно во всех деталях, крупным планом, описывал агонию своих героев («Любавины», «Дождь на заре», «Думы» и др.). В рассказе «Жил человек...» смерть спрятана, ее наблюдают на экране монитора. Умирание уравнивается с выключением телевизора: «Прыгала-прыгала эта точечка и остановилась. Люди вошли в палату, где лежал... теперь уж труп, телевизор выключили. Человека не стало» [8, с. 586] (курсив наш. – А. К.). «Синеглазый» уходит из рассказа, не успев завершить анекдот, т.е. «конец конца», провозглашенный Шукшиным, распространяется и на сферу производства текстов.

Литература

1. Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти [Текст] / Ф. Арьес. – М., 1992.

2. Горн, В.Ф. Характеры ВасилияШукшина [Текст] / В.Ф. Горн. – Барнаул, 1981.

3. Олеша, Ю. Смерть Занда [Текст] / Ю. Олеша // Театр. – 1993. – № 1.

4. Смирнов, И.П. Бытие и творчество [Текст] / И.П. Смирнов.– СПб., 1996.

5. Толстой, Л.Н. Собр. соч. [Текст] : в 12 т. / Л.Н. Толстой. – М., 1973. – Т. 10

6. Шукшин, В.М. Любавины: Роман. Сельские жители: Ранние рассказы [Текст] / В.М. Шукшин. – Барнаул, 1987.

7. Шукшин, В.М. Любавины: Роман. Книга вторая. Рассказы. [Текст] / В.М. Шукшин. – Барнаул, 1988.

8. Шукшин, В.М. Рассказы [Текст] / В.М. Шукшин. – Барнаул, 1989.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]