ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ

СОЗНАНИЕ ЕСТЬ ТАКОЕ СОСТОЯНИЕ ПСИХИКИ (ДУШИ), КОГДА ОНА АКТИВНА И ЕЕ АКТИВНОСТЬ НАПРАВЛЕНА КАК ВОВНЕ, ТАК И ВНУТРЬ, В СЕБЯ. Это такое состояние человеческого духа, когда в нем даны одновременно он сам и некоторое внешнее ему содержание (предмет).

Вопросы к семинарскому занятию:

1.Какие подходы к изучению сознания вам известны? (из истории философии)

Философия под редакцией дфн В.П. Кохановского, с.162-211

2. Сущность и структура сознания

Можно посмотреть:

Философия. Часть 2. Основные проблемы философии. Учебник под редакцией профессора Кириллова, с.46-56

Гурьев Д.В. Загадка происхождения сознания , с. 196-209

3.Чем отличается сознание человека от психики животных?

Александровский Г. Есть ли интеллект у братьев наших меньших?// Наука и жизнь. 1999. № 6, с.48-51

4.Как связаны сознание и бессознательное?

Фрейд З. Психология бессознательного. М., 1989 г.

В этой же книге можно посмотреть предисловие Ярошевского М. Г., с.3-28 и

Краткий словарь психоаналитических терминов, с.440-447. Обратите внимание на термины : Я-идеал, Я, Сверх-Я, Предсознательное, Оно, Бессознательное.

Юнг К. Г. В книге: Губин В.Д. Онтология. Проблема бытия в современной европейской философии. М., 1998. с.119-127.

Хрестоматия по философии. Учебное пособие. В нем есть отрывки из текстов

З.Фрейд с.257-262, Юнг с.300-303

ЕСТЬ ЛИ ИНТЕЛЛЕКТ

У БРАТЬЕВ НАШИХ МЕНЬШИХ?

Г. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ. Наука и жизнь 1999, № 6, с.48-51

Недвижно, словно окаменев, лежит это восьмирукое существо в каменном гнезде морского дна. Лишь изредка одна из рук, извиваясь, словно в нетерпении, как бы ощупывает пространство над пристанищем осьминога. Вдруг его тело стремительно, взметнув песок и мелкие камешки, срывается с места. Несколько щупалец намертво захватили жертву. Но держит осьминог в своих объятиях не то, что можно с аппетитом съесть, — не краба и не рыбу. Он завладел белым пластмассовым шаром.

Спрут научился хватать этот предмет, лишь наблюдая за действиями своих соплеменников, сидящих в соседних гнездах, а их тренировали биологи захватывать шарик. И наш герой стал точно копировать их поведение. Будь он в океане, осьминог и внимания бы не обратил на несъедобную пластмассу. Доктор Г. Фиорито, руководитель группы на Зоологической станции Неаполя, где ставился эксперимент, был крайне удивлен способности своего подопытного в «познании науки».

У животных с развитым интеллектом способность к наглядному обучению подмечена давно. Голуби одного из видов (Ringeltauben) в молодости только тогда начинают питаться желудями, если увидят, как это делают старшие, проглатывая крупные плоды дуба. Группа японских бесхвостых молодых макак внимательно наблюдает за старой самкой, когда та отмывает в ручье от земли клубни сладкого картофеля. И потом они будут делать так же. Есть и другие примеры такого рода.

Однако прежде ученые считали, что преимуществом обучения младших от старших пользуются те животные, которые проводят свою жизнь в семьях и сообществах. У других способность к наглядному обучению в ходе эволюции была потеряна. Так думали и о спрутах, не знающих своих родителей и проводящих жизнь в одиночестве. И вот недавние опыты в Неаполе опрокинули эти представления.

Учеба в данном случае означает для животного попробовать сделать что-то новое и затем повторить ситуацию. Некоторые исследователи оценивают эту способность как указание на интеллект, присущий животным. Но что такое интеллект? Ученые начинают спорить, как только речь заходит об интеллекте человека, оценка же этого понятия применительно к животным еще более осложняет дело. Доктор Л. фон Ферзен из Нюрнберга предлагает такую формулировку: «Интеллект — это результат более высокой, чем обычно, обработки информации и конструирование из ряда феноменов». Кроме наглядного обучения в оценку интеллекта входит также умение употреблять инструменты и изъясняться.

Не только далекие от науки люди, но и специалисты с изумлением узнали, что шимпанзе по имени Канци, воспитанница С. Саваж-Рум-бауг, посвятившей себя изучению приматов, без помощи людей освоила язык символов. Налицо проявление интеллекта! Но когда кречет берет в клюв камень, чтобы бросить его с большой высоты в гнездо страуса и разбить лежащие там яйца, никто из специалистов по поведению животных не говорит об интеллекте птицы, хотя ведь она много раз упражнялась, прежде чем научилась с высоты попадать камнем в гнездо.

А между тем, чтобы оценить многое из того, что умеют делать «братья наши меньшие», нередко надо было бы употреблять такие применяемые лишь к людям термины, как «раздумье» или «делать вывод». Однако боязнь ветретить в ответ иронические взгляды мешает ученым произносить эти слова вслух.

А вот пример, как раз говорящий о правомерности таких терминов. В огороженном пространстве большого загона кобыла-вожак конского стада учила своих подопечных противостоять врагу, хотя никакого предварительного опыта борьбы с хищником у нее не было. Просто была от природы умна — ведь стала же лидером стада. Ученые из Берлинского института зоологии содержали в окрестностях Бран-денбурга стадо лошадей Пржевальского — единственного в мире вида диких лошадей. Задача опытов — узнать, как после столетнего пребывания в зоологическом саду эти лошади будут вести себя на воле.

Замысел состоял в том, чтобы крупная собака, которой придали облик волка, атаковала лошадей, находящихся в вольере. Как только замаскированную под степного хищника собаку колли выпустили внутрь загона, к стаду, лошади, почувствовав опасность, заволновались, а когда «волк» приблизился примерно на десять метров, стадо бросилось врассыпную. «Лошади испугались, и их поведение было соответствующим — хаотичным и нескоордини-рованным», — говорит доктор К. Шайбе, руководитель эксперимента.

Опыты повторялись, и исследователи увидели, что вожак стада стал собирать животных и на виду у «волка» готовить их к защите. И теперь, как только «волка» запускали в загон, лошади собирались в табун и вставали в оборонительную позицию: образовывали кольцо, головами внутрь, а мощными задними ногами наружу, так, что приблизившегося врага ждал смертельный удар. Вожак пробудил в стаде заснувший в неволе инстинкт. Так обычно поступают лошади, когда в табуне есть жеребята — их прячут внутрь кольца. Когда же в табуне одни взрослые животные, то они, сплачиваясь по двое-трое, идут в наступление на хищника. На этот раз ученым пришлось вызволять «хищника» из опасной для него ситуации.

Обучение и наследственность — две составляющие, лежащие в основе развития человека. Но то же можно сказать и об обучении в мире животных. «Индивидуальное обучение и генетические задатки действуют вместе, и их нельзя разделять», — таков вывод этологов. Ученые пользуются в своих экспериментах стремлением животных научиться. В соответствующих опытах они нащупывают загадочное присутствие у «братьев наших меньших» интеллекта. Действуя под лозунгом: «Вначале научи животное, затем оно покажет, что оно может», — пытаются найти механизм восприятий и памяти.

Морской лев Томми из дельфинария в Мюн-стере (Германия), например, учится под руководством доктора К. Денхарда отличать нарисованные фигуры от таких же, но показанных в зеркальном отображении. Фигуры напоминают буквы Т и латинское L, к которым пририсованы прямоугольники. Для эксперимента на краю бассейна укреплены щиты с этими знаками и три монитора с кнопками, на которые Томми может нажимать своим носом. В начале опыта ученые показывают Томми на центральном мониторе фигуру в прямом изображении — в течение пяти секунд. Затем включаются оба боковых монитора. На одном возникает зеркальное изображение той же фигуры, на другом — первая фигура, но несколько повернутая. Если Томми правильно указывает на повернутое изображение — он получает в награду рыбу.

Морской лев справился с этим заданием блестяще. Он доказал, что животные-приматы способны распознавать не только абстрактные знаки в перевернутом положении, но и их зеркальное отражение.

Время, потребное морскому льву для запоминания первого, оригинального, рисунка, растет в зависимости от того, под каким углом показывают ему этот рисунок. Точно такое же замедление происходит и у человека. Доктор К. Денхард сделал заключение, что морские львы могут вызывать из памяти изображения увиденного. До сих пор этой способностью наделялся лишь человек. Более того, голуби могут узнавать известного им человека на фотографии, даже если черты его лица будут изменены косметикой.

Большинство ученых, изучающих умственные способности животных, сегодня едины в том, что человека и животное можно сравнивать, если иметь в виду строго определенные интеллектуальные способности. Эти биологи отклоняют попытки выстроить всех по рангу «общего интеллекта» — с человеком на первом месте. Еще недавно о таком нельзя было и помыслить. Предыдущие поколения естествоиспытателей расставляли животных по ступеням, исходя исключительно из истории развития рода, и лишь искали параллели с человеком. «Самая большая ошибка прошлых исследователей — поголовное закрепление видов на этой «лестнице» интеллектов. Не было даже попыток абстрагироваться от сравнений с человеком и искать общее определение интеллекта», — считает профессор О. Брайдбах из Йены.

Понятие эволюции подсказывало прежде ученым веру в этот целенаправленный процесс, будто бы способный превращать низкоорганизованных животных с несложным мозгом в других животных с более развитым мозгом. Выходило, что на самой нижней ступени в иерархии жизни находятся глупцы, на верхних ступенях — умники. Поскольку человек считает себя вершиной творения, он невольно сравнивает поведение других индивидуальностей со своими представлениями и своими возможностями. «До сегодняшнего дня в головах господствует антропоцентрическое мышление, — констатирует профессор И. Хустон из Дюссельдорфа. — Но это легко опровергается».

Эволюция развивалась не по прямой линии, как считалось раньше. Она шла множеством путей, причем каждый такой путь означает сочетание различных комбинаций условий внешней среды с интересами того или иного вида. Неважно кто это будет — муравей, гиена или треска, каждое животное отвечает условиям, которые предоставляет ему его жизненное пространство. И не только в физическом смысле, но также в интеллектуальном отношении они должны в оптимальной степени отвечать потребностям выживания вида в данной экологической нише.

Несколько месяцев назад сторонники существования так называемого супермозга у некоторых высокоразвитых млекопитающих получили жестокий удар. Профессор О. Гуртюр-кюн из Бохумского университета, исследуя мозг дельфина — этого признанного интеллектуала, обнаружил: его мозг содержит меньше нервных клеток (по отношению к своим размерам), чем мозг обыкновенной крысы. Это открытие, возможно, станет базой для осмысления результатов другого исследования, которое установило, что дельфину понадобилось несколько месяцев тренировки для усвоения разницы между простыми графическими символами — эллипсом, треугольником и квадратом. Эти животные — мастера в акробатике, гении в определении источников звуков. Но в области геометрической ориентации, — а до сих пор она служила критерием высокого интеллекта для животных, — дельфинов можно считать недоразвитыми.

