Тема 8. Профессиональный портрет учителя истории

1. Про­чи­тай­те фраг­мен­ты ху­до­же­ст­вен­ных про­из­ве­де­ний, по­свя­щен­ных школь­ным учи­те­лям ис­то­рии. Ка­кие чер­ты ха­рак­те­ра, ка­че­ст­ва лич­но­сти, про­фес­си­о­наль­ные уме­ния от­ме­ча­ли пи­са­те­ли в пе­да­го­гах-ис­то­ри­ках Рос­сии?

Н.В.Го­голь. Ре­ви­зор (1836)

Го­род­ни­чий: ...А вот вам, Лу­ка Лу­кич, так, как смот­ри­те­лю учеб­ных за­ве­де­ний, нуж­но по­за­бо­тить­ся осо­бен­но на­счет учи­те­лей. Они лю­ди, ко­неч­но, уче­ные и вос­пи­ты­ва­лись в раз­ных кол­ле­ги­ях, но име­ют очень стран­ные по­ступ­ки, на­ту­раль­но не­раз­луч­ные с уче­ным зва­ни­ем...

То же я дол­жен вам за­ме­тить и об учи­те­ле по ис­то­ри­че­ской ча­с­ти. Он уче­ная го­ло­ва — это вид­но, и све­де­ний на­хва­тал тьму, но толь­ко объ­яс­ня­ет с та­ким жа­ром, что не по­мнит се­бя. Я раз слу­шал его: ну, по­ка­мест го­во­рил об ас­си­ри­я­нах и ва­ви­ло­ня­нах — еще ни­че­го, а как до­брал­ся до Алек­сан­д­ра Ма­ке­дон­ско­го, то я не мо­гу вам ска­зать, что с ним сде­ла­лось.

Я ду­мал, что по­жар, ей-бо­гу! Сбе­жал с ка­фед­ры и что си­лы есть хвать сту­лом об пол. Оно ко­неч­но, Алек­сандр Ма­ке­дон­ский ге­рой, но за­чем же стулья ло­мать? От это­го убы­ток казне.

Лу­ка Лу­кич: Да, он го­ряч! Я ему это не­сколь­ко раз уже за­ме­чал... Го­во­рит: «Как хо­ти­те, для на­у­ки я жиз­ни не по­ща­жу!..

Н.Г.Га­рин-Ми­хай­лов­ский. Гим­на­зи­сты (1895)

Сре­ди не­мно­гих за­слу­жи­ва­ю­щих вни­ма­ние учи­те­лей гим­на­зии был учи­тель ис­то­рии Ле­о­нид Ни­ко­ла­е­вич Шат­ров.

Он дав­но за­во­е­вал се­бе по­пу­ляр­ность меж­ду уче­ни­ка­ми и своей мо­ло­до­стью, и мяг­ки­ми при­ема­ми, и тем оду­хот­во­рен­ным, что так тя­нет к се­бе мо­ло­дые, не­тро­ну­тые сер­д­ца. Ле­о­нид Ни­ко­ла­е­вич по­сте­пен­но при­влек к се­бе всех, так что в стар­ших клас­сах уче­ни­ки от­но­си­лись к не­му с ува­же­ни­ем и с лю­бо­вью.

Ле­о­нид Ни­ко­ла­е­вич очень лю­бил свой пред­мет. Лю­бя, он за­став­лял и со­при­ка­сав­ших­ся с ним лю­бить то, что лю­бил сам.

В тот урок, ког­да он, сде­лав пе­ре­клич­ку, скром­но под­ымал­ся и, за­кла­ды­вая прядь во­лос за ухо, го­во­рил, спу­ска­ясь со сво­е­го воз­вы­ше­ния: «Я се­год­ня бу­ду рас­ска­зы­вать», — класс пре­вра­щал­ся в слух и го­тов был слу­шать его все пять уро­ков под­ряд. И не толь­ко слу­ша­ли, но и ак­ку­рат­но за­пи­сы­ва­ли все его вы­во­ды и обоб­ще­ния.

Ма­не­ра го­во­рить у Ле­о­ни­да Ни­ко­ла­е­ви­ча бы­ла ка­кая-то осо­бен­ная, за­хва­ты­ва­ю­щая. То, рас­ха­жи­вая по клас­су, ув­ле­чен­ный, он группировал фак­ты, для боль­шей на­гляд­но­сти точ­но хва­тая ру­кой их в ку­лак своей дру­гой ру­кой, то пе­ре­хо­дил к вы­во­дам и точ­но вы­ни­мал их из за­жа­то­го ку­ла­ка вза­мен тех фак­тов, ко­то­рые по­ло­жил ту­да. И всег­да по­лу­чал­ся яс­ный и ло­гич­ный вы­вод, стро­го обос­но­ван­ный.

