Задание по темам: Онтология. Учение о развитии.

Категории пространства и времени в философии Нового времени.

Устойчивый интерес к пространственно-временной проблематике в философии и науке Нового времени объясняется тем, что пространство, движение (а значит, и время) относились к первичным качествам, изучением которых занималась механика – ведущая наука того времени.

Для науки и культуры Нового времени огромное значение имели открытие шарообразности Земли, замена геоцентрической системы гелиоцентрической. Земля из центра Вселенной превратилась в одно из космических тел.

Среди философов Нового времени четко формируются две концепции пространства и времени, намеченные еще в древнегреческой философии – субстанциальная, сформированная атомистом Демокритом, и реляционная, предложенная Аристотелем.

Представители субстанциальной концепции считали пространство чем-то отдельным от материи. Отсюда признание пустого пространства, вакуума. В понимании материи они, как правило, тяготели к атомистике, ставящей предел делимости материи. Таким образом, по их представлениям, пространство – непрерывно, материя – дискретна. Пространство (пустота) необходимо для движения материальных тел.

Сторонники реляционной концепции отождествляли материю и пространство. Материя протяженна и бесконечно делима. Пустое пространство, вакуум отсутствуют. Пространство – это протяженность тел и место, занимаемое телом.

Доминирующее положение в науке и философии Нового времени приобрела субстанциальная концепция. Это объясняется, в первую очередь, тем, что она отвечала духу механики. Объектом механики, как известно, является движение материальной точки. Это движение представляет собой такое перемещение тела, которое происходит в пространстве и во времени, то есть пространство и время существуют сами по себе, независимо от этих перемещений. И они в действительности являются таковыми: те предметы, о которых идет речь в законах механики, перемещаются так, что их перемещение не влияет на изменение пространственных и временных характеристик, ибо пространством для них выступает воздушная окружающая среда, а временем часы – равномерное перемещение стрелок, происходящее под воздействием равномерно колеблющегося маятника. Все это и позволяло утверждать о самостоятельности пространства и времени, независимости их от окружающего мира, о том, что все предметы находятся в пространстве и во времени.

Существуют и другие факторы, обусловившие господство субстанциальной концепции. Одним из них является достаточно хорошая «вписываемость» развиваемых ею идей в социально-исторический фон эпохи. В соответствии с религиозными представлениями, которые в Новое время были все еще влиятельны, бог сотворил и вещи, и пространство, и время. Пространство и время, следовательно, существуют абсолютно, независимо от тех предметов, вещей, которые есть в окружающем мире. Кроме этого, идеи абсолютности пространства и времени хорошо интегрируются в схему обыденного восприятия пространства и времени. В обыденном сознании пространство и время воспринимаются как некоторые самостоятельные сущности. По существу, это зафиксировано в идее абсолютности пространства и времени. Поэтому данная идея не отрицалась и обыденным сознанием. Взгляды субстанционалистов разделили в основном сторонники эмпиризма: Т. Гоббс, Дж. Локк, французские материалисты.

На противоположной точке зрения стояли реляционисты, которые рассматривали пространство как протяженность тел и отрицали пустое пространство, то есть, по существу, отождествляли пространство и материю. Одним из первых эту концепцию развил Р. Декарт. Философ утверждал, что протяженность – это свойство материи: «…Все пространства, которые обычно считаются пустыми и в которых не чувствуется ничего, кроме воздуха, на самом деле так же наполнены и притом той же самой материей, как и те пространства, где мы чувствуем другие тела». (Декарт Трактат о свете) «…Я рассматриваю ее (материи ) протяженность и ее свойство занимать пространство не как акциденцию, а как ее истинную форму и сущность». Для преодоления трудностей в объяснении движения (если нет пустоты, то как возможно движение?) Р. Декарт предлагал круговое движение, при котором тела занимают место друг друга, как бы выталкивая друг друга. Для исключения пустоты философ предлагал бесконечную делимость материи, где мельчайшие осколки должны заполнять пространство между корпускулами побольше.