С другой стороны, даже очень примитивно устроенные существа, имеющие мозг размером с булавочную головку, способны на поразительные действия. Кстати, мозг насекомых легче исследовать, поскольку он не так сложно устроен, как мозг млекопитающих. Поэтому и проще открыть способы, какими пользуются насекомые для переработки информации.

Как установили исследователи доктор Л. Читтка из Вюрцбургского университета и доктор К. Гайгор из Берлинского свободного университета, пчелы умеют считать. В первом опыте биологи поставили перед пчелами четыре объекта на равном расстоянии друг от друга, а между третьим и четвертым поместили кормушку. Полетав, пчелы узнали, что после третьего объекта их ждет сладкий сироп. Затем ученые изменили эксперимент: иногда они удаляли друг от друга некоторые объекты, иногда размещали между ними дополнительные предметы. Но вместо того, чтобы в дезориентации хаотически летать, пчелы регулярно за третьим объектом начинали искать кормушку. То есть они отсчитывали три объекта, чтобы получить долгожданный сироп. «Поведение пчел указывает на известный интеллект», — сделали вывод исследователи.

Одна из важных загадок природы — разная скорость изменчивости видов в процессе эволюции. Например, крысы, пчелы, фруктовые мушки и шмели всего за несколько поколений могут приобрести новые свойства, отвечающие изменившимся условиям внешней среды. Классическим примером служат вирусы так называемого гонконгского гриппа. Ежегодно он распространяется чуть ли не по всему земному шару, и каждый год в измененном виде. Эти примеры неоспоримо указывают на то, что в ходе изменения не все генетические возможности, которыми располагает данный вид, полностью исчерпаны.

В эволюционном процессе, следовательно, невыгодно быть слишком толковым, то есть исчерпать весь запас генетических задатков, не оставив какого-либо резерва, — к такому мнению приходит доктор Читтка. «Но мы хотим знать, почему это так», — заключает ученый. Ради ответа на поставленный вопрос он планирует вывести подвиды «сверхглупых» и «сверхумных» шмелей и выработать для них специальный тест для определения интеллекта. Тест должен показать, какие недостатки выявятся у «сверхумных» шмелей, перерабатывающих очень много информации.

Итак, попытки выяснить смысл интеллекта у животных до сих пор принесли не так уж много. Однако детали этих попыток оказались удивительными. Может быть, в один прекрасный день исследователи придут к выводу, что человек как венец творения по каким-то параметрам должен получить отставку.

А. Сервера Эспиноза Кто есть человек? Философская антропология ( В книге Это человек. Антология.)

В качестве рабочей гипотезы мы осмеливаемся предложить следующие положения, которые могут служить основой экзистенциального определения человека:

— человек есть существо, которое занимает особое место среди животных,

— как индивид он становится личностью в силу своей свободы и коммуникабельности,

— и через свои пространственно-временные измерения проецирует себя в мир как образ Бога.

Разработка этих положений и составляет основу нашей работы.

«Человек есть существо, которое, занимая особое место среди животных...»

Это первая часть экзистенциального определения, выделяющая человека из множества других существ. Здесь речь идет не об особом существе, с момента своего появления отделенного от остальных, а скорее еще об одном существе, поднявшемся из неисчерпаемых глубин бытия.

Утверждение, служащее названием этой главы, является, пожалуй, одним из немногих утверждений, на котором сходятся все философы, пытающиеся определить, что представляет собой человек. Расхождения возникнут потом, когда появится необходимость уточнить различные отличительные признаки, отделяющие нас от животных.

Зоологическая шкала

Современные биологи, занимающиеся изучением человека, придерживаются мнения о том, что человек имеет общую со всеми другими животными историю.

Здесь мы должны задержаться и выяснить, какое место отводится человеку среди животных. Наш вопрос будет таким: какое место занимает человек в большой семье антропоидов?

Человек и современные крупные приматы

■ ^

Мы будем проводить сравнение, основываясь на современном на­учном знании о существующих в настоящее время антропоморфах, так как этот путь представляется нам наиболее простым и удобным. Затем мы перейдем, к вопросу о первобытном человеке и живших в то время антропоидах. Для этого мы должны обратиться к палеоантропологии, которая снабдит наши философские рассуждения научной основой.

I. Сходство

а) Морфологическое сходство. Имеет около 1560 признаков, по ко­торым можно сравнивать человека и антропоморфов. Из них только 396 совпадают у человека и шимпанзе, 305 — у человека и гориллы и 272 — у человека и орангутана; однако не менее 312 характеризуют исключительно человека.

б) Физиологическое сходство. Коротко можно перечислить следу­ющее:

— одинаковая пища;

— сходство групп крови; ,

— одинаковая продолжительность жизни;

— одинаковая длительность эмбрионального периода.

в) «Психическое» сходство. Имеется много, психических феноме­нов, общих для человека и животных.

Древние и современные механицисты считают, что животные лишены сознания и все их действия являются лишь результатом сле­пого автоматизма, подчиненного физическому и химическому воз­действию внешних раздражителей на сложную структуру, организма.

Эта концепция не получила общего признания, ибо противоречит здравому смыслу. Животные имеют сходную с человеком природу, органы восприятия и некоторые эмоциональные проявления. Кроме то­го, никто не может отрицать, что животные удерживают в памяти знания, полученные через органы чувств, а также способны приобре­тать новые навыки.

Во всех этих случаях речь идет не о способности к размышлению, которая наблюдается у человека, а лишь об ассоциативной памяти или о способности запоминать образы и ассоциировать их. Животные могут также испытывать различные «чувства», например гнев, ярость, радость и т.д. Конечно, мы не можем утверждать, что чувства (без кавычек) являются чисто субъективными аспектами сознательной психической жизни, но можем употребить по аналогии термин «чув­ство» для обозначения различных проявлений поведения животных, сходных с действиями человека.

II. Различия

Если сходство между человеком и животным явно, то не менее явны разделяющие их различия. При определении места человека в природе расхождения важнее подобий.

а) Морфологические различия. Основными из них являются: вертикальное положение человека, иное функционирование рук и ног, развитие полости черепа и мозга, форма и развитие зубов и т.д.

б) Психические различия. Наиболее очевидны различия психические.

Мы уже говорили о психических феноменах, общих для людей и антропоидов, хотя и выраженных в разной форме. Но совсем не этими феноменами исчерпывается психическое функционирование человека. Он обладает другими функциями, предполагающими наличие психики, существенно отличной от психики животных.

1.Во-первых, у животных нет идей. Идея всегда представляет собой продукт мысленной абстракции, выход за пределы пространственно-временных реальных проявлений, сообщающий идее универсальность.

Было проведено много экспериментов с целью установить степень разумности антропоморфов. Все их действия всегда тесно свя­заны с пространственно-временным фактором. Решение бывает найдено лишь тогда, когда несколько необходимых в качестве инструментов предметов попадают в одно поле зрения. «Животные никогда не создают единого представления о пространстве»*. Ре­шение достигается за счет многочисленных слепых и несогласован­ных попыток, чередующихся со случайными успехами. Эти успехи мало-помалу отпечатываются в памяти животного и служат приме­ром того, как достичь решения.

Гелен считает, что при сравнении человека и животного нельзя говорить о том или ином уровне одной шкалы. Он утверждает, что структуры восприятия и инстинкта у животного действуют совершенно иначе, чем у человека; уже в практической и технической сообразительности человека, не говоря уже о его спекулятивном мыш­лении, мы можем отыскать существенные отличия от других антропоморфов.

2. Таким же образом Клагес утверждает, что фундаментальное отличие человека от животных наблюдается уже в «экспрессивном про­явлении». Например, только человек может рисовать.

По мнению Клагеса, человек и животное живут в двух различных мирах. В то время как животное окружено телами, оказывающими ему сопротивление или привлекающими его, человек находится в мире фигур, телесных образов, в мире вещей, а не только тел. Корни основного различия между человеком и животным лежат непосредственной близости к полю восприятия. Поэтому нам незачем спешить обратиться к мышлению и разуму.

На наш взгляд, в человеке очень трудно различить и отделить то, что целиком относятся к восприятию, от деятельности разума; согласно теории гештальтпсихологии, эти сферы пересекаются и переплетаются, чтобы дать нам восприятие вещи.

3. Есть и другая причина отрицать только количественное отличие человека от животного — язык. У животных нет настоящего языка.

Так называемый «язык животных» всегда полностью субъективен; он выражает различные состояния чувств, но не обозначает и не описывает объекты.

В то время как животное знает только систему «знаков» (реакция на свое имя или на некоторые слова, образующие значимый разд­ражитель), человек вместе со словом, благодаря слову входит в новый мир—-мир «знаков знаков», предполагающий сложные системы абс­тракций и обобщений. Слово превращается в «привилегированный (истинно человеческий) раздражитель» и кладет начало второй системе сигнализации, решительно превосходящей первую систему непосред­ственных раздражителей, которая определяет поведение животного.

Через язык происходит освобождение человека от окружающей среды, которая неумолимо сковывает животное. Животное настолько сращено со своим окружением, что не в силах отделиться от него.

Итак, экспрессивные проявления животного исчерпываются разнообразием получаемых впечатлений. Само животное является как бы волной в потоке происходящего, в котором нет ничего продолжитель­ного и постоянного. Но такое положение меняется тотчас же, как че­ловек открывает слово. Человеку уже не нужно кидаться в поток событий и плыть между ними, пытаясь их распознать. Он может сверху наблюдать постижимую картину реальности.

При помощи языка достигается не только фиксирование мира ве­щей; но и отделение от него.

4. Пытаясь познать себя, человек может отделиться не только от вещей, но и от самого себя. Из всех окружающих нас существ только человек способен осознать свои действия.

5. Человек развивается, животное — нет. За пятнадцать миллионов лет, прошедших с появления на Земле антропоидов, они не продвинулись вперед ни на шаг, не сделали даже пустячного изоб­ретения, не предприняли ни малейшей попытки улучшить условия жизни.

Поэтому, не прибегая к многочисленным доказательствам (что мы сделаем позднее), уже сейчас мы можем смело утверждать, что между современными крупными приматами и человеком имеется непрео­долимое существенное различие.

Э. Фромм Человек для самого себя глава III человеческая природа и характер

Что я -- человек,

эту долю я делю с другими людьми.

Что я вижу, и слышу,

и ем, и пью --

так это же делают и все животные.

Но то, что есмь я -- это только мое

и принадлежит мне

и никому другому,

ни другому человеку,

ни ангелу, ни Богу.

Наедине с Ним --

я только то, что есмь я.

Мейстер Экхарт

Фрагменты

1. Человеческая ситуация

В одном индивиде представлен весь род человеческий. Он -- единственный

особенный образец человеческого рода. Он - это "он" и он - это "все"; он

- индивид со своими особенностями и в этом смысле уникален; и в то же время

он носитель всех характерных свойств человеческого рода. Его индивидуальная

личность определяется особенностями человеческого существования, общими всем

людям. Поэтому рассмотрение человеческой ситуации должно предшествовать

рассмотрению личности.