В рам­ках на­уч­ной по­ста­нов­ки воп­ро­са, бо­лее ши­ро­кой, чем про­грам­ма гим­на­зи­че­ско­го кур­са, уче­ни­ки чув­ст­во­ва­ли се­бя и удов­лет­во­рен­ны­ми, и поль­щен­ны­ми. Ле­о­нид Ни­ко­ла­е­вич поль­зо­вал­ся этим и ор­га­ни­зо­вал доб­ро­воль­ную ра­бо­ту. Он пред­ла­гал те­мы, и же­ла­ю­щие бра­лись, ру­ко­вод­ст­ву­ясь ука­зан­ны­ми им ис­точ­ни­ка­ми и сво­и­ми, ес­ли бо­я­лись од­но­сто­рон­не­го ос­ве­ще­ния воп­ро­са.

К.Г.Па­устов­ский. Да­ле­кие го­ды (1946) (ав­то­би­ог­ра­фиче­ская по­весть о гим­на­зи­че­ских го­дах пи­са­те­ля в на­ча­ле века)

Ста­рик Кля­чин от­крыл нам ис­то­рию За­пад­ной Ев­ро­пы. Ху­дой, в рас­стег­ну­том сюр­ту­ке, всег­да не­бри­тый, с боль­шим ка­ды­ком, с при­щу­рен­ны­ми и ни­че­го не ви­дя­щи­ми гла­за­ми, Кля­чин го­во­рил хрип­ло, рез­ко, об­рыв­ка­ми фраз.

Он бро­сал сло­ва, как комья гли­ны. Он ле­пил ими жи­вые ста­туи Дан­то­на, Ба­бе­фа, Ма­ра­та, Бо­на­пар­та, Луи-Фи­лип­па, Гам­бет­ты.

Не­го­до­ва­ние кло­ко­та­ло у не­го в гор­ле, ког­да он го­во­рил о де­вя­том тер­ми­до­ре или о пре­да­тель­ст­ве Тье­ра. Он за­бы­вал­ся до то­го, что за­ку­ри­вал па­пи­ро­су, но, опом­нив­шись, тот­час га­сил ее о бли­жай­шую пар­ту.

Кля­чин был зна­ток фран­цуз­ской ре­во­лю­ции. Су­ще­ст­во­ва­ние это­го учи­те­ля в тог­даш­ней гим­на­зии бы­ло за­гад­кой. Иног­да его речь под­ыма­лась до та­ко­го па­фо­са, буд­то он го­во­рил не в клас­се, а с три­бу­ны Кон­вен­та.

Он был жи­вым анах­ро­низ­мом и вме­сте с тем са­мым передо­вым че­ло­ве­ком из на­ших учи­те­лей. Вре­ме­на­ми ка­за­лось, что это по­след­ний ста­рый мон­тань­яр, чу­дом про­жив­ший 100 лет и очу­тив­ший­ся в Ки­е­ве. Он из­бе­жал гиль­о­ти­ны и смер­ти в бо­ло­тах Гви­а­ны и не по­те­рял ни кап­ли сво­е­го су­ро­во­го эн­ту­зи­аз­ма.

Из­ред­ка Кля­чин ус­та­вал. Тог­да он рас­ска­зы­вал нам о Па­ри­же вре­мен ре­во­лю­ции — о его ули­цах и до­мах, о том, ка­кие го­ре­ли тог­да на пло­ща­дях фо­на­ри, как оде­ва­лись жен­щи­ны, ка­кие пес­ни пел на­род, как вы­гля­де­ли га­зе­ты.

Мно­гим из нас по­сле уро­ков Кля­чи­на хо­те­лось пе­ре­не­стись на сто­ле­тие на­зад, что­бы быть сви­де­те­ля­ми ве­ли­ких со­бы­тий, о ко­то­рых он нам рас­ска­зы­вал.

М.С.Ша­ги­нян. Би­лет по ис­то­рии (1970) (рас­сказ со­вет­ской пи­са­тель­ни­цы о вы­пу­ск­ном эк­за­ме­не по ис­то­рии В.Улья­но­ва в 1887 г.)

Учи­тель ис­то­рии был при­ди­ра и со­ста­вил би­ле­ты за­ко­вы­ри­сто. Мно­гие его воп­ро­сы... ни­как не ре­ша­лись по Ило­вай­ско­му, а нуж­но бы­ло по­мнить, что го­во­рил учи­тель, или ис­кать са­мо­му в сло­ва­рях да по­со­би­ях...