Наиболее последовательно и убедительно реляционная концепция представлена во взглядах Г.-В. Лейбница. Анализируя проблему абсолютности и относительности пространства и времени, он писал ньютонианцу Кларку: «Считаю пространство, так же как и время, чем-то относительным: пространство порядком сосуществований, а время – порядком последовательностей. Ибо пространство с точки зрения возможности означает порядок одновременных вещей, поскольку они сосуществуют совместно, не касаясь специфического способа бытия». Г.-В. Лейбниц отмечал, что абсолютность пространства противоречит положению, согласно которому «пространство – свойство вещей». Хотя Г.-В. Лейбниц при объяснении пространства и времени привлекал идею движения и активности (силы в терминологии Г.-В. Лейбница) природы, но для него движение и сила телесного мира определяются богом.

Реляционная концепция имела под собой определенную научную основу. Такой основой выступали достижения математического познания (в том числе и Г.-В. Лейбница) – учение о дифференциальном и интегральном исчислении. Если все можно дифференцировать до мельчайших частиц, то вполне можно признать, что нет ничего абсолютного, в том числе и пространства и времени. В то же время идеи дифференциального и интегрального исчисления были только в зачаточной форме, нужно еще было время, чтобы они стали такими же популярными, как классическая механика. Этим в значительной мере и объясняется доминирующее положение субстанциальной концепции.

Релятивисты в целом развили концепцию пространства и времени, которая, с точки зрения дальнейшего развития естествознания, была более перспективна, чем концепция И. Ньютона. Она в переосмысленном виде нашла дальнейшую разработку в естествознании конца XIX – начала XX в. Современная физика основывается на реляционной модели пространства, времени и материи.

По нашему мнению, субстанциальную и реляционную концепции (модели) пространства и времени, с точки зрения философии, необходимо рассматривать не только как исключающие, но и как дополняющие друг друга. Для простоты обратимся к субстанциальной концепции Демокрита, в которой фигурируют атомы и пустота. Если пустоту Демокрита мы будем понимать не как абсолютное отсутствие материи, а как отсутствие атомов (то есть материальных образований определенного порядка), то в этом случае субстанциальная концепция превращается в реляционную – атомы двигаются в полях. Сильные стороны этой концепции Демокрита – Ньютона – независимость пространства от тел, их соотношения как прерывного и непрерывного. Но в этом и слабость ее.

В реляционной концепции пространство – свойство тел, оно образуется телами. Нет пустого пространства, его заполняют тела и волны. Пространство отождествляется с материей (полями, телами). Оно непрерывно. Но допустим в виде логической гипотезы, что поля, волны состоят из мельчайших частичек, что они прерывны. Тогда между ними окажется «пустота». И хотя в дальнейшем эта «пустота» окажется заполненной полями более глубокого уровня, это не меняет сути дела: реляционная концепция подводит к субстанциальной. По нашему мнению, представители реляционной концепции абсолютизируют непрерывность материи, отсюда отождествление материи и пространства, а сторонники субстанциальной концепции абсолютизируют прерывность, отсюда несовпадение материи и пространства. В действительности же материя является как прерывной, так и непрерывной и эта противоположность диалектически воспроизводится и снимается в процессе познания.

Отсюда и применительно к категориям пространства и времени следует сделать вывод, что они как прерывны, так и непрерывны, как абсолютны, так и относительны.

Роберт Брамбо Философы Древней Греции

ЗЕНОН ЭЛЕЙСКИЙ

Парадокс движения

Если в каждый определенный момент времени летящая стрела находится в покое, когда она движется?