А. Биологическая слабость человека

Первый элемент, отличающий человеческое существование от животного, это

элемент негативный: относительный недостаток у человека инстинктивной

регуляции в процессе адаптации к окружающему миру. Способ адаптации животных

к их миру остается одним и тем же на протяжении всего времени; если

инстинкты более не в состоянии успешно справляться с изменением окружающей

среды, вид гибнет. Животные могут адаптироваться к изменяющимся условиям,

изменяя самих себя, -- автопластически, а не изменяя свою среду обитания --

аллопластически. Это их способ жить гармонично, не в смысле отсутствия

борьбы, а в том смысле, что прирожденные свойства делают их постоянной и

неизменной частью их мира; животное или приспосабливается, или гибнет.

Чем менее сложны и неизменны инстинкты животных, тем более развит мозг,

а значит, и способность к обучению. Появление человека можно определить как

возникновение той точки в процессе эволюции, где инстинктивная адаптация

свелась к минимуму. Но человек появился с новыми свойствами, отличающими его

от животного: осознанием себя как отдельного существа; способностью помнить

прошлое, предвидеть будущее и обозначать предметы и действия символами;

разумом для постижения и понимания мира; и воображением, благодаря которому

он выходит далеко за пределы своих ощущений. Человек самое беспомощное из

всех животных, но сама эта биологическая слабость служит основой его силы,

первой причиной развития его специфически человеческих свойств.

Б. Экзистенциальные и исторические дихотомии человека

Самосознание, разум и воображение разрушили "гармонию", свойственную

животному существованию. Их появление превратило человека в аномалию, в

причуду Вселенной. Он часть природы, субъект ее физических законов,

неспособный изменить их, и все же он выходит за пределы остальной природы.

Он обособлен, будучи в то же время и частью; он бездомен и при этом прикован

к дому, который он делит с другими творениями. Заброшенный в этот мир, в

место и время, которых не выбирал, он оказывается выброшенным из мира опять

же не по своей воле. Осознавая себя, он ясно понимает свою беспомощность и

ограниченность своего существования.

Он предвидит свой собственный конец: смерть. Никогда он не бывает

свободен от дихотомии своего существования: он не может избавиться от своего

ума, даже если б и захотел; он не может избавиться от своего тела, пока

жив,-- и это тело заставляет его хотеть жить.

Разум, счастливый дар человека -- и его проклятие; он заставляет его

вечно трудиться над разрешением неразрешимой дихотомии. В этом отношении

человеческое существование отлично от существования всех других организмов;

оно полно постоянной и неустранимой неустойчивости. Человеческая жизнь не

может "проживаться" по образцу, заданному родом: человек должен жить сам.

Человек -- единственное животное, которое может скучать, быть недовольным,

чувствовать себя изгнанным из рая. Человек -- единственное животное, для

которого собственное существование составляет проблему, которую он должен

разрешить и которой он не может избежать. Он не может вернуться к

дочеловеческому состоянию гармонии с природой; он должен продолжать

развивать свой разум, пока не станет хозяином природы и хозяином самому

себе.

Возникновение разума породило для человека дихотомию, принуждающую его

вечно стремиться к новым решениям. Динамизм человеческой истории порожден

наличием разума, побуждающего человека развиваться и тем самым творить

собственный мир, в котором он может чувствовать себя в согласии с собой и со

своими ближними. Каждая достигнутая им стадия оставляет его

неудовлетворенным и озадаченным, и сама эта озадаченность вынуждает его к

новым решениям. У человека нет врожденного "стремления к прогрессу";

противоречивость его существования -- вот что заставляет человека продолжать

путь, на который он вступил. Утратив рай, единство с природой, он стал

вечным странником (Одиссей, Эдип, Авраам, Фауст); он вынужден идти вперед и

вечно стараться сделать неизвестное известным, ответами заполняя пробелы в

своем знании. Он должен давать себе отчет о самом себе и о смысле своего

существования. Он вынужден преодолевать свой внутренний разлад, мучимый

жаждой "абсолюта", другого вида гармонии, способной снять проклятие,

отделившее человека от природы, от ближних, от самого себя.

Этот разлад в человеческой природе ведет к дихотомиям, которые я

называю экзистенциальными^[25], потому что они коренятся в самом существовании человека; это противоречия, которые человек не может устранить, но на которые он может реагировать различными способами, соответственно своему характеру и культуре.

Основная экзистенциальная дихотомия -- дихотомия жизни и смерти. Тот

факт, что предстоит умереть,-- неотменим для человека. Человек осознает этот

факт, и само это осознание глубоко влияет на его жизнь. Но смерть остается

абсолютной противоположностью жизни, чуждой и несовместимой с переживанием

жизни. Все знание о смерти не отменит того, что смерть -- не составная часть

жизни, и нам ничего не остается, как принять сам факт смерти; сколько б мы

ни беспокоились о нашей жизни, она закончится уничтожением. "Все, что

человек имеет, он отдаст за свою жизнь", и "мудрый человек,-- как говорит

Спиноза,-- думает не о смерти, а о жизни". Человек пытался отрицать эту

дихотомию путем идеологий, например путем христианской концепции бессмертия,

которая, приписывая душе бессмертие, отрицает трагический факт, что

человеческая жизнь кончается смертью.

Смертность человека ведет к другой дихотомии: хотя каждое человеческое

существо является носителем всех человеческих возможностей, короткая

протяженность жизни человека не допускает полной их реализации даже при

самых благоприятных обстоятельствах. Только если бы время жизни индивида

было тождественно времени жизни человечества, он мог бы участвовать в

человеческом развитии, происходящем в историческом процессе. Человеческая

жизнь, начинаясь и заканчиваясь некоей случайной точкой в процессе эволюции

рода, вступает в трагический конфликт с индивидуальным требованием

реализации всех возможностей. Человек имеет, мягко говоря, смутное

представление о противоречии между тем, что он мог бы реализовать, и тем,

что он действительно реализует. И здесь идеологии опять же стремятся

примирять или отрицать данное противоречие, внушая, что жизнь продолжается и

после смерти или что данный исторический период и является окончательным и

венчающим достижением человечества. А есть идеология, утверждающая, что

смысл жизни нужно искать не в полнейшей ее реализации, а в социальном

служении и социальных обязанностях; что развитие, свобода и счастье индивида

подчинены или даже не идут в сравнение с благополучием государства, общности

или как там еще можно символизировать вечную власть, трансцендентную

индивиду.

Человек одинок и в то же время связан с другими. Он одинок в той мере,

в какой он уникальное существо, не тождественное никому и осознающее себя

отдельной особью. Он одинок, когда ему предстоит что-то оценить или принять

какие-то решения самостоятельно, силой своего разума. И все же он не может

перенести одиночества, обособленности от ближних. Его счастье зависит от

чувства солидарности с ближними, с прошлыми и будущими поколениями.

От экзистенциальных дихотомий коренным образом отличаются

многочисленные исторические противоречия индивидуальной и социальной жизни,

не являющиеся необходимой частью человеческого существования, а созданные

человеком и разрешимые или в тот же период, когда возникли, или в более

поздний период человеческой истории. Современное противоречие между избытком

технических средств материального обеспечения и невозможностью использовать

их исключительно для мира и благополучия людей -- разрешимо; это

противоречие не необходимое, а обусловленное недостатком у человека мужества

и мудрости. Институт рабства в Древней Греции может служить примером условно

неразрешимого противоречия, разрешение которого оказалось достигнуто только

в более поздний период истории, когда была создана материальная основа для

равенства людей.

Различение экзистенциальных и исторических дихотомий имеет большое

значение, так как их смешение ведет к далеко идущим последствиям. Те, кто

был заинтересован в сохранении исторических противоречий, горячо доказывали,

что это экзистенциальные и, значит, неотменимые дихотомии. Они пытались

уверить человека, что "чему быть, того не миновать", и человек, мол, должен

смириться со своей трагической судьбой. Но этой попытки смешать два данных

типа противоречий было недостаточно, чтобы удержать человека от стремления

разрешить их. Одно из характерных свойств человеческого ума в том, что,

сталкиваясь с противоречием, он не может оставаться пассивным. Ум приходит в

движение с целью разрешить противоречие. Всем своим прогрессом человек

обязан этому факту. Чтобы помешать человеку действенно реагировать на

осознанные им противоречия, нужно отрицать само наличие этих противоречий.

Примирять и таким образом отрицать противоречия -- это в индивидуальны жизни

функция рационализаций, а в социальной жизни функция идеологий (социально

заданных рационализаций). Однако если бы человеческий ум мог удовлетворяться

только рациональными ответами, истиной, такие идеологии остались бы

неэффективными. Но это еще одно из характерных свойств ума -- признавать

истиной идеи, разделяемые большинством членов данной культуры или

постулируемые могущественными авторитетами. Если примирительные идеологии

поддержаны единомыслием или авторитетом, человеческий ум поддается им, хотя

сам человек и не обретает полного покоя.

Человек может реагировать на исторические противоречия, устраняя их

своей собственной деятельностью, но он не может устранить экзистенциальные

противоречия, притом, что он может реагировать на них по-разному. Он может

умиротворять свой ум утешительными и примирительными идеологиями. Он может

пытаться бежать от своего внутреннего беспокойства, погружаясь без остатка в

удовольствия или дела. Он может пытаться отменить свою свободу и превратить

себя в инструмент внешних сил, топя в них свое Я. Но он остается

неудовлетворенным, тревожным и беспокойным. Есть только одно решение

проблемы: посмотреть в лицо истине, осознать свое полное одиночество и

предоставленность самому себе во Вселенной, безразличной к судьбе человека,

признать, что вне человека нет силы, способной за него разрешить его

проблемы. Человек должен принять на себя ответственность за самого себя и

признать, что только собственными силами он может придать смысл своей жизни.

Но смысл не означает успокоенности: более того, тяга к успокоенности

препятствует поиску смысла. Неуспокоенность является тем самым условием,

которое побуждает человека раскрывать свои силы. Если он посмотрит в лицо

истине без паники, то поймет, что в жизни нет иного смысла, кроме того,

какой человек сам придает ей, раскрывая свои силы, живя плодотворно; и

только постоянная включенность, активность и настойчивость могут уберечь нас

от неудачи в единственной стоящей перед нами задаче -- задаче полного

развития наших сил в пределах, заданных законами нашего существования.

Человек никогда не перестанет озадачиваться, хотеть знать и ставить новые

вопросы. Только если он осознает человеческую ситуацию, дихотомии, присущие

его существованию, и свою способность раскрыть свои силы, он будет в

состоянии успешно решить эту свою задачу: быть самим собой и для себя, и

достичь счастья путем полной реализации дара, составляющего его

особенность,-- дара разума, любви и плодотворного труда.

Рассмотрев экзистенциальные дихотомии, свойственные человеческому

существованию, мы можем вернуться к сделанному в начале этой главы

заявлению, что рассмотрение человеческой ситуации должно предшествовать

рассмотрению личности. Смысл этого заявления может быть прояснен, если

сказать, что психология должна основываться на антропологическо-философской

концепции человеческого существования.

Самой поразительной особенностью человеческого поведения является

демонстрируемая человеком огромная глубина страстей и влечений. Фрейд глубже

кого бы то ни было осознавал этот факт и пытался объяснить его в терминах

механистически-натуралистского мышления своего времени. Он полагал, что и те

страсти, в которых отсутствует явное выражение инстинкта самосохранения и

сексуального инстинкта (или в позднейшей его формулировке -- инстинкта Эроса

и инстинкта Смерти), являются, тем не менее, всего лишь более скрытыми и

усложненными проявлениями именно этих инстинктивно-биологических влечений.