По стран­но­му кап­ри­зу судь­бы, за­ко­вы­ри­стый ис­то­рик со­ста­вил один та­кой би­лет, где, слов­но с умыс­лом, по всей ми­ро­вой ис­то­рии про­хо­дят воп­ро­сы, ка­са­ю­щи­е­ся уз­ло­вых то­чек ре­во­лю­ции и клас­со­вой борь­бы. Пер­вый воп­рос в би­ле­те — об ушед­ших на го­ру рим­ских пле­бе­ях, бо­ров­ших­ся за свои пра­ва с гор­ды­ми рим­ски­ми пат­ри­ци­я­ми. И Карл IV, на­во­див­ший ужас на весь класс, то­же ока­зал­ся в этом би­ле­те...

►Как вы счи­та­е­те, дей­ст­ви­тель­но у В.Уль­я­но­ва был пло­хой учи­тель ис­то­рии? О каких сторонах его педагогической деятельности говорится в рассказе неодобрительно?

►Кому, как вы поняли, принадлежит оценочное суждение «заковыристый историк»: М.С.Шагинян, гимназистам, чиновникам образования?

►Со­от­не­си­те ме­то­ди­ку пре­по­да­ва­ния учителя гимнации, где учился В.Ульянов, с об­ще­ствен­но-по­ли­ти­че­ской си­ту­а­цией в Рос­сии в кон­це 80-х го­дов XIX в.

В.Ф.Тен­д­ря­ков. 60 све­чей (1980) (рас­сказ на­пи­сан от име­ни Ни­ко­лая Сте­па­но­ви­ча Ече­ви­на, учи­те­ля ис­то­рии с сорокалетним ста­жем, от­ме­ча­ю­щего свое 60-ле­тие)

Я пре­по­даю ис­то­рию в 7—10-х клас­сах. Люб­лю ис­то­рию... Ког­да-то к со­бы­ти­ям дав­но ми­нув­ших ве­ков я от­но­сил­ся с мо­ло­дой стра­ст­но­стью. Я лю­той не­на­ви­стью не­на­ви­дел Свя­то­пол­ка Ока­ян­но­го и во­с­тор­жен­но по­чи­тал Свя­тос­ла­ва Иго­ре­ви­ча. Все сто­ле­тия бы­ли пе­ре­пол­не­ны мо­и­ми лич­ны­ми друзь­я­ми и не­дру­га­ми. Де­тское не­рав­но­ду­шие, им ча­с­тень­ко бо­ле­ют да­же про­слав­лен­ные ис­то­ри­ки.

Дав­но уже нет у ме­ня лич­но­го от­но­ше­ния к Свя­то­пол­ку Ока­ян­но­му. Плох он или хо­рош, на­ив­ный воп­рос. Он про­сто часть то­го вре­ме­ни, той да­ле­кой жиз­ни, той по­чвы, из ко­то­рой вы­рос­ли мы с ва­ми. Ес­ли бы Иван Ка­ли­та ока­зал­ся че­ло­ве­ком бла­го­род­ным, то вряд ли ему уда­лось бы под та­тар­ским игом ско­ло­тить силь­ное Мо­с­ков­ское кня­же­ст­во. Бес­прин­цип­ная лесть и не­раз­бор­чи­вое лов­ка­че­ст­во — ору­жие Ка­ли­ты. Не будь его, как знать, сколь дол­го су­ще­ст­во­вала бы еще та­тар­щи­на и как бы вы­гля­де­ла те­перь на­ша Рос­сия?

Люб­лю ис­то­рию та­кой, ка­кая есть! Что бы ни слу­чи­лось со мной, со стра­ной, со всем ми­ром, я уже знаю — бы­ва­ло и не та­кое, ни­че­му не удив­ля­юсь. Люб­лю ис­то­рию и за­став­ляю серь­ез­но, не по-де­тски лю­бить ее сво­их уче­ни­ков.

Раз в не­де­лю они дол­ж­ны мне на­пи­сать со­чи­не­ние. Те­ма мо­жет быть са­мой не­о­жи­дан­ной. По про­грам­ме ты про­хо­дишь ре­во­лю­цию 1905 г., а я про­шу на­пи­сать те­бя об Ива­не Гроз­ном. Ты дол­жен знать все, что в ве­ках пред­ше­ст­во­ва­ло этой ре­во­лю­ции, да­же то, что, ка­за­лось бы, ни­ко­им об­ра­зом не бы­ло с нею свя­за­но.

Ме­ня счи­та­ют бес­по­щад­ным учи­те­лем, за­то ска­жу не хва­ста­ясь: мои уче­ни­ки всег­да по­ра­жа­ют на эк­за­ме­нах ши­ро­той зна­ний.