Зенон

Зенон из Элеи, последователь и поклонник Парменида, обладал точным чувством логической формы и имел дар выбирать подходящий (и остроумный) пример для иллюстрации своих рассуждений; с таким сочетанием качеств мало что может сравниться в философии. Зенон принял обе части философской мысли Парменида: вывод, что множественность и изменение нереальны, и высокую оценку формальной логики как метода испытания теорий на верность путем проверки их на логическую последовательность. Желая доказать, что Парменид был прав, Зенон демонстрировал абсурдность противоположной точки зрения (мнения, что в мире реально существуют множественность и изменение). Его наивысшим достижением в этой области был набор из четырех загадок, которые он придумал, чтобы подтвердить нереальность движения примерами, которые показали бы, что ни здравый смысл, ни пифагорейская наука не могут дать определение движению, не столкнувшись с противоречием или невозможностью.

Деятельность Зенона не убедила тех, кто пришел после него, в том, что Парменид был прав, но заставила их оценить по достоинству точную формальную логику. Она укрепила формализм, показав, что такие далекие одна от другой области знания, как математика и конкретное право, используют одни и те же логические формы. Она заставила философов аккуратнее обдумывать определения бытия и небытия и их отношение к определению изменения. Зенон раз и навсегда показал математикам, что пифагорейская программа построения непрерывных количеств из конечных рядов дискретных единиц внутренне противоречива и потому ее осуществление невозможно. Греческие философы и ученые, жившие после Зенона, реагировали на него так же, как на Парменида: не приняли идею, что реальность – всеохватывающий и неподвижный единый абсолют, а вместо этого стали доказывать, что формальная логика может быть действенной и разум надежным в мире, где множественность и изменения возможны. Мы можем заметить его влияние у всех последующих греческих мыслителей.

Зенон придал своей критике движения форму голо­воломок потому, что хотел нанести удар по здравому смыслу и по профессиональным взглядам математиков одним и тем же оружием. Понятые как конкретные си­туации, его головоломки ставят вопросы, которые застав­ляют здравый смысл признать, что его собственные нечеткие идеи могут оказаться вообще неразумными. Понятые как иллюстрации к более абстрактным крити­ческим замечаниям, те же головоломки показывают, что технические допущения о точках и моментах, на которых основывается их свойство ставить слушателя в тупик, приводят к явному логическому противоречию. Четыре случая были подобраны так, чтобы показать пифагорей­цам, поклонникам математики, хорошо знакомым с ме­тодом косвенного доказательства, что их определения движения неудачны. Платон пишет, что Зенон «отби­вал удары тех, кто смеялся над Парменидом, и делал это интересным образом». Итак, давайте посмотрим на эту контратаку².

Загадок о парадоксах движения четыре. Такое ко­личество примеров Зенон выбрал потому, что ему нужно было опровергнуть четыре разных возможных определения движения. Но сначала перед нами четы­ре его загадки, которые продолжают восхищать де­тей, математиков и самых обычных слушателей с тех самых пор, как Зенон впервые рассказал их.

Первый парадокс известен как «Дихотомия», или «Деление на два». Предположим, вы стоите на ста­дионе на каком-то расстоянии от двери, которая ве­дет на улицу. Тогда вы никогда не сможете выйти с этого стадиона, потому что перед тем, как дойти до двери, вы должны дойти до середины пути. Но пе­ред тем, как дойти до середины, вы должны пройти середину расстояния до нее. Поскольку движение от одной точки до другой занимает какой-то конечный промежуток времени, а серединных точек бесконечно много, вам понадобится бесконечно много времени для того, чтобы пройти их все и выйти со стадиона. Что не так в этом аргументе? Он выглядит неразум­ным. Но как все-таки получается, что вы выходите из этой двери?