Но, будучи блестящими, эти доводы недостаточно убедительны, чтобы

опровергнуть тот факт, что большую часть человеческих страстных влечений

невозможно объяснить силой инстинктов. Даже при полном удовлетворении

голода, жажды и сексуальных влечений "он", человек, не удовлетворен. В

противоположность животному, у человека самые непреодолимые проблемы этим не

разрешаются, а с этого только начинаются. Он стремится к власти, или к

любви, или к разрушению, он рискует своей жизнью ради религиозных,

политических или гуманистических идеалов, и эти стремления как раз и

составляют то, что определяет и характеризует особенность человеческой

жизни. И правда, "не хлебом единым жив человек". Эта истина, кроме

фрейдовского механистически-натуралистского объяснения, имеет и другое

толкование: что человеку врождены религиозные потребности, которые

невозможно объяснить из его естественного существования, а нужно объяснить

чем-то трансцендентным, ибо они имеют сверхъестественное происхождение.

Однако в таком допущении нет нужды, поскольку данный феномен вполне

объясним, если полностью понять человеческую ситуацию.

Дисгармония человеческого существования порождает потребности,

выходящие далеко за пределы животных потребностей человека. Эти потребности

выражаются в настойчивом стремлении восстановить единство и равновесие между

человеком и остальной природой. Человек делает попытку восстановить это

единство и равновесие прежде всего мысленно, конструируя всеобъемлющую

ментальную картину мира, служащую системой координат, из которой он может

извлечь ответ на вопрос, где его место и что ему делать. Но такой мысленной

системы недостаточно. Если бы человек был только лишенным телесности

интеллектом, его цель достигалась бы созданием исчерпывающей мысленной

системы. Но поскольку он существо, наделенное не только умом, но и телом,

ему приходится реагировать на дихотомию своего существования не только

мыслью, но и жизнью, чувствами и действиями. Ему приходится стремиться к

переживанию единства и общности во всех сферах бытия, чтобы найти новое

равновесие. Поэтому всякая удовлетворительная система ориентации

подразумевает, что во всех сферах человеческих усилий действия слагаются не

только из интеллектуальных элементов, но и из элементов чувств и ощущений.

Ревностное служение цели или идее, или трансцендентной человеку силе, такой,

как Бог, является выражение этой потребности в полноте бытия.

Ответы на человеческую потребность в ориентации и поклонении

значительно разнятся по содержанию и форме. Существуют примитивные системы,

такие, как анимизм и тотемизм, в которых ответы на человеческие поиски

смысла представлены предметами природы или предками. Существуют

нетеистические системы, подобные буддизму, которые обычно называют

религиозными, хотя в своей первоначальной форме они не имели понятия Бога.

Существуют философские системы, подобные стоицизму, и монотеистические

религиозные системы, которые дают ответ на человеческие поиски смысла при

помощи понятия Бога. При рассмотрении этих различных систем мы сталкиваемся

с терминологическими проблемами. Можно было бы назвать все эти системы

религиозными, если бы не тот факт, что по историческим причинам слово

"религиозная" отождествляется с теистической системой, системой, ставящей в

центр Бога, и мы попросту не имеем в нашем языке слова, общего и для

теистических и для нетеистических систем, т. е. для всех систем мысли,

пытающихся дать ответ на человеческие поиски смысла и на стремление человека

придать смысл своему существованию. За отсутствием лучшего слова я поэтому

называю такие системы "системами ориентации и поклонения".

Однако я хочу особо подчеркнуть, что существует много других влечений,

считающихся вполне светскими, но, тем не менее, берущих начало в той же

потребности, из которой возникают религиозные и философские системы. Давайте

посмотрим, что мы наблюдаем в наше время. Мы видим в нашей культуре миллионы

людей, поклоняющихся успеху и престижу. Мы уже видели и все еще видим в

других культурах фанатичную преданность диктаторским системам захватничества

и господства. Мы изумляемся силе таких страстей, которые зачастую даже

сильнее стремления к самосохранению. Нас легко вводит в обман светское

содержание их целей, и мы объясняем их как следствия сексуальных или других

квази-биологических влечений. Но разве не ясно, что сила и фанатизм, с

какими люди добиваются этих светских целей, это те же сила и фанатизм, какие

мы обнаруживаем в религиях; что все эти светские системы ориентации и

поклонения отличаются содержанием, но не основной потребностью, на которую

они пытаются предложить ответы? В нашей культуре картина особенно обманчива,

потому что большинство людей "верят" в монотеизм, а на деле привержены

системам, по существу, более близким тотемизму и идолопоклонству, чем любая

из форм христианства.

Но мы должны сделать вперед еще один шаг. Понимание "религиозной"

природы этих смоделированных культурой светских влечений дает ключ к

пониманию неврозов и иррациональных влечений. Мы должны признать последние

ответами -- индивидуальными ответами -- на человеческие поиски ориентации и

поклонения. Человек, "зацикленный на своей семье", неспособный действовать

независимо, фактически поклоняется примитивному культу предков, и

единственное отличие между ним и миллионами людей, поклоняющихся предкам,

состоит в том, что его система -- частная, а не культурно смоделированная.

Фрейд признавал связь между религией и неврозом и считал религию формой

невроза, а мы приходим к заключению, что невроз следует считать частной

формой религии, формой, отличающейся, главным образом, своими

индивидуальными, не-моделированными характеристиками. Заключение, к которому

мы пришли относительно общей проблемы человеческой мотивации, состоит в том,

что, хотя потребность в системе ориентации и поклонения присуща всем людям,

частное содержание систем, удовлетворяющих эту потребность, различно. Эти

различия являются различиями в ценности; зрелая, плодотворная, разумная

личность выберет систему, позволяющую ей быть зрелой, плодотворной и

разумной. Личность, чье развитие было блокировано, вынуждена обратиться к

примитивным и иррациональным системам, которые в свою очередь продлевают и

усиливают ее зависимость и иррациональность. Такая личность остается на том

уровне, который человечество в лице его лучших представителей уже миновало

тысячи лет назад.

Поскольку потребность в системе ориентации и поклонения -- это одна из

основных составляющих человеческого существования, мы может понять силу этой

потребности. Да, в человеке нет другого такого могущественного источника

энергии. Человек не волен выбирать -- иметь или не иметь "идеалы", но он

волен выбирать между различными видами идеалов, между поклонением идолу

власти и разрушения и поклонением разуму и любви. Все люди -- "идеалисты" и

стремятся к чему-то еще кроме физического удовлетворения. Они различаются

видами идеалов, в которые верят. На самые лучшие, но также и на самые

сатанинские проявления ума человека вдохновляет не плоть, а его "идеализм",

его дух. Поэтому релятивистская точка зрения, что само по себе ценно иметь

какой-то идеал или какое-то религиозное чувство,-- опасна и ошибочна. Мы

должны понять, что всякие идеалы, включая и идеалы светских идеологий,

служат выражениями одной и той же человеческой потребности, и мы должны

оценивать их по их отношению к истине, по степени их способствования

раскрытию человеческих сил и по уровню реальности их ответов на потребность

человека в равновесии и гармонии с миром. Итак, повторим, что понимание

человеческой мотивации должно проистекать из понимания человеческой

ситуации.

ФИЛОСОФСКИЕ АСПЕКТЫ ПСИХОАНАЛИЗА.

Психоанализ относится к числу явлений, которые в значительной мере определяют духовный облик западной цивилизации XX в. Термин «психоанализ» является многозначным, что свидетельствует как о различиях в понимании данно­го феномена, так и о его собственной содержательной разноплановости. В самом широком смысле термином «психоанализ» обозначают интеллектуальное движе­ние, сформировавшееся в западной культуре XX в. в результате проекции ряда идей З.Фрейда и его последователей на различные сферы социогуманитарного знания (историю, культурологию, философию, литературоведение, эстетику и т.д.). Под психоанализом понимают также совокупность подходов, принципов, кон­цепций, в рамках которых бессознательное рассматривается как основная де­терминанта всей душевно-духовной жизни человека и человеческой природы в целом. Теории личности, построенные на указанных выше методологических основаниях, получили название психоаналитических. В самом узком смысле психоанализ — это клиническая дисциплина, представленная психодиагностичес­кими и психотерапевтическими методами, используемыми при лечении психичес­ких расстройств. Система метапсихологических, мировоззренческих и философских выводов, сделанных в рамках психоанализа, нередко именуется «психоаналити­ческой философией»¹. Однако, имея достаточно широкий выход в философскую и мировоззренческую сферы, психоанализ лишь отчасти соответствует критери­ям самостоятельного философского течения, в связи с чем более корректно гово­рить о философских аспектах данного явления.

Возникновение психоанализа (90-е годы XIX века) связано с именем австрийского врача-психиатра Зигмунда Фрейда (1865—1939), кото­рый определил его исходные принципы, сфор­мулировал основополагающие идеи, а также в 1896 г. в одной из своих статей по этиологии психических расстройств предложил сам термин «психоанализ» (анализ психики). Учение З.Фрей­да и его прямых последователей носит название «фрейдизм».

З.Фрейд создал психоанализ по образцу строгой науки, выделив в нем три уровня:

1) ме­тод исследования проявлений бессознательного;

2) психотерапевтический метод, опирающийся на эти исследования;

3) совокупность теорий психологии и психопатологии, являющихся синтезом психоаналитических методов исследования и лечения. При создании своей концепции в качестве исходной посылки он выбрал поло­жение естественнонаучного материализма, согласно которому человек — это при­родное существо, обладающее рядом инстинктов, которые можно свести к двум основным: инстинкту самосохранения и инстинкту продолжения рода. Однако в процессе разработки психоаналитической теории личности это положение было критически переосмыслено Фрейдом. На формирование взглядов австрий­ского ученого оказала влияние и теория энтропии, утверждающая, что любая система, в том числе и живой организм, стремится к саморазрушению, «изжи­ванию» самой себя.

Как практикующий врач З.Фрейд поставил перед собой задачу разработать методику лечения неврозов, выяснив причины их появления. Поставленная задача потребовала решения ряда дополнительных проблем, имеющих определяющее методологическое значение: 1) построения теоретической модели психики, т.е. выхода на уровень метапсихологии; 2) ответа на вопрос: что есть человек и какова его сущность? Последнее означало переход из психиатрической и психологичес­кой сфер в область философских проблем.

В противовес своим идейным предшественникам, отождествлявшим психику и сознание, З.Фрейд развел эти понятия, сформулировав тезис о том, что психика шире сознания. На основе данного постулата австрийский ученый предложил две теоретические модели психики, осуществив тем самым ее анализ, или психоана­лиз. Фрейдовские модели представляют собой теории, согласно которым «психический аппарат» расчленен на несколько систем, определенным_образом соподчиненных и упорядоченных, но обладающих различными признаками и функциями. В такой трактовке психика представляла собой.суперсистему, имеющую как внутрисистемные, так и межсистемные связи и отношения.