►Из­ме­нил­ся ли учи­тель ис­то­рии в со­вет­ское вре­мя? Что, на ваш взгляд, от­ли­ча­ет его от своих кол­лег в XIX веке?

►Что в ха­рак­те­ре, по­ве­де­нии, раз­мыш­ле­ни­ях Н.С.Ечевина, по вашему мнению, мо­жет быть от­не­се­но на счет рос­сий­ской мен­таль­но­сти, тра­ди­ций оте­че­ст­вен­ной пе­да­го­ги­ки, особенностей истории как науки и учебного предмета?

Г.Полонский. Доживем до понедельника (1970-е). Урок истории в девятом классе ведет Мельников Илья Семенович.

…Теперь у доски Костя Батищев. Отвечает уверенно, спокойно:

- Вместо решительных действий Шмидт посылал телеграммы Николаю II, требовал от него демократических свобод. Власти успели опомниться, стянули в Севастополь войска, и крейсер Очаков был обстрелян и подожжен. Шмидта казнили. Он пострадал от своей политической наивности и близорукости. Пользы от его геройства было немного…

- Бедный Шмидт! – с горькой усмешкой произнес Мельников и закрыл глаза рукой. – Если б он мог предвидеть этот посмертный строгий выговор…

- Что, неправильно? – удивился Костя.

Мельников не ответил, в проходе между рядами пошел к последней парте, к Наташе. И вслух пожаловался ей:

- То и дело слышу: «Жорес не понимал…», «Герцен не сумел…», «Толстой не допонял…». Словно в истории орудовала компания двоечников…

И уже другим тоном спросил у класса:

- Кто может возразить, добавить?.. В учебнике о нем всего пятнадцать строчек, - заметил он вежливо.

- Что же это был за человек – лейтенант Шмидт Петр Петрович? – И сам ответил, любуясь далеким образом: - Русский интеллигент. Умница. Артистическая натура – он и пел, и превосходно играл на виолончели, и рисовал … что не мешало ему быть храбрым офицером, профессиональным моряком. А какой оратор!.. Но главный его талант – это дар ощущать чужое страдание более остро, чем свое. Именно из такого теста делаются бунтари и поэты…

Остановившись, Мельников послушал, как молчит класс. И продолжил тем тоном, каким сообщают важнейший из аргументов:

- Знаете, сорок минут провел однажды в поезде с женщиной и влюбился в нее без памяти, навек – то ли в нее, то ли в образ, который сам выдумал. Красиво влюбился!

Сорок минут, а потом были только письма. Сотни писем… Читайте их. Они опубликованы, и вы не посмеете с высокомерной скукой рассуждать об ошибках этого человека!..

- Петр Петрович Шмидт был противником кровопролития, - продолжал Мельников. – Как Иван Карамазов у Достоевского, он отвергал всеобщую гармонию, если в ее основание положен хоть один замученный ребенок… Все не верил. Не хотел верить, что язык пулеметов и картечи – единственно возможный язык переговоров с царем. Бескровная гармония… наивно? Да. Ошибочно? Да. Но я приглашаю Батищева и всех вас не рубить с плеча, а почувствовать высокую себестоимость этих ошибок!..

Напрягся класс: учитель не просто объясняет – он обижается, негодует, переходит в наступление…

- Послушай, Костя, - окликнул Илья Семенович Батищева…- Вот началось восстание, и не к Шмидту – к тебе, живущему шестьдесят лет назад, приходят матросы… Они говорят: «Вы нужны флоту и революции». А ты знаешь, что бунт обречен, что ваш единственный крейсер без брони, без артиллерии, со скоростью восемь узлов – не выстоит. Как тебе быть? Оставить матросов одних под пушками адмирала Чухнина? Или идти и возглавить мятеж и стоять на мостике под огнем и наверняка погибнуть…

- Итак, - Илья Семенович повысил голос, требуя тишины, - был задан вопрос: какой смысл в поступке Шмидта, за что он погиб…

- Да ясно за что! – нетерпеливо перебил Михейцев. – Без таких людей революции не было бы…

Положив руку на плечо Михейцева, тем самым укрощая его и одобряя, Мельников продолжал:

- Он сам объяснил это в своем последнем слове на военном суде. Так объяснил, что даже его конвоиры, эти два вооруженных истукана, ощутили себя людьми и отставили винтовки в сторону…

Он достал из портфеля книгу – она называлась «Подсудимые обвиняют» - и, листая ее в поисках нужной страницы, снова проговорил задумчиво:

- Пятнадцать строчек…

►Почему герой повести и одноименного фильма стал своих современников «Учителем года»? Что, на ваш взгляд, отличало его от своих коллег, не менее трепетно относившихся к истории, к своей профессиональной работе и к ученикам?