Если же вас не убедило это деление на два, у Зенона есть вторая головоломка — загадка об Ахилле и черепахе. В ней вы должны снова представить себя на стадионе. Вы смотрите на соревнование по бегу между Ахиллом и черепахой. Поскольку черепаха дви­жется гораздо медленнее, Ахилл позволяет ей старто­вать впереди него. Но это ошибка: сделав это, Ахилл никогда не догонит черепаху, говорит Зенон. К тому времени, как Ахилл добежит до места, откуда старто­вала черепаха, та переместится вперед в какую-то дру­гую точку. К тому времени, когда Ахилл доберется до этой второй точки, черепаха переместится еще даль­ше вперед. Так что Ахилл никогда не сможет обо­гнать черепаху. Греческие слушатели Зенона, несом­ненно, в первый момент реагировали на это словами: «Но мы же знаем, что в настоящем беге Ахилл обо­гнал бы черепаху и победил», а потом, немного поду­мав, приходили ко второй мысли: «Да, конечно, он бы ее обогнал. Но как?» Поскольку нас нелегко убедить в том, что логичные рассуждения ведут к заключению, совершенно противоположному реальности, вызов Зе­нона побуждает к действию — обосновать, почему становится возможным обогнать черепаху. Мы воз­вращаемся к его рассказу и даже рисуем схему состя­зания так, как его описал Зенон, чтобы увидеть, где он сделал какое-то неверное допущение о расстоянии, скорости или движении. Эта схема выглядит так:

«АХИЛЛ И ЧЕРЕПАХА» ЗЕНОНА

А, — место, откуда стартует Ахилл, Т, — место, откуда стартует черепаха. К тому времени, как Ахилл добегает из A_f a A , черепаха перемещается в Т,; пока Ахилл бежит из А₂ в А_у черепаха снова перемещается вперед из Т, в Т.; я так до бесконечности. Эта схема тоже как будто подтверждает, что черепаха выигрывает состязание.

Третий парадокс Зенона, парадокс о стреле, самый простой из четырех, но, как показала история, самый сильный из них стимулятор для мысли. «Если летя­щая стрела в каждый момент времени находится в покое и занимает пространство, равное ее длине, то когда она движется?» В самом деле, когда? Этот воп­рос хорошо бы задавать математикам и физикам, ког­да они начинают говорить нам о «состояниях» или «моментах», которые представляют собой «вещи в нерастянутом отрезке времени». Как можно постро­ить движение из таких статических моментальных кад­ров покоя? Этот вопрос будет интересен для них и для любого другого человека тоже.

Четвертая загадка Зенона заставляет нас еще раз вернуться на стадион. Ахилл и черепаха ушли — мо­жет быть, вопреки Зенону, они все-таки дошли до двери, — и вместо них перед нами три движущихся «тела» — повозки или колесницы, — выстроенные в определенном порядке. Одна стоит, вторая проез­жает мимо нее. Сколько времени нужно второй, что­бы проехать расстояние, равное длине колесницы?

Это, разумеется, зависит от скорости движущейся ко­лесницы. Но какую бы скорость мы себе ни пред­ставили, нас просят принять «время проезда рассто­яния, равного одной длине колесницы», за единицу времени. (Здесь нужно заметить, что для здравомыс­лящего грека, любителя гонок на колесницах, длина колесницы была естественной мерой и расстояния, на которое одна колесница обгоняет другую, и времени, на которое раньше она финиширует.) А теперь пред­ставим себе, что третья колесница движется с той же скоростью, что вторая, но в противоположном направ­лении. Когда эти две колесницы проезжают одна мимо другой, время, необходимое каждой из них, что­бы проехать расстояние, равное одной длине колес­ницы, равно лишь половине исходной единицы. Итак, заключает Зенон свой парадокс, пол-единицы време­ни равняются целой единице времени. Этот его ар­гумент, когда оказывается понят, сильно озадачивает любого человека, который всегда считал само собой разумеющимся, что движение и покой — абсолют­ные противоположности. Те ответы, которые прихо­дят в этом случае на ум нам самим, пришли в наш здравый смысл из теории относительности. Мы по­нимаем, что движение, конечно, всегда происходит от­носительно какой-то системы координат, то есть одна и та же колесница имеет разные скорости в зависи­мости от способа, которым измеряется скорость. Для слушателей Зенона эта мысль вовсе не была привыч­ной. Если бы Зенон сказал в своем выводе: «По­этому одно и то же движущееся тело одновременно имеет разные скорости», слушатели посчитали бы это такой же нелепостью, как то, что он им предложил: что целый отрезок времени равен половине этого отрезка.