В начале XX в. Фрейд выделил в качестве структурных компонентов «пси­хического аппарата» бессознательное, предсознание и сознание. Австрийский уче­ный считал, что бессознательное как система представляет собой ту часть содержания психики, которая не допущена в предсознание и сознание в ре­зультате вытеснения — действия, с помощью которого субъект пытается устра­нить или удержать в бессознательном мысли, образы, воспоминания, связанные с влечениями. Это универсальный психический процесс, благодаря которому „бессознательное возникает как самостоятельная_сфера_психики. Содержание бессознательного, по Фрейду, является репрезентатором влечений. Влечения, по его мнению, — это не инстинкты, это побуждения «психического аппарата» к работе. Влечений множество, но основным из них является сексуальное вле­чение. В отличие от инстинкта, оно не имеет биологически заданного объекта, а способы его удовлетворения не только изменчивы, но и способны примыкать к различным видам деятельности. У человека сексуальное влечение приобрета­ет конкретную форму через игру представлений и фантазий. Согласно Фрейду, в бессознательное вытесняется только сексуальное влечение, в связи с чем оно становится главным источником психических конфликтов. Почему сексу­альное влечение имеет преимущества перед остальными, основоположник пси­хоанализа не объясняет. На границе бессознательного и предсознания находится «первичная цензура», которая либо задерживает бессознательное (вытесняет его либо пропускает его дальше, но в преобразованном, искаженном виде. Предсознание — это система «психического аппарата», представленная содержаниями и действиями, которые хотя и не входят в актуальный план сознания, но остают­ся доступными ему. Сознание является системой, которая способна воспроизво­дить информацию о внешнем и внутреннем мире и указывать на наличие отчетливого восприятия в структуре психики. На границе предсознания и созна­ния находится «вторая цензура», основная задача которой — не допустить в созна­ние тревожные мысли. Но чем руководствуется сознание, осуществляя функцию цензора, как оно определяет, что запрещать и что разрешать? В рамках своей первой теоретической модели психики З.Фрейд не дает ответа на поставленные вопросы. Согласно первой фрейдовской теории, системы «психического аппарата» достаточно жестко отделены друг от друга строгой цензурой, но это не устраняет динамизм и конфликтность их отношений.

В предложенной Фрейдом динамической модели психики входящие в ее состав системы имеют неодинаковый статус. Определяющая роль принадлежит бес­сознательному, с.многочисленными проявлениями которого человек сталкивается постоянно: это оговорки, описки, забывание ранее хорошо известного, неожидан­ное воспоминание о том, что казалось давно забытым, сновидения, в которых нередко проявляется то, о чем человек даже запрещает себе думать, фантазии, бред и т.д. Бессознательное, о котором ведет речь Фрейд, имеет не физиологи­ческую сущность, а психическую, это психическое бессознательное — уровень «глубинной психологии».

Основоположник психоанализа не является первооткрывателем сферы бессознательного. Она была открыта и описана до него. Но Фрейд принципи­ально изменил понимание ее сущности, устранив знак равенства между бессоз­нательным и физиологическим, между влечением и инстинктом, предложил экспериментальные методы исследования бессознательного, показал его орга­ничную связь с сознанием.

20-е годы XX в. считаются переломными в развитии психоанализа. В этот период З.Фрейд предложил новую теорию «психического аппарата». Согласно этой модели в состав психики входят три слоя, или инстанции: Оно (Ид), Я (Эго) и Сверх Я (Супер-Эго). Однако и вышеуказанные инстанции описываются ос­нователем психоанализа в разработанных ранее понятиях бессознательного, пред­сознания и сознания; сохраняется доминирующая роль бессознательного в структуре психики.

Каково содержание бессознательного и его место во второй фрейдовской модели? Ответ на эти вопросы австрийский ученый дает в контексте рассмот­рения основных систем «психического аппарата». Одной из них является сфера Оно. Термин «Оно» З.Фрейд позаимствовал у немецкого врача Г.Гроддека. Оно — не просто область бессознательного, это полюс влечений личности, их психичес­кое выражение. Хотя основоположник психоанализа считал, что Оно — это хаос, сами влечения он делил на две группы в зависимости от происхождения: 1) врож­денные и наследуемые; 2) вытесненные и приобретенные. Данная инстанция репрезентирует только субъективную реальность — реальность психического — и подчиняется только принципу удовольствия.

Оно — это динамичная система, в рамках которой функционируют, взаи­модействуют и противоборствуют два механизма: Эрос и Танатос. Эрос (в древнегреческой мифологии бог любви) во второй фрейдовской топике обозначает влечения к жизни, представленные как влечениями сексуальными, так и влечени­ями к самосохранению. Однако именно сексуальные влечения австрийский уче­ный продолжал считать базовыми. Согласно З.Фрейду, они расположены на границе телесного и психического, они — «феномен границы». Для Их характеристики основоположник психоанализа вводит понятие «либидо» (то лат. libido — жела­ние). Либидо представляет собой психический аспект проявления сексуального влечения, это энергия Эроса. Сексуальность человека, считает Фрейд, имеет не только явную форму проявления, но и сублимированную. Сублимация (от лат. sublimo — высоко поднимаю) — это способность заменять сексуальную цель психологически близкой ей социально значимой целью. С точки зрения психо­анализа, основными формами сублимации являются художественное творче­ство и интеллектуальная деятельность.

Эрос у Фрейда — это созидательное начало, направленное не только на сохранение существующего, но и на формирование нового. Энергетическая сила, воплощенная в нем, управляет психической жизнью человека, определяет его мотивы и направляет его действия. Подобные рассуждения очень близки взглядам Ф.Ницше и представлениям «философии жизни» о сущности человека и его бытия.

Будучи свидетелем человеческой жестокости, особенно во время первой мировой войны, принесшей многочисленные жертвы и разрушения, австрийс­кий ученый в своей работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920) впер­вые ввел понятие «влечение к смерти» как альтернативы Эросу. Позже это влечение получило название «Танатос» (от греч. Thanatos — смерть). Проявлением Танатоса является агрессия, которая может быть направлена как вовне, так и внутрь самой личности. В отличие от классической философской традиции, исключав­шей смерть из человеческой сущности и акцентировавшей внимание на бес­смертии, З.Фрейд рассматривал смерть в качестве неотъемлемой части душевно-духовной жизни человека.

Эрос и Танатос как два механизма сферы Оно находятся между собой в сложных, динамических отношениях, обусловливая изначально амбивалентную и конфликтную природу человека. Тем самым З.Фрейд отказывается от модели человека предшествующей философии, ориентированной на поиск оснований целостности человеческой сущности.

Я представляет собой следующую инстанцию в структуре «психического аппарата». Я — это система, в которой одновременно дана информация о внеш­нем и внутреннем мире, зафиксирован образ самой личности. Я — это полюс защиты личностных интересов и приспособления к реальности, сфера приня­тия решений. Имея непосредственный контакт с внешним миром, эта инстан­ция призвана согласовать две сферы — субъективную и объективную. Здесь господствует принцип реальности, альтернативный принципу удовольствия. Кон­фликт между двумя этими принципами обусловливает динамизм внутреннего мира человека. В конечном счете принцип реальности доминирует над прин­ципом удовольствия. Принцип реальности видоизменяет действие принципа удовольствия. Его господство означает, что прекращается поиск прямых спосо­бов удовлетворения потребностей и что это удовлетворение может быть отсро­чено под влиянием внешних условий.

Каково происхождение инстанции Я? В рамках психоанализа этот вопрос остается открытым. В своих работах З.Фрейд называл разные причины генезиса Я. Во-первых, считал он, Я возникло как следствие дифференциации Оно и пере­носа либидо на саму личность, отсюда и явление нарциссизма (любви к соб­ственному образу}. Во-вторых, Я представляет собой результат столкновения личности с реальностью, приводящего к формированию особой системы, защи­щающей личностные интересы. В-третьих, Я появляется в процессе ряда отож­дествлений личности с другими людьми, прежде всего с родителями. Очевидно, в генезисе Я имеют место все перечисленные факторы, однако каждый из них играет свою роль.

Инстанция Я самая несамостоятельная, поскольку она находится под вли­янием либидональных влечений Оно, по отношению к которым ей надлежит осуществлять частичную цензуру, а также под влиянием реальности (внешнего мира) и императивов инстанции Сверх-Я. Именно в Я, согласно логике рассуж­дений австрийского психоаналитика, наиболее полно выражена конфликтность психики в целом. Антиномичность Я просматривается всюду: Я обеспечивает вытеснение влечений, и в то же время их удовлетворение, осуществляет инсайт (от англ. insight — проницательность, понимание, акт непосредственного по­стижения сущности) и рационализацию; обеспечивает объективность познания и дает искаженные представления; сопротивляется реальности и устраняет это сопротивление и т.д. В отличие от своих предшественников, З.Фрейд не рассматри­вал Я как нечто устойчивое, в его трактовке данная инстанция не только внутренне противоречива, но и мобильна. Австрийский психоаналитик отказался от отож­дествления Я с сознанием, характерного для парадигмы классической филосо­фии. Он рассматривал сознание лишь в качестве ядра Я, подчеркивая при этом, что большая часть этой инстанции остается в сфере предсознательного и бес­сознательного, о чем, в частности, свидетельствует неосознанное использование личностью механизмов психологической защиты. Таким образом, фрейдовское Я по своей сущности оказывается рационально-иррациональм.

Сверх-Я — это третья система в структуре психики, отвечающая за нрав­ственное сознание личности, соблюдение и формирование идеалов. Термин «Сверх-Я» Фрейд ввел в своей работе «Я и Оно» (1923), хотя открыта эта инстанция была еще в 1914—1915 гг. По мнению ученого, Сверх-Я обособилось от Я и вы­полняет по отношению к нему роль цензора или судьи. Сверх-Я имеет свои подструктуры: 1) Идеал-Я и 2) критическую инстанцию.

Инстанция Сверх-Я формируется в процессе социализации, прежде всего через взаимоотношения с родителями, а затем и с другими людьми под воздей­ствием различных социальных институтов. Ранние годы жизни основатель психо­анализа считал наиболее значимыми для формирования моделей поведения личности. В процессе социализации, отмечал он, ребенку приходится осваивать социальные роли, решать вопрос о своей половой принадлежности. С точки зре­ния З.Фрейда, особой структурой разрешения проблем половой идентификации является Эдипов комплекс, который формируется в возрасте 3—5 лет и в явной форме присущ только мальчикам. Эдипов комплекс — это не просто либидональное влечение мальчика к своей матери, как это иногда трактуется вслед­ствие прямой проекции мифа об Эдипе на фрейдовскую концепцию психики. Согласно основоположнику психоанализа, этот феномен имеет более глубокую

смысловую и символическую нагрузку. Эдипов комплекс — это основополагаю­щая структура межличностных отношений и способ определения индивидом своего места внутри этой структуры. Он является основой формирования ин­станции Сверх-Я, поскольку в процессе воспитания мать ассоциируется ребен­ком с принципом удовольствия, в то время как отец олицетворяет социальные запреты (табу) — принцип реальности, которому следует подчиняться. Отсюда и желание «убить отца», т.е. устранить запреты и ограничения на получение удовольствий. Отказ от Эдипова комплекса означает интериоризацию запретов, наполнение их социальным и культурным смыслом и формирование инстан­ции Сверх-Я.

В отличие от своих предшественников, З.Фрейд считал, что нравственны­ми нормами, социальными запретами индивид в значительной степени руко­водствуется неосознанно. Бессознательное присутствует и в инстанции Сверх-Я, проявляя себя либо как «голос совести», либо как чувство вины. Таким образом, во второй фрейдовской модели психики бессознательное — это не атрибут ка­кой-либо одной инстанции, оно характерно для всех трех систем (Оно, Я, Сверх-Я), но в разной степени. Бессознательное (иррациональное) выступает в роли интегрального элемента всей человеческой психики.

В контексте психоаналитических рассуждений З.Фрейда постепенно форми­ровалась концепция душевно-духовной жизни человека, выходящая за рамки классической философской парадигмы, поскольку не рациональное (сознание), а иррациональное (бессознательное) является, по его мнению, сущностной ха­рактеристикой человеческой природы. Более того, душевно-духовная жизнь, согласно основоположнику психоанализа, не только не стремится к целостно­сти, совершенству, бессмертию, она принципиально конфликтна, противоре­чива, напряжена, содержит возможность разрушения и смерти. Именно внутренняя конфликтность самого психического аппарата и является, по мне­нию Фрейда, основной причиной неврозов.

Рассматривая бессознательное в качестве доминирующего элемента психи­ки, З.Фрейд не смог в полной мере реализовать свой первоначальный замысел — создать психоанализ как строгую науку. Исследуя бессознательное и связанные с ним явления и процессы, он вынужден был дополнить процедуру объяснения и доказательства процедурой интерпретации, поскольку объяснительные моде­ли оказались не вполне подходящими для характеристики содержания бессоз­нательного. В связи с этим в систему строгих научных понятий основоположнику психоанализа пришлось включить не только философские категории, но и ми­фологемы. Таким образом, в рамках психоанализа использовался и специфи­ческий стиль философствования, тяготеющий к художественно-литературному жанру, активно использующий язык аллегорий.

Вместе с тем по характеру решения ряда проблем З.Фрейд продолжал ос­таваться на позициях классического рационализма и просветительства. Он ве­рил в силу разума, полагая, что, несмотря на свою ограниченность, только разум является инструментом познания истины, единственным способом самопозна­ния личности и ее совершенствования, поэтому Я сможет поставить под конт­роль Оно (бессознательные влечения). Основоположник психоанализа считал, что человечество в состоянии преодолеть религиозные предрассудки, и в этом ему должна помочь наука, формирующая естественнонаучное мировоззрение.

Карл Густав Юнг (1875 – 1961)

Теория личности Карла Густава Юнга (1875-1961) известна под названием аналитической пси­хологии. Его разногласия с З.Фрейдом наметились по двум основным проблемам: 1) понимание со­держания бессознательного и 2) понимание сек­суальности.

Вслед за З.Фрейдом Юнг изучал влияние ди­намических неосознанных процессов как на пси­хическую жизнь личности, так и на ее поведение. Юнг не разделял фрейдовскую точку зрения от­носительно сексуальности как движущей силы, преобладающей в структуре психики и личности в целом. Либидо в классическом психоанализе — это сконцентрированная сексуальная энергия. У автора аналитической психологии либидо — это жизненная сила, обладающая творческим по­тенциалом, которая сосредотачивается в различ­ных материальных и духовных потребностях, может проявить себя в политике, религии и т.д. Содержание бессознательного, считал он, нельзя свести к совокупности подав­ленных сексуальных влечений и влечения к смерти. Бессознательное — нечто большее, чем эти влечения, оно имеет более глубинный пласт. Юнг предложил свою структуру личности, выделив в ней три уровня: Я (Эго), личностное (ин­дивидуальное) бессознательное и коллективное бессознательное.

Я (или Эго) является центром сферы сознания. Эта структура психики представляет собой совокупность образов, мыслей, воспоминаний, которые обеспечивают нашу целостность, постоянство, являются основой нашего со­знания, дают возможность предвидеть результаты. Юнговский вариант реше­ния вопроса о соотношении Я и сознания отличается от трактовки З.Фрейда, считавшего сознание лишь частью инстанции Я.

Индивидуальное бессознательное — это воспоминания, конфликты, вы­тесненные или забытые, но рано или поздно осознаваемые. В отличие от Фрей­да, Юнг считал, что основой индивидуального бессознательного являются комплексы. Именно он ввел понятие «комплекс», которое означает совокупность эмоцио­нально заряженных мыслей, чувств, воспоминаний, вытесненных индивидуумом из своего личного или коллективного опыта в сферу бессознательного и скон­центрированных вокруг какой-либо темы. Эти комплексы, согласно Юнгу, ока­зывают очень сильное влияние на личность.

Под слоем индивидуального бессознательного находится более глубин­ный пласт коллективного бессознательного, который является хранителем сле­дов коллективной памяти человечества. Вводя это понятие, Юнг стремился показать, что личность включена в духовный опыт предшествующих поколе­ний, зафиксированный в мировой культуре. Мысли и чувства, сохраняющиеся в этом слое души, являются общими для всего человечества. Коллективное бессоз­нательное состоит из первичных психических образов — архетипов (от греч. arche — начало, typos — образец — первичные модели). Архетипы — это врожденные идеи или воспоминания, которые предрасполагают людей воспринимать, пережи­вать и реагировать на события определенным образом. Архетипы — это не статич­ные конструкции, а скорее предрасполагающие факторы, под влиянием которых реализуются универсальные механизмы восприятия, мышления, действий лю­дей в ответ на воздействие объекта или события. Среди архетипов Юнг называл следующие: мать, ребенок, герой, мудрец, божество Солнца, плут, Бог, смерть и т.д. Однако особое внимание в своей теории Юнг уделял таким архетипам, как персона, анима, анимус, тень и самость.

Персона (от лат. persona — маска) — это наше общественное лицо, то, как мы проявляем себя в отношениях с другими людьми. Персона обозначает множе­ство ролей, предписанных нам обществом. По мнению Юнга, у персоны две основные функции: 1) производить впечатление на других; 2) скрывать свое подлинное лицо. Автор аналитической психологии предупреждал, что если этот архетип выражен слишком сильно, то человек может оказаться эмоционально неразвитым и отчужденным от других людей.

Анима — обозначение внутреннего образа женщины в мужчине, а ани­мус — бессознательной мужской стороны в женщине. Согласно Юнгу, эти ар­хетипы эволюционировали на протяжении человеческой истории, поскольку менялся опыт взаимодействия противоположных полов. В личности эти архетипы должны быть представлены гармонично, в противном случае личность не сможет до конца самореализоваться.

Тень символизирует темную, животную сторону человека, его аморальные мысли и чувства, сексуальные и агрессивные желания. Однако у тени есть и по­зитивная сторона. Она — источник жизненной силы, творчества, спонтанности. В связи с этим определяется и задача Я — направлять энергию тени в социаль­но приемлемое русло, позитивно использовать ее творческий потенциал.

Самость — важнейший архетип в теории Юнга. Он является центром лич­ности, вокруг которого организуются все другие компоненты. Человек ощущает гармонию только в том случае, когда достигается интеграция всех элементов души. Цель человека — полное развитие своей самости. Однако это очень дли­тельный процесс, требующий настойчивости, постоянства, напряженной ин­теллектуальной работы и жизненного опыта.

В отличие от З.Фрейда, который считал, что важнейшую роль в определении поведения личности играют ранние годы, Юнг подчеркивал, что личность разви­вается на протяжении всей своей жизни. Приобретая новый опыт, умения, навы­ки, человек получает все больше возможностей для реализации своей самости.

Процесс развития каждой личности уникален, он характеризуется дина­мизмом взаимодействия различных, часто противоборствующих элементов че­ловеческой души. Этот процесс Юнг назвал индивидуализацией. Вершиной индивидуализации является самореализация, которая доступна лишь способным, высокообразованным людям, имеющим свободное время для своего личностного роста.

С. Н. ТРУБЕЦКОЙ

Человеческое сознание предполагает чувственную, телесную организацию, и вместе оно имеет самобытное, идеальное начало. Оно предполагает бессознательную природу, которая организуется и постепенно возвышается до него, ибо оно есть конечный продукт космического развития. И в то же время оно предполагает саболютное вселенское сознание, точно так же, как и самая чувственная вселенная во времени и пространстве предполагает такое сознание и всеобщую чувственность.

Отсюда зависит внутреннее противоречие и двойственность всей душевной жизни человека. Полуживотное, полубожественное, сознание человека вечно двоится между сном и бдением, знанием и неведением, чувственностью и разумом. Оно обладает универсальными формами, вырабатывает себе общие понятия, общие идеалы, и вместе оно всегда ограничено по своему действительному эмпирическому содержанию. Оно всегда ограничено и вместе не допускает никаких определенных границ, непрестанно выходя за их пределы. Оно отчасти универсально, отчасти индивидуально, отчасти действительно, отчасти только возможно (потенциально). Оно заключает в себе постоянное противоречие, которое присуще всем его понятиям, представлениям, восприятиям, и вместе оно сознает свое собственное идеальное тождество, идеальное единство истины.

Таким образом, противоречия отдельных философов относительно природы человеческого сознания имеют действительное основание в самом этом сознании. Одни рассматривают его физиологические условия, другие — его метафизическое, идеальное начало; одни признают познание чувственным, всецело эмпирическим, ограниченным; другие раскрывают его логическую, универсальную природу, его априорные элементы. И до сих пор никому не удалось достигнуть окончательного примирения этих противоположностей, так что возникает вопрос, может ли оно вообще быть достигнуто. Ибо если противоречие заключается в самой действительности, то всякое исключительно теоретическое его решение или упразднение будет поневоле недостаточным или ложным. Одна из главнейших заслуг новейшей философии состоит, может быть, именно в том, что она, отказавшись от догматического разрешения антиномий, противоречий метафизики, стремится указать их корень в самом разуме и сознании человека или в самой природе вещей (скептики и пессимисты). Иначе самые противоречия философов были бы непостижимы.

Если рассматривать развитие сознания внешним, эмпирическим образом, то зависимость его от физиологических условий, от нервов и мозга не подлежит никакому сомнению. И тем не менее физиолог навсегда, безусловно, лишен возможности чем-либо заполнить бездну, разделяющую явления материального, физического порядка от самых простых явлений психического порядка. Пусть утверждают, что оба порядка, физический и психический, суть две стороны, два аспекта одного и того же процесса. Стороны эти столь существенно различествуют между собою, что подобное утверждение либо ровно ничего собою не выражает, либо же является неосновательным, ибо сознание и вещество или сознание и движение — величины совершенно разнородные. При всей несомненности той интимной причинной связи, которая существует между мозговыми отправлениями и психическими явлениями, сознание, как таковое, не может быть объяснено из чего-либо материального.

С другой стороны, рассматривая сознание в нем самом, в его логических функциях, в его духовной природе, мы несомненно приходим к предположению абсолютных, идеальных норм, универсальных начал,— словом, к идее вселенского сознания. Но между таким конечным идеалом, который является в одно и то же время и образующим началом, и высшею нормой действительного сознания, и между этим последним существует не только различие, но и противоречие, о котором достаточно свидетельствуют ум и совесть каждого человека. Как бы ни было скудно наше представление об идеале, мы не можем считать его осуществленным в действительности, достигнутым в настоящем сознании. Мы не можем познать его из действительности и не можем познать, дедуцировать из него эту действительность до тех пор, пока он не будет достигнут нами и осуществлен. Поэтому высшие философские умозрения наши имеют лишь приблизительное значение и чисто спекулятивный характер, ибо они заключают в себе лишь предвосхищаемое решение. В известном смысле философ спекулирует лишь за счет будущего, и он одинаково ошибается, когда принимает свои сокровища за наличный капитал или когда он поступается ими, не понимая их действительной ценности.

Познание наше безусловно только по своей идее, по своему идеалу полной, абсолютной истины. В действительности оно обладает возможной, формальной общностью, чисто логической универсальностью, которой противолежит всегда ограниченное, эмпирическое содержание. Чтобы стать абсолютным и полным, всеобъемлющим не по форме только, но по существу, по содержанию,— сознание должно обнять в себе все, стать сознанием всего и всех, сделаться воистину вселенским и соборным сознанием. Достижима ли эта цель или нет, она во всяком случае не может быть задачей чисто теоретической. Сознать себя во всем и все в себе, вместить полноту истины в реальном, абсолютном союзе со всеми — это конечный религиозный идеал жизни, а не знания только. Задача философии состоит в возможно конкретном познании идеала и указании пути к его осуществлению. Мы не можем ожидать от нее конечного разрешения противоречий, имеющих корень в самых условиях нашего временного бытия, и мы не можем ждать от нее полного откровения истины. Много уже то, если она может сознать противоречия бытия и усмотреть ту внутреннюю гармонию, которая в них скрывается и обусловливает собою самое относительное существование вселенной, ее сохранение, жизнь и развитие. В своих различных концепциях, в своих противоположных системах философия выражает, с одной стороны, многоразличные противоречия бытия и постигает коренное, онтологическое, реальное значение этих противоречий; с другой стороны, в своем идеализме, в своем стремлении к конечному единству она постигает, что противоречия эти не могут быть безусловны, — иначе и относительное бытие и познание не были бы возможны; она сознает всеобщую природу разума и предвосхищает тот идеал, в котором противоречия примирены. И чем глубже сознает философия противоречия вселенной, тем глубже познает она превозмогающую силу идеала. Ибо сознать реальные противоположности, как противоречия, значит признать и внутреннюю логику бытия, тот скрытый, идеальный разум вещей, то Слово Гераклита, которым все вертится, в котором разгадка вселенной.

Итак, познавая природу нашего сознания, мы приходим к некоторым основным противоречиям, не допускающим отвлеченного разрешения, — противоречиям между индивидуальным и родовым, частным и общим содержанием и формой, реальным и идеальным. Но самые эти антиномии предполагают некоторое скрытое от нас примирение, без которого сознание и познание — даже относительное — не было бы осуществимо; они заключают постулат, требование такого примирения и указывают, в каком направлении, где следует его искать. Прежде всего, нам важно выяснить родовые и универсальные элементы сознания, не смущаясь их противоречием с тем, что кажется нам в нем индивидуальным, личным: вслед за Аристотелем, мы должны признать подобное противоречие задачей, объективным затруднением (апорией), зависящим от дей­ствительной противоположности. В своей идеальной деятельности живое сознание примиряет эти противоречия, обобщает частное, индивидуализирует общее, осуществляет идеальное, идеализирует действительное; и хотя такое примирение лишь относительно, хотя анализ раскрывает противоречия, присущие всему нашему теоре­тическому сознанию, всякий положительный прогресс его в сознании истины и добра представляется нам конкретным осуществлением его идеала, частным выражением конечного всеединства. В своей положительной истинной деятельности, а, следовательно, и в своем истинном существе, сознание обладает конкретною, живою универсальностью. Как ни противоположны отвлеченные начала «общего» и «частного», «рода» и «индивида», в действительности одно не существует без другого. Нет сознания без сознающих индивидуальностей, и нет сознания абсолютно субъективного, нет абсолютно изолированных сфер сознания. Рассматривая сознание внешним образом в связи с прогрессивно развивающимися явлениями жизни, или изнутри, при свете психологического анализа, мы убедимся в его органической универсальности, в идеальной соборности сознания.

Сознание есть существенное проявление жизни. Первоначально оно как бы сливается с прочими ее отправлениями; затем оно дифференцируется и развивается в связи с общей организацией физиологической и социальной жизни. Оно дифференцируется и развивается вместе с нервной системой и вместе с прогрессом социальных отношений, с организацией общения между существами.

Как известно, высший организм есть общество, агрегат бесчисленного множества элементарных организмов или анатомических элементов, которые группируются в ткани, органы, аппараты или сложные системы органов. Всеобщее, органическое согласие этих элементов при развитой специализации их отправлений обусловливает единство жизни в ее разнообразии. Между индивидуальностью целого и частей, единством жизни и распределением функций существует постоянно возрастающее соответствие. Чем выше стоит организм в лестнице живых существ, тем большую степень различия, специализации функций, автономии проявляют отдельные его органы; чем выше организм, тем более все эти элементы, органы, аппараты согласованы между собою, восполняют и предполагают друг друга в своем различии, подчиняясь индивидуальному единству живого целого. Но с другой стороны, всякий организм сам является живым членом своего вида и состоит в постоянном или временном, физиологическом или психологическом общении с другими индивидами своего вида,— общении, которое органически необходимо.

Сознание в своей элементарной форме — чувственности — предшествует не только дифференциации нервной системы, но и первичным организмам — клеточкам. Уже первичные амебы, лишенные всякой организации, обнаруживают чувствительность и некоторые признаки сознательности. Как показывают точные наблюдения, раздражительность и чувствительность суть всеобщие, первоначальные и, так сказать, стихийные свойства живой протоплазмы, этой первоматерии всего органического мира. С возникновением и развитием органической индивидуальности возникают и развиваются элементарные органические союзы, те вначале бессвязные физиологические группы, из которых в течение беспредельно зоогенического процесса образовались сложные организмы растений и животных. Вместе с тем, параллельно этому общему развитию, неопределенная органическая чувствительность также растет, развивается, усложняется; но первичный базис ее — общая психологическая материя — не имеет в себе ничего индивидуального. Это стихийный родовой процесс, на почве которого возможны индивидуальные образования, точно так же как и сложные сочетания, ассоциации обособляющихся элементов. И как всякий организм есть продолжение другого организма, всякая жизнь продолжение предшествовавшей жизни, так точно и сознание, чувственность индивидуального существа: она не есть нечто абсолютно новое, но является также продолжением предшествовавшей, общеорганической чувственности в той специальной ее разновидности, которая присуща виду данного организма. Чувственность не рождается, а продолжается, как жизнь протоплазмы. Сознание, как и жизнь, есть от начала родовой, наследственный процесс. Поэтому от низших ступеней зарождающегося сознания до высших социальных, этических его проявлений мы находим в нем общую основу, родовые формы и функции. От низших ступеней сознающей жизни до высших ее проявлений мы наблюдаем постепенное развитие этого универсализма сознания, постепенный переход от естественного, стихийного безразличия, от непосредственной стихийной общности, психических отправлений к конкретному и свободному, универсальному единству, к связному многообразию, к живой соборности. И этот прогресс идет вместе с развитием индивидуального начала.

Низшие организмы обладают столь незначительной степенью индивидуализации, что между родом и индивидом, точнее, между отдельными индивидами не существует определенной границы. Индивидуальность организма и его частей также развита чрезвычайно слабо. Отдельные части низших животных слабо обособлены, переходят друг в друга, заменяют или повторяют друг друга; жизнь целого не обладает устойчивым единством. Мы можем рвать и резать на части иных полипов, моллюсков, червей, глистов, не убивая индивидуальной жизни и чувствительности этих отдельных частей; они живут самостоятельной жизнью, иногда сами восполняя себе недостающее целое. Таким образом, отдельные органы обладают такою же индивидуальностью, как и целое, или, точнее, целое лишено развитой, центральной индивидуальности. Поэтому, рассматривая составные части низших организмов, исследователь часто не в состоянии определить, имеет ли он дело с индивидом, состоящим из многих органов, или с колонией индивидов, с цепью индивидов или с одним индивидом, состоящим из последовательных частей. В некоторых случаях, как, например, у иных полипов, у губок, мы наблюдаем мириады органических единиц, проявляющих вполне ясно каждая свою особенную жизнь, которые возникают из одного и того же зародыша, сохраняют прочную материальную связь друг с другом и в своей совокупной деятельности обусловливают жизнь собирательного тела. Если сблизить две губки так, чтоб они соприкасались, они срастутся; если резать их, части будут жить вполне самостоятельно.

В развитом высшем животном, наоборот, все отдельные части и органы координированы между собою и в значительной степени подчинены контролю центральных органов. Все элементарные жизни, элементарные сознания впадают в одну общую жизнь и сознание, в одну общую индивидуальность. И нервная система высшего животного, заключающая в себе сложную совокупность органов сознания, подобно целому организму, представляет в своем развитии ту же картину постепенно возрастающей дифференциации и интеграции, усложнения и централизации. Подобно целому организму, она состоит из многосложного соединения миллиардов органических элементов, клеточек и волокон, которые некогда стояли особняком в низших животных или составляли простые, относительно слабо координированные группы. Нервные волокна соединяются системою местных и центральных узлов, связанных между собою в сложном иерархическом порядке, причем функции отдельных центров, узлов, нервов строго разграничены. Сознательное восприятие сосредоточивается в высших центрах — в головном мозгу у человека; но его сфера может простираться на спинной мозг уже у птиц, на совокупность нервных центров у менее совершенных животных, и, наконец, все более и более теряя в ясности и напряжении, оно может рассеиваться по всему телу низ­ших животных, не обладающих организованной нервною системой, ибо и такие животные проявляют признаки не только чувствительности, но даже инстинкта.

На низшей ступени своего развития сознание животного, подобно его жизни и организации, многоединично. У кольчатых, например, каждый нервный узел соответствует сегменту тела, который состоит иногда из нескольких колец. Всякий сегмент, кроме своего нервного узла, обладает еще сходственною частью главных аппаратов, иногда даже аппаратами чувств. Поэтому когда мы отрезаем эти сегменты, каждый из них остается при своей индивидуальной жизни и сознании, и если перерезать или перевязать спереди и сзади нервного узла те спайки, которые соединяют его с узлами соседних сегментов, то уколы, причиняемые сегменту этого изолированного узла, будут ощущаться им одним. Подобные опыты, произведенные над множеством беспозвоночных, моллюскообразных, насекомых, приводят к одинаковым результатам: каждый сустав, каждый узловой центр этих животных имеет свое сознание, из совокупности которых слагается сознание целого организма. Рассеянное, раздробленное многоединичное сознание предшествует в природе сознанию собранному, сосредоточенному, неделимому...

Таким образом, уже физиологически жизнь и сознание индивида представляются, нам коллективными функциями. Но индивид высшего порядка не только обнимает в себе бесконечное множество индивидуальностей низшего порядка,— он сам является органическим членом некоторого собирательного целого, образуемого его видом или родом. Во всем животном царстве род деспотически властвует в индивидах, повторяя неизменные формы в бесчисленном ряде поколений. Его господство имеет физиологическую основу и в животном царстве сохраняет почти исключительно физиологический характер. Самые психологические, нравственные и эстетические связи, которые соединяют в половые, семейные и общественные союзы животных отдельных видов, развиваются на почве физиологических инстинктов. Каждый индивид так или иначе возникает из другого индивида и некоторое время составляет часть другого организма, другой жизни. Затем он либо остается навсегда связанным со своим родичем материальною связью, либо отделяется от него. В первом случае, при полном отсутствии всяких психических связей, иногда даже всякого сосудистого сообщения, индивиды связаны своими тканями и питаются одной и той же питательной жидкостью. Во втором — индивиды связываются более сложными психофизическими узами, половыми, родительскими, социальными инстинктами; но тем не менее восстановление физиологического единства и физиологического общения (чрез посредство питательных жидкостей и заполнение полостей) необходимо и между такими индивидами для сохранения и размножения рода.

Когда физиологическое назначение животного исполнено, когда новое, свежее поколение вполне обеспечено в своем развитии или вырастает в достаточном количестве зрелых индивидов, это последнее, в свою очередь, вытесняет своих предшественников, сменяя их в служении роду. За кратким расцветом половой зрелости наступают старость и смерть. Жизнь индивида, как такового, сама по себе случайна и безразлична. Потому и в сознании животного преобладает родовое начало инстинкта. Весь индивидуальный ум животного является простой вариацией на общие инстинктивные темы.

Инстинкты, управляющие наиболее сложными и целесообразными действиями животных, их спариванием, устройством жилищ, иногда столь изящных и сложных, инстинкты охоты и самозащиты, семейные, стадные инстинкты во всех своих многосложных проявлениях не могут быть результатом личного опыта или размышления. Это, прежде всего, безотчетные внушения, которым животное повинуется как бы автоматически. «Инстинкт, - говорит Гартманн, — есть то, что побуждает к действию в виду некоторой цели, но без сознания этой цели». «При этом,— прибавляет Ромене,— необходимо иметь в виду наиболее существенную черту инстинктивного действия — его единообразие у различных индивидов одного и того же вида... Инстинкт есть у человека и животных умственная операция, которая имеет целью особое приспособленное движение, но предшествует индивидуальному опыту, не нуждается в знании соотношений между средствами и целью и совершается однообразно при одинаковых условиях у всех индивидов данного рода». Умственные операции, из которых вытекает инстинкт, совершенно независимы от личного сознания животного. «Оно не может ни вызвать, ни задержать их; они побуждают его к действиям, цели которых оно не сознает и которые повторяются из поколения в поколение без заметного изменения... Психическая деятельность животного не имеет ничего личного, — она передается неизменно, от поколения к поколению. Таким образом, инстинкт в высокой степени наследствен и видоизменяется столь медленно, что он кажется неизменным».

Столь же непроизвольный, как органические отправления, инстинкт, несомненно, предполагает некоторые установившиеся физиологические особенности в самой нервно-мозговой организации животного. Бесконечно усложненный рефлекс — инстинктивное действие — вытекает из ряда нервно-психических движений, интегрировавшихся в связную и постоянную группу, в одно сложное действие, установившееся неизменно в наследственной передаче многих поколений. Но это еще нисколько не объясняет инстинкта психологически, т. е. не объясняет инстинкта как особую форму сознательности. Ибо очевидно, что инстинктивное действие, совершаемое в виду определенной цели, не может быть абсолютно бессознательным. Под наитием некоторых инстинктов животные живут удвоенной жизнью; и мы усматриваем в их поступках не прекращение сознания, а как бы его расширение за пределы животной индивидуальности.

Мы не будем приводить здесь бесчисленных примеров, которыми ярко освещается эта форма родовой безличной разумности животных, это их общее, атавическое сознание. Мы не станем также рассматривать здесь различные гипотезы о происхождении инстинктов. Многие из них признаются непостижимыми большинством естествоиспытателей, как, например, отеческий инстинкт некоторых рыб или другие формы инстинкта, которые никогда ни при каких условиях не могли выработаться из личного опыта, - те формы, в которых явственно выражается предвидение, приспособление к будущим обстоятельствам. Посредством учения об изменяемости видов происхождение подобных инстинктов объяснялось в отдельных случаях с большим или меньшим вероятием. Но психологически самые основные, общие инстинкты, самая форма инстинктивной разумности, наследственного сознания совершенно непонятны, если рассматривать сознание животного как нечто индивидуальное. С точки зрения такой индивидуалистической психологии непонятен никакой инстинкт. Непонятно, например, почему самец узнает самку, почему вообще животное узнает других представителей своего вида, заботится о своем потомстве, яйцах, личинках? Очевидно, что представление, которое оно имеет о других особях своего вида, существенно отличается от прочих его представлений. Ибо оно не только весьма часто вызывает в животном сильные и сложные волнения, но нередко заключает в себе расширение его сознания. Границы индивидуальности, времени и пространства как бы отодвигаются, животное отождествляет свои интересы с интересами вида, узнает свое в других существах, в своей самке, в семье, в своем виде. И оно действует, ввиду будущего, как бы в силу ясного сознания предшествовавшей судьбы своего рода.

Каждый индивид воспроизводит, представляет свой род в своем собственном лице. Поэтому и самое сознание его, как сложный продукт его организации, как ее психическое отражение, заключает в себе потенциально смутный, общий образ его рода, его психологическое представление. Такое представление, строго говоря, не сознательно, хотя в известном смысле оно окрашивает собою все явления животного сознания. Столь же врожденное, как и самая организация животного, оно не усматривается им, не «апперципируется», по выражению Лейбница. Ибо животное чуждо самосознания. И тем не менее это общее представление, эта органическая родовая идея заключает в себе смутное определение ума, чувства, влечений животного и есть скрытый мотив всей его жизни. Это как бы психологический коррелят наследственности, ее интимная тайна. В силу этой инстинктивной идеи, которая пробуждается в животном по поводу каких-либо впечатлений или физиологических возбуждений, в силу этого родового сознания животное узнает членов своего вида, как незрелых, так и взрослых, понимает их, ищет физиологического и социального общения с ними, чувствует свое единство с ними, сознавая себя с другими и в других. В общем подъеме жизненной энергии, в минуту полового возбуждения или сильного страдания и страха, в потрясенном организме животного пробуждаются унаследованные органические воспоминания, наслоявшиеся и обобщавшиеся в течение беспредельного ряда поколений; предшествовавшая жизнь рода как бы воскресает в душе животного, навязывает ему общие итоги своей мудрости, своего вековечного опыта, — и животное обнаруживает свое инстинктивное ясновидение, ту загадочную прозорливость, которая нас изумляет.

Такой взгляд на природу инстинктов, на родовое преемство сознания бросает свет и на те явления коллективного, собирательного сознания, которые мы наблюдаем столь часто в половой и социальной жизни животных. Таковы все те сложные действия, которые выполняются стадными животными сообща, при видимом разделении труда и взаимном содействии и понимании; таковы явления высокоразвитого альтруизма у млекопитающих, птиц и даже рыб; таковы общества насекомых, ульи и муравейники, представляющие несомненно единство сознания во множестве индивидов,— «одну, хотя и раздробленную, действующую мысль, наподобие клеточек и волокон мозга млекопитающих».

То же безличное, родовое, инстинктивное сознание составляет базис человеческого сознания, его нижний слой. Как высшее животное, человек подчинен общим зоологическим законам и является наследником предшествовавших организаций. После всех явившихся на свет, он обладает наиболее древними традициями. Как разумное существо, имеющее за собою целые эры культуры, человек освобождается от неограниченного господства среды, а постольку и от тех специальных и сложных в своей односторонности инстинктов, которые выработались у некоторых видов в течение целых тысячелетий и отвечают некоторым специальным и неизменным условиям среды, постоянным установившимся соотношениям. Тем не менее, и в человеке общие животные инстинкты сохраняются и получают своеобразное развитие. Трудно оценить достаточно их значение в человеческой жизни, ибо если никто не живет одними инстинктами, то все же большинство живет преимущественно ими и тем, что к ним привилось. Большинство человеческих действий и характеров определяется врожденными свойствами, воспитанием и влиянием общественной среды — унаследо­ванным и внушенным сознанием.

С эмпирической точки зрения два фактора определяют степень психического развития человека: его мозг и его общество.

* Эспинас. Социальная жизнь животных. Пб., 1882. С. 446. В этой интересной и остроумной книге собрано много примеров по занимающему нас вопросу.

Первый носит в себе совокупность унаследованных способностей предрасположений, органов сознания; второе вмещает в себе совокупность актуального сознания, к которому человек должен приобщиться. Эти два фактора заключают в себе естественную норму индивидуального развития, в пределах которой личная самодеятельность имеет более или менее широкую сферу. Социальная организация восполняет неизбежные недостатки и ограниченности индивидуальной физиологической организации. Коллективная память, общечеловеческое знание, воплощаясь в слове, закрепляясь письмом, безгранично возрастает, обобщается и вместе безгранично расширяет сферу, доступную отдельным умам. Коллективная мысль обобщает и объединяет совокупность знаний, создает науки и системы наук, в которых отдельные умы могут охватить сразу общие итоги предшествовавшего знания. И, усвоив себе общую науку, человек способен дать ей в себе дальнейшее развитие.

У человека, как и у высших животных, воспитание является органическим продолжением наследственности. Только при помощи воспитательных внушений человек овладевает своими органами и способностями, элементарными и общими знаниями, распространенными в его среде. Его врожденные способности должны сами быть воспитаны другими людьми, чтоб он сам мог себе их усвоить. Язык, которым он говорит, знания и понятия, которым он учится, закон, которому он подчинен, понятие о Боге, которому он служит и поклоняется, — все содержание его сознания дано ему людьми или через посредство людей. Самая внешняя среда, природа, действует на него через посредство человеческой среды, определяя его антропологический тип в наследственной передаче медленно образовавшейся организации, его культурный тип — в преемстве местных традиций, обычаев и понятий, сложившихся под общим и продолжительным влиянием данных естественных условий.

Социальная среда, социальная жизнь человечества предполагает физиологические и психологические связи — особую реальную организацию общественных союзов. Поскольку всякое племя, народ, государство предполагает семью как элементарную ячейку — общественный организм предполагает физиологические узы между отдельными индивидами. И вместе с тем уже семейный союз, не говоря уже о более сложных общественных образованиях, скрепляется реальными психологическими связями, органическою коллективностью сознаний, их родовым единством. Все формы социальной жизни и общения являются как органические образования, возникшие на почве наследственных инстинктов, родового сознания, общего безличного творчества. Слово есть органическая способность человека, обусловленная специальным устройством его мозга и нервов. Отдельные языки живут и развиваются, как роды и виды, по некоторым общим, постоянным законам, имеют свою органическую морфологию. Нравственные чувства и понятия не суть результат личного опыта или утилитарных соображений, но плод развития того непосредственного альтруизма, без которого род не может существовать. Наконец самые боги, которым служит человек, не простые выдумки жрецов и правителей, но плод действительного теогонического процесса в общем сознании отдельных племен и народностей, соединяемых в религиозные общины. В этом — реальное, позитивное значение исторических богов для отдельных народов; в этом — объяснение тех коллективных галлюцинаций, в которые народы воплощают свои религиозные идеи, тех чудес и теофаний, которые составляют нормальное явление в истории религий.

Трубецкой С. Н. О природе человеческого сознания II Вопросы философии и психологии. 1891. М-2. С. 132-149